Впрочем, секретность трещала по швам. Сами дела фирмы «РЭМИ» набрали такой размах, что скрывать их становилось всё труднее. Движение вышло за пределы России. Новых участников теперь искали и вербовали во всех странах, похвально не проявляя ни малейших национальных предрассудков. Единственными критериями были научный талант кандидата и его моральные качества, которые, однако, трактовались уже не в романтическом духе отцов-основателей, но прежде всего как безоговорочная преданность организации. Недаром условия приема обязывали новичков обрывать за собой семейные связи. Елена заметила, что это, конечно, суровое испытание, но тот, кто его прошел, гордится собой и никогда не предаст.

Она потрогала остывшую чашку, поморщилась, включила кофейник:

– Вот, собственно, и всё, что тебе можно знать, мой

шпион!

Я мысленно прикинул, что мне удалось узнать нового. О научных достижениях «РЭМИ» – почти ничего. Действие их психотронной установки и так было известно (столько погибших!), о технологии завода можно было догадаться. Елена ни словом не обмолвилась о приборе Филиппова, и это умолчание наверняка было не единственным. Зато она обрушила на меня политическую программу своей секты. Что я смогу передать сегодня Бен-нету? Да всё, поскольку Елена этого не запретила. Похоже, ее дозированная откровенность (или игра в откровенность, доходившая до кликушества) и была рассчитана как раз на такую утечку информации: через меня – к руководству ООН. Для полноты картины стоило попытаться выудить еще несколько деталей.

– Вы же сами нарушили свою секретность, – сказал я, – нахально и вызывающе: отгрохали сумасшедший аэродром! О нем пока не кричат на всех углах, потому что российских чиновников и журналистов вы купили, а спецслужба ООН повременила бить тревогу и запустила расследовать ваши фокусы одиночку-недоумка, то есть меня. Но после вашего первого космического старта об этом завопит весь Интернет.

– Разумеется, – спокойно ответила она. – Мы к этому готовимся, надо же когда-то выходить из подполья. – И опять, возбуждаясь, повысила голос: – Нас никто не остановит! У нас лучшие умы планеты, не титулованные карьеристы из государственных академий, не дельцы из университетов, гоняющиеся за грантами, не бизнесмены из научных центров корпораций, а настоящие гении. И мы никому не бросаем вызов. Наша сила как раз в том, что нам ничего не нужно от общества!

– А если общество чего-то захочет от вас?

– Оно ничего не получит! – уверенно сказала Елена. – И чем скорей это усвоит, тем лучше для него!

– Понятно, – вздохнул я. – Только не совсем ясно, к чему такая спешка с выходом в Космос? Мой шеф предположил, что вы строите летающий Ноев ковчег и собираетесь пересидеть на нем земную катастрофу.

– Летающий – что? – она запнулась: – Ноев… наев?…- И вдруг ее недоумение сменилось подозрительной усмешкой: – А, поняла, ты пытаешься выяснить численность организации. Не сомневайся, нас гораздо больше, чем в состоянии вместить корабли! Полеты нам нужны просто потому, что для них время настало. Мы уже можем проводить настоящие исследования планет, основать базу на Марсе, послать экспедицию к Юпитеру с посадкой на какой-нибудь из Галилеевых лун. Неужели мы должны отказываться от своего предназначения только потому, что окружающие нас на Земле несколько миллиардов существ низшего интеллекта хотят грабить и душить друг друга? Пусть занимаются этим без нас! А мы пойдем своим путем… И за наших людей, которые останутся на Земле, не беспокойся. Мы обеспечим их безопасность даже в ядерной войне!

– Сосчитать вас гораздо проще, чем ты думаешь, – возразил я. – Моего ай-кью на это хватит. Принимая новичков, вы заставляете их отказываться от семьи. В прошлом такое практиковали многие религиозные секты. Но сейчас – компьютерный век, неужели родные, а по их заявке полиция, не отыщут пропавшего? Значит, ваша фирма как-то прикрывает своих людей, изменяет и засекречивает личные файлы в архивах. Так можно бало-

ваться только до тех пор, пока поголовье подпольщиков не достигнет известного предела, иначе возмущения в Сети станут явными. В России вас может быть максимум тысяч двадцать. И столько же – на всем Западе, у них порядки строже и большее число не укрыть. А на самом деле и здесь и там, скорей всего, вас еще меньше.

