– Вин! С тобой все в порядке? – прошептала Френсис, следуя за подругой.

Вин кивнула, хотя все еще потирала затылок и выглядела очень бледной. Услышав историю о первой семье мистера Хьюза, Френсис одно время пыталась относиться к нему с сочувствием. Да, она могла пожалеть прежнего Билла Хьюза – из другой жизни, но эта жалость не распространялась на Билла Хьюза, которого она знала теперь, – того, который сидел в кресле у камина с шапкой черных волос, каменными глазами и тяжелыми кулаками. Того, который без всякой причины швырнул через всю комнату свою любимую дочь. Френсис ненавидела его и боялась. До этого момента подруга всегда казалась ей несокрушимой, но тогда, на полпути к Холлоуэй, Вин вдруг остановилась, опустила голову и разрыдалась.

– Тебе больно? – воскликнула пораженная Френсис, ведь Вин просто не могла плакать.

– Гляди, она сломалась! – сказала Вин сквозь слезы. – Я ее испортила!

Она смотрела на свою брошь в виде нарцисса. Похоже, во время падения один из листочков загнулся, и краска на сгибе облупилась.

– Ой, да не беда! Мы все исправим! Я уверена, что у нас это получится, – торопливо сказала Френсис, отметив, что Вин произнесла «я ее испортила», а не «он ее испортил».

Вин беззвучно плакала.

– Мы попросим Оуэна… Оуэн нам поможет, – успокаивала ее Френсис.

Глядя на брошь и поглаживая пальцами левой руки согнутый листок, Вин тронулась дальше. Френсис шла рядом, сокрушаясь, что не может найти утешительных слов. Молча они спустились во двор лепрозория, молча постучали в заднюю дверь и вошли. Внутри пахло застарелым потом и какой-то тухлятиной, слабо, но неприятно. Иоганнес лежал на своей газетной подстилке, подтянув колени к животу и закрыв лицо рукам. Он не убрал рук, пока Френсис не подошла к нему. Осторожно склонившись, она стала выкладывая то, что ей удалось выпросить, купить или стащить: бутерброд с паштетом, сморщенное яблоко, два яйца вкрутую и одну из сырных лепешек Пэм. Иоганнес уставился на еду, словно ему все это мерещится, затем схватил бутерброд и начал запихивать его в рот. Потом он разразился слезами. Это, по-видимому, наконец тронуло Вин. На ее лице еще не высохли собственные слезы, и оно было непривычно неподвижным, когда Вин подошла и села рядом с ним.

Она похлопала Иоганнеса по плечу, глядя, как он продолжает поглощать еду, и сказала:

– Все хорошо.

По щекам Иоганнеса все еще катились слезы, размывая грязь.

– Все хорошо, – повторила Вин. – С тобой все будет хорошо.

Поморщившись, она наклонилась вперед и положила подбородок на колени, и, когда ее волосы упали на плечи, Френсис увидела страшный иссиня-черный синяк, расползающийся сзади по шее и спускающийся вниз между лопатками.

– В меня впились тысячи ужасных иголок, – сказала Вин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Всю левую сторону искололи сверху донизу.

Френсис не знала, что ей делать – стоять, сидеть, что-то сказать? В конце концов она присела, чувствуя себя бесполезной и чужой в их небольшой компании из-за того, что она не такая худая, совсем не голодная и даже не грустная, как эти двое. И ей самой вдруг стало одиноко. Каменный пол был холодным и грязным; снаружи в канавах щебетали воробьи, и ветер ронял последние розовые лепестки с Иудиного дерева во дворе. Глаза Вин следили за каждым кусочком пищи, который Иоганнес отправлял себе в рот. Она смотрела так пристально, что он заметил это и предложил ей одно из яиц. К удивлению Френсис, Вин отрицательно покачала головой.

– Все в порядке, – произнесла она. – Это твое.

– Вы очень добры ко мне, сестренки, – сказал Иоганнес, когда все было съедено. – Я думал, что умру от голода. Так и умру здесь от голода. – Он поежился, и голос у него стал сонным. – Вы спасли меня.

При этих словах глаза Вин засветились от удивления и гордости.

– Ты слышала, Френсис? – прошептала она, когда он прислонился головой к стене и, казалось, уже спал. – Как ты думаешь, это правда? Мы спасли ему жизнь?

