В Париже, по данным муниципалитета, уже в 1921 году одних дансингов (танцевальных залов) было 757. К этому надо прибавить еще 637 театрально-увеселительных заведений, ночных клубов и варьете.
Конечно, в России такого темпа и таких размахов не наблюдалось, но интерес к новой музыке был огромен. Джазовые ансамбли вдруг начали интенсивно вытеснять из всех заведений, где звучала музыка, все салонные оркестры.
Постепенно уменьшалась роль струнных смычковых инструментов, зато усиливалась роль ударных, банджо, духовых и особенно саксофонов. Как указывал в своей книге „Рождение джаза" отечественный историограф Валентина Джозефовна Конен[154]: „...Молодежь, пережившая войну, испытывала острую потребность в искусстве, которое звучало бы в тон ее глубокой разочарованности и желанию забыться в чувственном угаре. Поэтому в ту пору на эстраде, больших городов (в США и Европе) появились и получили широкое распространение джаз-банды, чья „дикарская" необузданность выражения и грубые хаотические звучания волновали и будоражили души.".
В СССР молодежь в основном строила новое общество', но популярность новой музыки даже среди такой весьма занятой молодежи была заметной. Один за другим возникают новые оркестры. Новосибирский магазин, заказывающий партитуры в Москве, в издательстве „Музтрест", вынужден дополнительно выписывать довольно широкий выбор нотного материала. Увеличился выпуск нот и с популярными мелодиями из репертуара зарубежных оркестров. В прессе появились первые статьи о джазе, а ленинградское издательство „Академия" даже выпустило специальный сборник „Джаз-бенд и современная музыка".
В Новосибирске не многие музыканты задумывались над тем, к какому роду музыки относить те или иные пьесы, которые только по истечении определенного времени стали трактоваться как чисто джазовые. Однако при исполнении этой музыки импровизация (основа джаза!) пока не предусматривалась. О ней, собственно, никто еще не знал...
Вот строки из воспоминаний еще одного ветерана сибирской музыкальной культуры и джаза, в частности, Валерия Васильевича Дорохова (Лукина), который много играл в свое время в разных сибирских городах. Сейчас он один из лидеров казацкого движения, атаман, а цитируемое интервью взято у Валерия Васильевича в 1988 году.
„Мои воспоминания датируются концом 20-х годов. Это было удивительное время, остатки нэпа в Сибири. Мой отец работал бухгалтером в речном пароходстве. В это время на Оби стояло три больших баржи-ресторана, на которых иногда играли что-то отдаленно напоминающее джаз. Рядом с пристанью находился кабачок, где я впервые в жизни услышал саксофон. Это был какой-то доморощенный джаз-банд. Я говорю это со слов музыкантов, которые утверждали,что джаз в Сибирь пришел с Востока раньше, чем с Запада. Также мне об этом говорил и Володя Карпелини, с которым мы много работали. Мать его была совладелицей „Золотого Рога", скандально известного ресторана во Владивостоке, и джаз там начали играть на несколько лет раньше, чем в Москве. Просто забыли об этом, а историю джаза никто не писал...
Так вот, несмотря на то, что в городе музыкантов было хоть отбавляй, мы все хорошо знали друг друга. А потом каждое лето приезжала масса гастролеров, которые снимали дома в частном секторе. Вот там мы и встретили кларнетиста Соломина, в компании из пяти музыкантов, которые называли себя неведомым для нас словом ДЖАЗ..."
„Да, — добавляет Анатолий Леонидович Миргородский, также один из старейших музыкантов города, кларнетист и руководитель чуть ли не первого джаз-банда в „Гранд-отеле". — Я прекрасно помню Соломина. Был такой кларнетист, из приезжих. Он остался в Новосибирске, играл здорово, но потом заболел туберкулезом, играть на духовых стало ему трудно и он ушел в „Красный факел" контрабасистом. Я с ним периодически встречался, так как работал в Сибгосопере. В молодости он был одним из тех, кто для многих открывал новую музыку...".
