– Это было здорово, но неужели ни один из вас не подумал, что это был мой первый секс в холмах фейри, да еще с кольцом на руке? Может, поэтому он был таким волшебным?

Дойл моргнул и попытался собраться. Я просто видела, как он борется с отчаянием, едва не овладевшим им. Холод высказался за них двоих:

– Но ты наверняка занималась сексом в стране фейри с кем-то из нас.

Я покачала головой.

– Не думаю, а если и так, то на мне не было кольца. Даже в Лос-Анджелесе я его нечасто носила.

– Потому что его сила была слишком непредсказуема, – проговорил Дойл и взглянул на меня. – Мы поступили глупо, спрятав его в шкатулку?

Кольцо у меня на пальце коротко сжалось и снова замерло. Я сглотнула слюну и кивнула.

– Кольцо думает именно так.

Дойл растер руками следы слез на лице.

– Ты действительно не любишь Мистраля?

– Не люблю.

И все же ты можешь быть от него беременна.

– Кольцо дарит плодородие, но не только его, – сказал Холод. – Если Мередит не любит Мистраля, то он, видимо, не ее пара.

– А он считает, что пара?

Дойл собирался на глазах, мобилизуя все свои темные резервы:

– Скорее всего.

– Я знаю, что Рис думает именно так, он мне сказал, – заметил Холод.

– А Гален?

– Он был зачарован властью кольца. Те, кто подпал под власть заклятия, скорее всего не могли ясно мыслить.

– Только ты, Рис, Дойл и сам Мистраль не казались опьяненными магией.

– Мистраль эту магию сам творил вместе с тобой, а Рис опоздал.

– А вы? Почему вы?

Они обменялись взглядами – и ответил мне Холод, а Дойл отвел глаза.

– Кольцо не имеет власти над теми, кто уже любит.

– Если это истинная любовь, – проговорил Дойл, а потом взглянул мне в глаза, и я почти пожалела, что он это сделал. В его глазах была боль, намек на которую я уже ловила раз или два. Боль, возникшая, когда ни один из стражей не подарил мне ребенка в Лос-Анджелесе.

Я смотрела на них, впервые понимая, что, если встанет выбор между троном и перспективой потерять двоих этих мужчин, я не знаю, что я выберу, я не была уверена, что во мне хватит королевской закваски, чтобы принести такую жертву. Но пока Кел жив, он будет пытаться меня убить. Да и не могла я отдать ему всех остальных фейри, даже если он поклянется оставить в покое меня и тех, кто мне дорог. Я не могла отдать ему во власть мой народ. По сравнению с ним Андаис казалась разумной и мягкосердечной. Я не могла отдать нас на откуп садизму Кела – для этого я была слишком дочерью своего отца. Но я стояла и чувствовала, как весь мир превращается в ничто при одной мысли потерять Дойла и Холода.

Мне пришло в голову одно соображение:

– Так, значит, если Гален был очарован, то он не влюблен, то есть не любит по-настоящему?

Они обменялись пораженными взглядами и кивнули одновременно.

– Может, кто-то из молодежи поспорил бы, – сказал Холод, – но да, так и есть.

Я попыталась представить своего славного, нежного Галена в объятиях другой и не почувствовала сожаления. Мне даже спокойней стало при мысли, что кольцо когда-нибудь отыщет ему половинку, так что он не будет грустить обо мне.

Я улыбнулась.

– Почему ты улыбаешься? – спросил Дойл.

– Потому что эта мысль не причиняет боли. – Я подошла к ним и притронулась кончиками пальцев к лицам обоих. – Мысль потерять вас двоих... вот это как рана в сердце.

Я приложила ладони к их щекам, постаравшись, правда, не коснуться лица Холода кольцом. Я хотела прикасаться к ним без вмешательства магии. Кожа Дойла была теплее, чем обычно у людей, – так все время было с тех пор, как к нему вернулись способности оборотня. Кожа Холода была чуть холодней, чем у людей. Так бывало не всегда, но он часто казался холодным на ощупь. Я впервые заметила это в Лос-Анджелесе, после того, как и он благодаря чаше обрел часть своей божественности.

