Вдруг тихий, серебристо чистый звон на мгновенье отчетливо ворвался в этот тягостный гуд, как бы перекрыл его, и нежные девичьи пальцы робко и приятно коснулись запавших щек Мунтшау…

2

Фельзингер брел, глубоко увязая в месиве из снега и глины. В густой темноте он не видел, куда ступает, лишь смутно улавливал в тоскливом, удручающем гуле ливня смачно чавкающие звуки под резиновыми сапогами. За спиной, словно сквозь тускло-серебристый занавес, зыбко мерцали огни поселка. Фуфайка давно уже насквозь промокла; Фельзингер чувствовал, как тяжелая, ледяная влага просачивалась через свитер и рубаху и неприятно обжигала потное, разгоряченное тело. «Ничего, — успокаивал он себя. — Как-нибудь перетерплю».

Фельзингер возвращался от Бретгауэров. В ушах его до сих пор стояли причитания старой супружеской четы. До чего же беспомощными могут быть иные люди, очутившись в беде! Дядюшка Иоганн со своей почтенной женой уже настраивались на то, что окажутся погребенными под стенами собственного дома, хотя на фронтоне едва обозначилось лишь несколько трещин. Правда, в таких случаях лучше не мешкать, одному богу ведомо, что может в следующую минуту натворить вода. Пока Фельзингер вместе с шофером погрузили весь — до последней тряпицы! — скарб стариков на машину, обоих прошиб пот.

Фельзингер вошел в проходную ремонтной мастерской, где у телефона дежурил Федя.

— Ну, где еще горит?

Федя, рослый, крепкий парень с взлохмаченной модной гривой, приглушил транзистор, из которого ошалело рвался хриплый шлягер, и широко улыбнулся:

— Полный порядок, Владимир Каспарович!

— Хм… Неужели полный?

Фельзингер снял с себя тяжелую, будто свинцовую фуфайку, повесил ее на гвоздь, возле докрасна раскаленной железной печки, облегченно потянулся. В это время оглушительной трелью залился телефон. Федя поднес трубку к лохматой голове, уставился на Фельзингера, глаза его вдруг расширились, округлились.

— Там… там… у канала…

— Что-о?! — Фельзингер вырвал из рук Феди трубку, хрипло закричал: — Где?.. Где, черт побери?.. Возле моста?! — Он швырнул трубку и сорвал с гвоздя обволокшуюся паром фуфайку.

Случилось непредвиденное и самое худшее. К весне все шлюзы Сырдарьи обычно прочно закрываются. Лишь отдельные ручейки, извиваясь, текут на дне канала. Теперь же канал переполнился талой и дождевой водой. Кому-кому, а Фельзингеру хорошо известно, как страшен сейчас прорыв дамбы.

У моста были уже в сборе все аварийные бригады. В нескольких шагах от основания моста вода клокотала, бурлила во мраке, хлестала через плотину. Тесно, плечом к плечу, по обе стороны образовавшейся бреши стояли люди и торопливо сгребали, сбрасывали землю в воду.

Напрасные усилия. Неужели они этого не понимают? Фельзингер побежал назад, к машине.

— Слышишь, Зеер? Давай за горючим! Живо доставь бочку!

Вскоре в темноте ночи вдоль дамбы запылали костры. Тускло поблескивала черная, как нефть, вода в отблесках неровного света. Неистовый напор пробил брешь в дамбе шириной в четыре метра, вода продолжала стремительно размывать края. Серьезную оплошность допустили строители моста. Его соорудили лишь в прошлом году и при закладке бетонного основания громоздкой техникой сильно разрыхлили верхний плотный слой грунта. Вода теперь легко разрушила слабую, неутрамбованную насыпь и прорвала дамбу.

Фельзингер быстро поднялся на гребень дамбы, оценил обстановку. Брешь ширилась на глазах, разрастаясь в обе стороны и неумолимо приближаясь к основанию моста. Да-а… нужно срочно что-то предпринять. Скорее остановить воду, иначе потом никакими силами ее не удержишь. Дрожащее пламя костров ярко освещало Фельзингера на гребне насыпи, высветляя его высокую, ладную фигуру под низко нависшим аспидно-черным ночным небом.

— Аблязимов! Ли! Зеер! Вилли! Цой! Касимов!.. — хриплым голосом перекрикивал Фельзингер гулкое клокотанье воды.