В.В.Дорохов подтвердил одну удивительную историю, которая долгое время передавалась как курьез из поколение в поколение.
„Похоже, что именно Соломин и был тем человеком, который произнес это слово — „джаз". Иногда новые музыканты называл себя „Хот Чей", но нам было абсолютно все равно, как они себя называют, ведь играли они просто необыкновенно. Позже, когда в среде музыкантов была более или менее ликвидирована музыкальная терминологическая безграмотность и мы начали понемногу понимать что такое джаз, музыканты спросили у Соломина — не создавался ли „Хот Чей" по примеру ансамблей Луи Армстронга — „Хот Файв“ и „Хот Сэвен"[155]? В его (Соломина) составе были труба, кларнет, гармонь, гитара, балалайка и барабан. Это был типичный ривер-бэнд[156]... Но руководитель „Хот Чей“ прямо ответил, что ни он сам, ни его ребята понятия не имели ни о каком Армстронге, хотя трое из его ребят были из Питера и что-то там лопотали о джазе. Мы ведь зарабатывали на жизнь музыкой и, бывало, какие-то ноты получали от приезжих. Играли там, куда пригласят. Одно лето оркестр курсировал по Оби с пассажирами на самоходной угольной барже. Играли и на борту и на берегу. Когда оркестр начинал играть на пристанях, то жители окрестных деревень и сёл, путаясь в лаптях, сбегали с яра к воде и кричали: „Ты чей?" На что мы весело отвечали: „Да хоть чей!" Отсюда и „Хот Чей?. Мы были для этих людей как папуасы, они вообще не понимали, что такое музыка, а уж кларнет и тромбон точно видели впервые..."
„Помню также скрипача Гольцева, который в трио с пианистом и басистом играли синкопированную музыку, — вспоминал В.В. Дорохов. — Другим известным музыкантом в то время считался Борис Иванович Кротов. В здании Доходного дома (ныне ресторан „Центральный") было много залов и там играло иногда до пяти составов, лучшим из которых был ансамбль Кротова. А вокруг площади Ленина, где располагался городской базар, было не менее пяти мест, где всегда играли легкую музыку. Как правило, небольшие, по типу салонных, составы. Скрипки, виолончели, альты, кларнеты, фортепиано. Было даже два-три саксофона. А вот аккордеонов не было. Зато были арфы.
Большой оркестр играл в столовой водников по улице Чаплыгина.
Кстати, Новосибирск в то время был мощным торговым центром. В городе работали пять (!) торгпредств и посольств — китайское (ныне туберкулезный диспансер на улице Октябрьской), японское и немецкое (по улице Ядринцовской) и другие. Люди в них жили обособленно, но достаточно часто устраивали приемь! и банкеты, на которые приглашались лучшие оркестры города. Такие, например, как оркестр Кулика. За свои выступления в посольствах музыканты получали валюту, на которую в магазине „Торгсина" (ныне „Запсибзолото") можно было купить практически всё. А с продуктами тогда была напряженка... И все равно некоторые музыканты как раз через все эти посольства и представительства заказывали в Музфонде на заработанную валюту инструменты и самые последние нотные новинки..."
Да, к концу 20-х годов Новосибирск действительно превратился в один из крупнейших сибирских городов,
В молодой город стекалось огромное количество переселенцев со всех концов страны, этот поток усилился после голодных лет в Поволжье и на Украине, Индустриализация, подъем сельского хозяйства, активная разработка Кузбасского угольного и Алтайского горнорудного бассейнов, богатство края с его плодородными землями, щедрыми лесами и реками привлекали в Сибирь и жителей европейской части страны, и жителей Севера и Средней Азии, и, наконец, иностранный капитал. Отсюда и относительная насыщенность города высокоспециализированными кадрами — инженерами, учеными, врачами, учителями (сравните с первой волной мигрантов в начале века), в знаниях и в опыте которых нуждалась Сибирь. Впоследствии, в своей автобиографической книге „Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург назовет Новосибирск 30-х годов „советским Чикаго"...