Елена, снисходительно улыбаясь, не ответила.

И тут я, неожиданно для себя, взорвался:

– Не выйдет у вас ничего! То, что вы затеяли, – очередная попытка построить коммунизм, пусть не для всех, а только для себя, – попытка обреченная, как все предыдущие! Коммунизм с его социальным равенством был бы идеальной системой, если б только люди без всякого насилия могли согласиться с природным неравенством между ними. Если б каждый был искренне готов занимать в иерархии – а она неизбежна – именно то место, которое позволяют занять его способности. Но люди никогда не примирятся с подчинением, они будут рваться наверх! Вы брезгуете коммерцией, брезгуете политикой, гордитесь своей наукой и не понимаете очевидного: в космических исследованиях конкуренция и междоусобная борьба так же неотвратимы, как в самом грязном

бизнесе!

Улыбка Елены стала отчужденной. Я всё еще кипятился:

– У вас нет сейчас грызни за первенство только потому, что вы вместе противостоите окружающей массе и презираете ее. Но как только вы отделитесь от остального человечества, вы унесете с собой все его болезни! Ваша группировка сама станет для вас всем человечеством, да притом крохотным, замкнутым. Возникнет соперничество, а для сообщества бессмертных людей – это гибель, будь то большое сообщество или маленькое! Ваш пчелиный рой единомышленников, удравший от общей судьбы, сгорит в том же пламени, что и оставленный улей!

Елена непроницаемо молчала.

– А впрочем, плевать мне на ваше будущее! – я махнул рукой. – Меня тогда с вами не будет, и слава богу!

Я был уверен, что она вконец обозлится и уйдет. Но ее лицо вдруг как-то странно смягчилось, она тихо сказала:

– А мне жаль, что тебя не будет.

– Не понимаю.

– И не нужно ничего понимать… – Голос ее задрожал, она учащенно задышала: – Что-то мы с тобой сегодня говорим слишком много… – И потянулась ко мне.

Если она и наигрывала слегка, чтоб завершить ставшую неприятной деловую беседу, то расчет ее оказался безошибочным. Неожиданно покорная, – а не требовательная, как прежде, – страстность Елены помимо воли пробудила во мне ответную нежность. Мировые проблемы, противостояния, интриги, шпионство – всё провалилось на время в горячее, пульсирующее небытие. Остались только мужчина и женщина.

А потом, когда мы лежали, обнимая друг друга, еще слившиеся, но уже бессильные, она вдруг открыла глаза и странным голосом сказала:

– Ты знаешь, какая это ночь?

– Новогодняя, – пробормотал я.

– Глупый! Я сосчитала: это наша третья ночь. Всего третья.

– Роковое число?

Она поцеловала меня в щеку:

– Я с тобой всего третий раз. А кажется, будто знаю тебя давным-давно.

– Всё это очень трогательно, – сказал я. – Тем более что мы оба выполнили свой служебный долг. Ты передала ту дозу информации, которую твое начальство решило вспрыснуть моему, а я эту информацию принял.

Елена яростно замотала головой и попыталась сбросить меня с себя. Но я прижал ее сильнее и зарычал:

– Ты придешь ко мне сама?! Не по приказу, не с чьего-то разрешения! Сама?!

– Не знаю! – растерянно простонала Елена. – Не знаю!

– Но ты хочешь этого?! Хочешь?!

– Не знаю! – стонала она. – Хочу, хочу! Не знаю!…

Днем, после ухода Елены, я попытался заснуть, но у меня ничего не вышло, нервы были как под током. До вечера провертелся на диване, впитавшем запах ее духов, поднялся, вконец разбитый, и позвонил Беннету.

Он оказался не в офисе, а дома, начал было с шуток: «Похвально, Вит, даже в Новый год ты работаешь и не даешь покоя начальству!» Но, приглядевшись ко мне, тут же посерьезнел:

– Докладывай!

Пересказ того, что я узнал от Елены о фирме «РЭМИ», вышел неожиданно коротким, не было настроения. От-бубнил факты – и заткнулся.