Человек тридцать — все, как на подбор, здоровые, сильные мужчины — тотчас окружили его. Фельзингер запахнул фуфайку, застегнул все пуговицы, раскинул руки, как крылья, и бросился в беснующийся поток. Остальные последовали было за ним, но их остановил донесшийся из темноты окрик:

— Наза-а-ад!..

На место происшествия примчались Мунтшау и Леонов. Председатель пригрозил кулаком:

— Вы что, совсем спятили?!

Покорители Голодной степи часто имели дело с разрушительной силой воды, особенно в первое время, когда и каналы, и многочисленные арыки укреплялись просто обыкновенной земляной насыпью. Прорывы воды тогда были едва ли не повседневным событием. В таких случаях обычно долго не раздумывали. Одни бросались в воду и образовывали плотную живую стену, телами закрывая брешь, а другие заделывали эту брешь или быстро сооружали новую насыпь. Трудного в этом ничего не было, все происходило обычно в жару, под палящим солнцем. Но теперь… Мунтшау невольно поежился, почувствовал озноб, когда увидел Фельзингера, стоявшего по самую грудь в ледяной, бурно вскипавшей воде.

Председатель поднялся к мужчинам, столпившимся на гребне дамбы. Фельзингер сидел уже на кочке, с досадой сдергивая резиновые сапоги и выливая из них черную воду. Он был заметно обескуражен.

— Не понимаю… Ведь через час-другой все село зальет, — пробубнил он.

— Да! Нужно срочно всех эвакуировать, — решительно предложил Касимов, бывший фронтовик. Он стоял рядом с Мунтшау, широко расставив ноги, крепко зажав окоченевшие руки под мышками.

Легко сказать — эвакуировать! Но куда? И на чем? Вода разбушевалась повсюду. К тому же по теперешнему бездорожью на грузовых машинах далеко не уедешь. Тракторы еще почти все на ремонте. Только на скотобазе имеются два дряхлых, маломощных «ДТ-54».

— Роберт Петрович, я обо всем сообщил в район, — сказал Леонов.

Но Мунтшау то ли не расслышал его слов, то ли просто пропустил их мимо ушей. Он кого-то выискивал, высматривал в толпе.

— Савва!

— Здесь! — тотчас откликнулся один из парней, с головы до ног вымазанный глиной.

— Быстро на ферму! Заведи свою тарахтелку и привези из ремонтной мастерской культиваторы. Цепляй, сколько твой железный мерин потянет!

Тракторист тут же исчез в темноте. Фельзингер искоса посмотрел на председателя. Он, кажется, начинал понимать, что тот задумал.

— Давай, Тасбулат, вези хворост и солому, — продолжал отдавать указания Мунтшау.

Дождь по-прежнему лил как из ведра. Клокотанье у моста перешло в жуткий, тревожный рев. Люди — уже не в состоянии что-либо предпринять — томились в ожидании. Ночью время тянется особенно медленно. Наконец в густой мгле слабо блеснули две фары; издалека, точно ощупью, приближался трактор. За ним тянулся длинный хвост культиваторов. Тракторист подвез их к самой бреши. Мужчины сразу же бросились их отцеплять и подталкивать к месту прорыва. Стоя по колено в воде, они изо всех сил удерживали культиваторы в водовороте, ставили один к одному в плотный ряд, наспех укрепляя их сверху между собой. Поток с ревом обрушивался на неожиданную преграду, упругие струи пробивались между спицами, через щели, находя, где только возможно, лазейки. Культиваторы трещали под напором воды, железо скрежетало, лязгало. Словно рыбаки в бушующем море, стояли мужчины в воде, подпирая плечами шатающуюся железную изгородь. Мунтшау выпрямился и, загораживая лицо рукой, что-то крикнул Савве. Тот вскочил в кабину трактора, завел мотор. Как разъяренное чудовище, цепко вгрызаясь в землю, трактор медленно пополз вверх по крутому склону. Вода шипела, подбираясь к перегретому мотору, казалось, вот-вот он заглохнет — и тогда трактор безнадежно застрянет в взбаламученной воде. Но вот он поднатужился, затрясся весь от напряжения, готовый захлебнуться в собственном реве, и уткнулся стальным лбом в шаткую, еле удерживаемую преграду. Взревев еще раз, трактор сразу умолк и застыл. Мужчины облегченно вздохнули. Этой железной глыбе разъяренная стихия нипочем. Культиваторы встали теперь надежным бастионом.