– Я думаю, он мог бы и сам найти себе что-нибудь поесть, – неуверенно заметила Френсис. – Интересно, почему он этого не сделал?

– Потому что плохие люди могли бы схватить его. Он так сказал, – ответила Вин, не отрывая взгляда от Иоганнеса.

Френсис сидела и думала обо всем этом – о плачущем Иоганнесе, о рыдающей Вин, о синяке на ее шее, о том, как отец отшвырнул ее ногой, а потом просто плюхнулся в кресло как ни в чем не бывало. Френсис чувствовала себя совершенно несостоятельной, и в душе у нее поднималась злость – она хотела бы помочь им, сделать что-то хорошее, однако не знала как. Но опасности она не чувствовала. Она не знала, что опасность может быть скрытой, что ее бывает трудно распознать. Ей была знакома лишь очевидная и непосредственная опасность, та, которую представлял собой Билл Хьюз. Но Френсис и представить себе не могла, что кто-то, вроде Иоганнеса, что дрожит и плачет, может таить в себе угрозу. Она еще не знала, что людям, в отличие от животных, не нужно злиться, чтобы быть опасными. Не знала, что отчаяние и страх могу сделать их опасными.

Когда Френсис очнулась от тревожного сна, утро встретило ее дождем и письмом от мужа. Она слышала, как Пэм открыла заднюю дверь, чтобы выпустить Пса в сад, и вода с дверного косяка мягкой дробью застучала по ступеньки. В саду дождь барабанил по листьям гортензии. Френсис вышла на веранду и сквозь рубашку почувствовала капли дождя на плечах. Она глубоко вдохнула и вдруг поняла, что запах гари и дыма исчез. Пахло привычной английской весной – мокрыми камнями, землей и зеленью, пряным ароматом цветущей бирючины и ракитника.

– Ты не собираешься распечатать письмо? – спросила Пэм, когда Френсис вернулась в дом.

– Собираюсь. Трудно представить, что он может написать, – ответила Френсис, садясь за стол.

Она оставила за собой мокрые следы на плиточном полу в кухне, но Пэм ничего не сказала, не стала ворчать, не схватилась за швабру, как сделала бы мать Френсис.

– Действительно, что может сказать своей жене мужчина после нескольких месяцев отсутствия? – холодно заметила Пэм. – Может, тебе все же съездить на ферму и навестить Джудит, в конце-то концов? И у нас, кстати, закончились яйца.

– Я бы предпочла этого не делать.

– Не будь ребенком. Она там совсем одна.

– У нее есть там эти бездельницы, ее работницы. И она, кстати, ненавидит меня.

– Естественно, ненавидит. Разве она может винить во всем своего единственного сына? В любом случае, ты ушла от него, поэтому на тебя и все шишки валятся. Так всегда бывает. Ты же и Джудит бросила, когда уехала с фермы. Как думаешь, каково ей было?

– Ну… – Френсис задумалась на мгновение и продолжила – На самом деле я уверена, что она была рада. Это лишь доказывало ее правоту в отношении меня.

– Да хватит себя жалеть! Знаю, она не подарок, но это ты бросила Джо, ты оставила ее без внуков. Поэтому не стоит удивляться, что у нее зуб на тебя.

– У меня сейчас нет времени навещать ее, – сухо ответила Френсис. – Мне нужно искать Дэви.

Она бегло просмотрела письмо Джо, сознательно не впуская его в свое сознание. Упреки мужа проскальзывали мимо, не затрагивая чувств Френсис, в то время как внимание ее привлек дрозд в саду, который клевал улитку, выползшую на дорожку. Она вспомнила, что двор лепрозория был усеян старыми раковинами, забитыми грязью. Однажды они с Вин набрали их целую кучу для какой-то игры. Какой именно, она уже не помнила. У нее перед глазами всплыла картина, как Вин, сосредоточенно поджав губы, выкладывала их в один ряд, чтобы пересчитать, и брошь в виде нарцисса поблескивала у нее на груди. Теперь эта брошь лежала у Френсис в кармане. Каким-то сверхъестественным образом она физически ощущала и форму, и даже ничтожный вес этой броши. И было также очевидно, что находка имеет решающее значение, но что именно это значит, Френсис понять не могла. Вин, вернись! Эти слова Френсис так и не произнесла тогда, и теперь она мучилась вопросом, а что было бы, если бы она их сказала. Ей захотелось поделиться этим с сержантом Каммингс.