Я прикасалась к ним обоим – жару и холоду, свету и тьме – и думала, существует ли в волшебной стране мужчина, который заставит меня забыть их и обратить к другому ослепленные любовью глаза. Я дорожила любовью, которую мы по кирпичику выстроили за недели и месяцы. Это потребовало усилий и доверия, и я понимала, что умри вся магия в мире – и я все равно буду их любить. А после сегодняшнего вечера я была уверена, что и они любят меня так же сильно.

Я сдвинула их головы, пока они не соприкоснулись и я не смогла поцеловать обоих одновременно. Я нагнулась к ним, лицом между их лиц. И прошептала правду в шелк волос Холода и в жар кожи Дойла:

– Чтобы вы оставались в моей постели на всю мою жизнь, я бы пожертвовала страной, троном... Всем, что я есть, и всем, чем могу стать.

Дойл первым взял мою руку, но Холод немедленно последовал примеру, и они потянули меня к себе, обернули своими телами, прижали к себе крепко и надежно. Дойл шепнул мне в макушку:

– Если бы был кто-то другой, достойный трона, я бы тебе не препятствовал.

Он прижался щекой к моим волосам. Его объятие было неистовым почти до боли.

– Я продал бы жизнь за запах твоих волос на моей подушке, но я слишком долго служил этому двору, чтобы отдать его Келу.

Руки Холода гладили мое тело, бездумно скользили по бедрам ниже края трусиков, которые я успела надеть.

– То, что рассказывают стражницы Кела... – Он вздрогнул, я ощутила его дрожь кожей.

Я немного отодвинулась, чтобы видеть их лица.

– Я думала, они слишком его боятся, чтобы болтать. Дойл притянул меня снова, но повернул так, что я полусидела-полулежала у них на коленях.

– Кое-кто из гвардии Кела имеет доступ к людским газетам и журналам, – сказал он. – Они обратили внимание, что твои стражи проводят время гораздо приятнее, чем Вороны королевы или Журавли принца.

– Я никак не могу привыкнуть к тому, что их называют Журавлями. Это птицы моего отца, имя его гвардии.

– Многие из них и были раньше гвардейцами Эссуса, – заметил Холод. Он держал мою руку в ладони. – Их просто отдали Келу после смерти Эссуса.

– А у них был выбор? – спросила я. Меньше всего до сих пор я волновалась о стражах моего отца, потому что разве они не предали его? Разве не они допустили его смерть? Теперь я подумала, сколькие из них отказались бы от клятв королевских гвардейцев, если бы им дали такую возможность.

Дойл погладил меня по щеке, привлекая к себе внимание.

– То, что ты послала вчерашней ночью за всеми стража ми, подвигло кое-кого из пташек Кела заговорить с нами о своей жизни.

– Почему именно это развязало их языки?

– Твой поступок показал, что ты заботишься обо всех своих людях, не только о тех, кто тебе нравится. Такой заботы Журавли не видели многие годы.

Я почувствовала спиной, как Холод передернулся от отвращения.

– Я думал, что нам достаточно пришлось вынести от рук королевы, но... – Он покачал головой: – Но такое...

– Нам нельзя отдать ему двор, Мередит, – повторил Дойл. – Думаю, он действительно безумен.

– Заключение и пытки дела не поправят, – сказала я.

– Верно, – согласился он.

– Расскажи ей все, – посоветовал Холод.

Дойл вздохнул.

– Ты помнишь, что королева разрешила одной из женщин Кела утолить его жажду?

Я кивнула:

– Да, и той же ночью последовали покушения на мою жизнь и жизнь королевы.

– Вот именно, и мы не уверены, что приказы отдал Кел. Возможно, так решили верные ему в отчаянной попытке спасти его раньше, чем он обезумеет настолько, что скрыть это уже ни от кого не удастся.

– Ты думаешь, что сидхе откажутся ему подчиняться?

– Если он попытается обращаться с двором, как со своей стражей, – да.

Я поглубже забилась в меха, кожу и в тепло их тел.

– Что он с ними делал?

– Нет, Мередит, – ответил Дойл. – Может быть, позже, когда у нас образуется избыток времени и до сна будет еще далеко. Это не из тех историй, что рассказывают на ночь.

– Мы расследуем убийство. Можешь поверить, до кровати мы доберемся не скоро, – сказала я.