С декабря 1437 по февраль 1439 года основными местами проживания Карла VII и его семьи были Тур, Пуатье, Сен-Жан-д'Анжели, Бурж, Сент-Эньян, Лош и Блуа. Возможно, болезнь, от которой он страдал в то время, отчасти объясняет пассивность в военных действиях. Напрасно королевский Совет, в котором в то время, похоже, доминировал Кристоф д'Аркур, настоятельно рекомендовал королю, "что он должен решительно продолжать войну, чтобы изгнать англичан из своего королевства". Но "в течение этого года король не вел никакой другой войны"[364], за исключением, освобождения города и замка Монтаржи, который англичане удерживали с 1432 года.

В Бурже, где Карл VII находился в течение июня и июля 1438 года, под его личным председательством состоялся Собор духовенства королевства и Дофине. Речь шла о том, чтобы определить, какими полномочиями должен обладать Папа Евгений IV, относительно его права судить в церковных делах, степени его вмешательства в назначение бенефиций, а также условий папского налогообложения этих самых бенефиций и их владельцев. Возникли дебаты, которые король авторитетно разрешил, опираясь, что неудивительно, на галликанских прелатов из своего окружения, особенно на своего духовника Жерара Маше и архиепископа Тура Филиппа де Коэткиса, а также Жана Бопера и Тома де Курселя. "Желая восстановить древние права и свободы Галликанской церкви, он решил посредством Прагматической санкции [термин ранее не употреблявшийся в постановлениях королевских учреждениях и заимствованный в Империи], при поддержке большинства наиболее здравой части прелатов и духовенства королевства [в меньшинстве оказались церковники Юга придерживавшиеся гораздо более ультрамонтанских взглядов, в том числе Гийом Монжуа, епископ Безье, который в 1440 году напишет трактат против Прагматической санкции, которая неизбежно превращала прелатов в придворных][365] и согласия принцев крови и дворян королевства, что декреты Отцов Церкви, установленные и обнародованные древними Папами Рима, Вселенскими Соборами и известнейшими синодами Католической Церкви, и, кроме того, возобновленные Святыми Соборами в Констанце и Базеле, будут соблюдаться во всем королевстве и в Дофине [...]. Именно этот королевский или, лучше сказать, церковный закон, но опирающийся на помощь светской власти, мы называем Прагматической санкцией" (7 июля 1438 года)[366]. Этот учредительный акт, который Жан Жувенель дез Юрсен считал справедливым и святым, содержал также различные предписания, направленные на улучшение духовного и морального состояния духовенства. Надо признать, что в них не было ничего лишнего. Возможно, им даже не хватало амбициозности. В результате король получил больше прав на вмешательства в дела духовенства, что, конечно, не исключало всевозможного давления на него с целью продвинуть того или иного кандидата на вакантную должность.

С самого начала Прагматическая санкция была предметом разногласий между королем и Папой, несмотря на периодические договоренности. Одним из аргументов в пользу Прагматической санкции был финансово-экономический: разве папские назначения на должности и судебные процессы в Римском суде не привели к тому, что золото утекало из королевства, как кровь утекает из человеческого тела при ранении? Принцип того, что можно назвать национальным предпочтением, был также принят по политическим и военным причинам. Как заявил королевский прокурор в Парламенте Пуатье в 1432 году, короли Франции всегда были озабочены тем, чтобы "знать, уроженцы королевства, дворяне, священнослужители и другие люди с большими заслугами", быть обеспечены бенефициями, "чтобы многие [укрепленные] места, принадлежащие Церкви, управлялись французами, а не кем либо другим, во избежание больших неудобств, которые могут возникнуть, в чем можно не сомневаться, если упомянутые бенефиции попадут в руки иностранцев".

Прагматическая санкция стала популярна среди широких слоев населения. Писавший полвека спустя, Марциал Овернский зашел так далеко, что утверждал, что именно она способствовала восстановлению Франции: "С тех пор, как она была введена, / Королевство сильно изменилось, / Люди стали другими / Так что усилия были потрачены не зря"[367]. Другие Соборы Церкви Франции проведенные в Бурже в 1440 и 1444 годах, в Руане в 1450 году, и снова в Бурже в 1452 году, прошли в том же духе, что преобладал и в 1438 году. Многие подданные Карла VII, да и, несомненно, он сам, согласились бы с Тома Базеном в том, что Прагматическая санкция соответствовала требованиям справедливости, равенства и наиболее очевидным общественным интересам. Как таковая, она стала объединяющим фактором внутри страны, подчиненной королевской власти. Король становился все более авторитарным в осуществлении своих желаний. Например, когда 10 ноября 1453 года умер епископ Лангра Жан д'Осси, Карл VII уже 12 ноября рекомендовал каноникам соборного капитула избрать Ги Бернара, своего советника и мэтра Палаты прошений королевского двора и хотя Папа Николай V выдвинул на эту вакантную должность Амбруаза де Камбре, капитул отказался следовать его рекомендации, и проголосовал за кандидата короля. В отместку Папа отлучил капитул от Церкви и наложил на него интердикт, но через несколько месяцев признал свое поражение и отменил приговор (16 сентября 1454 года)[368].

1438 год был также годом, когда то, что Оливье де Ла Марш называет в своих мемуарах "живодерней", бушевало с наибольшей интенсивностью на огромной территории. Что это было? Термин живодеры, распространившийся по стране быстро и широко, обозначал отряды солдат, которых, насчитывалось несколько тысяч, прибегавших к систематическому грабежу сельской местности, с жестокостью, значительно превышавшей обычный уровень насилия средневековых армий. Их поведение было пугающим и ужасающим. Оливье де Ла Марш говорит об этом в таких выражениях: "Все королевство Франция покрылось замками и крепостями, гарнизоны которых жили за счет грабежа и выкупов; и в самом королевстве и в соседних странах собрались всевозможные компании людей, которых называли живодерами, бродившими из провинции в провинцию, ища пропитания и приключений, чтобы жить и веселиться, за счет владений короля Франции, герцога Бургундского и других принцев. Они стали результатом и последствием долгой войны"[369]. Другими словами, характерной чертой живодеров было игнорирование всяческих границ и политических пристрастий.

Жан Шартье отмечает их появление в Шампани уже в ноябре 1435 года, когда коннетабль Ришмон добился сдачи ряда захваченных ими крепостей. Их гарнизоны, объединившись с другими, сформировали компании из 3.000 ― 4.000 человек, которые обдирали попавшихся им мужчин, женщин и детей, до нитки. "В народе их называли живодерами"[370]. Тома Базен говорит об этом чуть позже в своей Истории Карла VII, после возвращения Парижа к повиновению королю: "Никаких правил, никакой дисциплины во французской армии не соблюдалось. Ужас преступлений и жестокостей, которые солдаты совершали без малейшей жалости к населению собственной страны, привел к тому, что их стали называть живодерами", терроризировавшими крестьян, чтобы заставить их заплатить выкуп. "Они сдирали с людей кожу" (в переносном смысле, но, возможно, и в прямом). "Вот почему их справедливо называли живодерами или скорняками"[371].  Заметим, что для Базена живодерами в данном случае были солдаты французской армии в действии.