Что-то резко запищало.

Эйнар замер у открытого кейса с ядром. Его пальцы вдруг задрожали, и он начал говорить:

— Знаешь, почему я гоняюсь за «Химерами»? — он не поднимал глаз, вертя в руках отсоединённый кабель. Искры от контактов падали на пол, как святящиеся блохи. — Их создавали для войны. Встраивали в мозги модули боли…

Из-за двери донёсся скрежет колёс патруля — копы проверяли соседний гараж. Эйнар резко дёрнул головой к шуму, будто хотел плюнуть в ту сторону, но вместо этого сжал кулак.

— Чтобы синтетики чувствовали боль, чтобы они терпели пытки. Якобы так они будут яростнее… — он внезапно засмеялся, но смех превратился в кашель. — Теория больного придурка, который думал, что страх можно прописать кодом.

Он швырнул кабель в стену. Тот завис в воздухе, зацепившись за крюк, и раскачивался, словно повешенный.

— Мой брат был тестером. Добровольцем, — голос Эйнара стал тише. Он потянулся к голограмме «Химеры», но не коснулся её, будто боялся обжечься. — Говорил, это поможет выплатить долг за преступника-отца. А они…

Лукреция дёрнула головой — её грудь вспыхнула багровым светом. Эйнар заметил это и нахмурился, но продолжил, тыча пальцем в проекцию позвоночника «Химеры»:

— Вот сюда ему вшили чип подчинения. Чтобы не сбежал, когда начнут ломать суставы. Его жестоко пытали, и все реакции нервной системы переводили в сигналы. Страх и боль прописывали в нейрочипы.

Он замолчал, разглядывая свои руки. На костяшках — шрамы от старых ожогов.

— После третьего теста… — Эйнар резко выдернул транспортировочную батарею из ядра. Свет погас, и только экран голограммы отсвечивал синим в его потухших глазах. — Он воткнул себе в горло отвёртку. А «Химеры» пошли в серию. С тем же чипом. Ради чего умер мой брат?!

Тишину разорвал вой сирены с улицы. Эйнар вздрогнул, будто вернувшись из прошлого, и обернулся к нам. Его лицо в синем свете казалось чужим — измождённым, смертельно уставшим.

— Твой синтетик… — он кивнул на Лукрецию, и в этом жесте была не злоба, а усталость, — Тоже из их экспериментов. Только её готовили не для войны, а для утех богатеньких толстосумов. Она раньше была человеком…

— Ты поможешь нам, и тогда мы будем с тобой, — проговорил я, всё ещё не веря в происходящее.

Эйнар кивнул, вытащил из металлического кейса малюсенькую белоснежную деталь, напоминающую микрояблоко, и подсоединил к ней провод, идущий из головы Лукреции.

— Всё. Ждём.

Её кожа заиграла желтыми, зелеными и синими змейками, на лице вспыхивали очаги света и тут же затухали. Она лежала с блаженной улыбкой.

Вдруг в дальнем углу подвала замигала красная лампочка. На экране, что висел рядом, высветилась запись с наружней камеры: около дома останавливались полицейские машины, а несколько копов уже стояли на крыльце.

Эйнар подскочил со стула и заорал:

— Быстро валим отсюда!

Он дернул меня за руку, но я отстранился:

— Я не оставлю Лукрецию.

— Быстро за мной! — рявкнул Эйнар, схватил какие-то бумаги со стола и скрылся за панелью в противоположной стене. Наверное, там был запасный проход на случай чрезвычайной ситуации…

На мониторе моргала диаграмма процесса: ядро синхронизировалось с системой, оставалось всего семь процентов.

В дверь подвала начали ломиться. Лукреция открыла глаза и беспокойно посмотрела на меня.

Свежий, яркий взгляд. Умный. Проницательный. Мне больше ничего не надо — только она рядом.

Дверь разрезали плазменным резаком. Дикий свист разрывал уши. Сердце невыносимо било в горло.

— Лукреция!

Она благоговейно смотрела на меня и дрожала, боясь моих слов.

— Я знаю, что делать. Надо лишь решиться… Я подключу тебя к себе.

— Это невозможно.

— У нас нет выбора. Мы всё равно умрем.

Лукреция, подключённая к ядру и стянутая ремнями, дрожала, как голограмма на ветру. Я нацепил на свою голову провода с нейродатчиками, а конец запитал к ее новому ядру.

— Ещё три секунды, — я активировал код и нажал кнопку пуска. — Держись!

Экран взорвался.

Красное.

Всё стало красным.

Мы падали сквозь слои её памяти: я цеплялся за обрывки — утильканава, первый поцелуй, запах дыма, скальпель на извилинах мозга… Боль, крики, страх… Я… Поцелуй… Вихрь и блаженство любви…

— Тимур… — её рука обвила мою шею. Настоящая, тёплая. Она перенаправила свою последнюю энергию с конечностей на тактильный модуль.

— Люблю…

Красный свет начал обжигать мне лицо, и я осмелился открыть глаза.

Закат?

Рассвет?

Пылающее красное солнце застало нас на крыше высотного здания. Лукреция стояла на самом краю, раскинув руки. Солнце лизало её белоснежное обнаженное тело, вытравливая остатки микросхем и металла… Её кожа, новая и настоящая, светилась, как пергамент в огне. Она была живой.

— Я тебя люблю, — она повернулась. В груди, вместо трещины, сияло сердце. Оно трепыхалось и качало кровь. Сосуды на шее сдувались и раздувались в такт музыки жизни.

— Теперь мы настоящие. До последнего атома.

Я коснулся её губ.

Боль исчезла.

— Это…

— Бессмертие, — она прижала мою ладонь к своей тёплой щеке. Её кожа пахла кровью и нежными первоцветами.

Мы крепко сплели пальцы и шагнули вперед. Потоки тёплого воздуха подняли нас над миром и устремили куда-то вверх…

— Нас больше нет? — я рассмеялся, и смех разбился о город, что плыл под нами кривым частоколом небоскрёбов.

— Мы были, есть и будем, — она нежно целовала меня, — мы — вечность.

Кемерово, май 2025