Френсис слушала и, соглашаясь, качала головой, понимая, что снова проиграла.

– Я пришла поговорить о Бронвин, потому что… ну, вы меня убедили. Во-первых, вы непосредственный свидетель того, что случилось тогда. Во-вторых, вы знали жертву… Бронвин. Вы знали Бронвин, знали семью Хьюз и знали Эбнера. И по мне, так мы просто обязаны, ну, по крайней мере, выслушать вас. Я тоже считаю важным тот факт, что ее нашли совсем рядом с домом – это указывает на то, что тот, кто спрятал ее там, как-то связан с этим местом… Когда я услышала, как вы уверенно говорите обо всем этом… Ну не знаю… Называйте это интуицией, если хотите, но вы убедили меня. А поскольку я живу неподалеку, в Олдфилд-парке, я решила зайти к вам по пути домой.

– Спасибо. Спасибо вам за это и…

– Я не должна была это делать, – настойчиво повторила Каммингс. – Инспектору Ризу это очень не понравилось бы. Вы понимаете? Все это случилось очень давно, и дело закрыто. Человек казнен. У нас нет оснований возобновлять расследование лишь на основании догадок. Поэтому я не имею права даже разговаривать о тех событиях с семьей Хьюз. Самое большее, что я могу сделать, – это просмотреть старый отчет и, учитывая ваши показания, постараться найти убедительные доводы, чтобы просить о дополнительном расследовании по этому делу. Итак, – она снова взглянула на Френсис и приготовила карандаш, – что вы можете рассказать мне?

Френсис некоторое время сидела молча. В ее памяти вновь всколыхнулись неясные образы прошлого. Вот она сидит на корточках, жара, голова опущена, запах крапивы, залитые солнцем белокурые волосы. Тише, сестренки! Френсис раскинула руки по столу, пытаясь скрыть свое волнение, и почувствовала на себе удивленные взгляды Пэм и Каммингс. Она понимала, что должна опираться только на факты, только на то, что знала наверняка.

– Вин. Все звали ее просто Вин, не Бронвин, – начала Френсис, и сержант Каммингс пустила в ход своей карандаш. – Она была моей лучшей подругой. Мы встретили Эбнера в начале лета тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда отправились исследовать заброшенный лепрозорий. Мы это… Мы искали призраков. Он голодал и был напуган. Совсем юный… Нам-то он казался взрослым, но было ему всего девятнадцать лет. Мы начали носить ему еду и постепенно подружились. Он хорошо говорил по-английски. Нам нравилось, что у нас такой секрет. И Эбнер действительно нуждался в том, чтобы мы приносили ему еду, – вот в этом-то все и дело, сержант Каммингс, – он не мог сам выходить! Он ужасно этого боялся. Боялся, что его увидят и снова схватят. Он ведь чуть не умер с голоду, потому что не решался выйти. Просто не мог. Понимаете, он понятия не имел, где живет Вин или где живу я. Чтобы он вышел, убил ее и спрятал тело во дворе ее дома… Это просто исключено.

Френсис остановилась перевести дух: услышат ли ее, поверят ли? Чувство вины, которое снова поднялось в ее душе, было словно твердый нарост, который отзывался болью всякий раз, когда она произносила имя Иоганнес. Сержант Каммингс строчила в свой блокнот; Пэм наблюдала за происходящим со скорбным выражением лица, крепко сцепив пальцы рук.

– А не могла ли Вин сама привести его туда? К себе домой, я имею в виду, – может, так он узнал, где это?

– Нет. Как я уже говорила, он не выходил на улицу. Однажды она попыталась вывести его в сад за госпиталем, но он продержался всего несколько минут и забежал обратно. Кроме того, он никогда не согласился бы идти туда, где были другие люди, а Вин ни за что не повела бы его к себе в дом. Ее семья… Они бы не приняли его. Он был нашим секретом.

– Но она все же пыталась уговорить его выйти наружу?

– Ну… Мы хотели помочь ему, понимаете? Ему нужно было вернуться домой. А как он мог это сделать, если боялся покинуть лепрозорий?

– Он был германский солдат, так? Беглый военнопленный.

– Да. Но на самом деле он был австриец. Так потом писали в газетах. Он сбежал из лагеря в Ларкхилле, неподалеку от Стоунхенджа. Он был сломлен; и все, что ему хотелось, – это вернуться домой. Он просто хотел домой, – повторила Френсис.

Сержант Каммингс мельком взглянула на Френсис и, нахмурив брови, спросила:

– Вот вы сказали, что стали друзьями. А он когда-нибудь… Было ли когда-нибудь что-то такое, что сейчас, оглядываясь назад, вы могли бы назвать… непристойным? С его стороны, я имею в виду.

– Нет! – отрезала Френсис. – Никогда. И я не выгораживаю его или… что бы вы там ни думали. Никогда ничего подобного не было.

– Френсис, ну это же неправда! – вмешалась Пэм. – В то время ты рассказывала полиции, как он повел себя, когда представился случай, и…

– Я ошиблась! Просто… – Френсис в отчаянье замотала головой. – То, что я рассказала, и как они это поняли – я не знаю… Они просто искали любую зацепку, чтобы осудить его, вы должны это понять. Они хотели, чтобы это был он!.. Что он сделал… На самом деле все было иначе. Теперь я это понимаю.

– Спустя столько лет… – Каммингс пожала плечами. – О чем мы, собственно, говорим?

– Он не был извращенцем, – категорично заявила Френсис. – И не был опасен. Он был просто перепуганный… ребенок. Ребенок в неподходящем месте в неподходящее время. Его повесили лишь за то, что он был немец!

В голове у Френсис теснились картины прошлого – кровь Вин на заднем дворе лепрозория, ее рваная одежда, ее ботинок. Тише, сестренки!

– Хорошо, – невозмутимо продолжила Каммингс, – допустим, Иоганнес Эбнер не причинял вреда Вин, а если бы и сделал это, то не мог спрятать тело во дворе ее дома. Тогда, может, у вас есть догадка, кто настоящий убийца?

– Я… – от волнения Френсис стала слегка раскачиваться, – я думаю, это был кто-то из знакомых ее семьи. Или даже… кто-то из семьи. Думаю, именно так и было. Или же кто-то из ближайших соседей. Кто-то, кто точно знал, где ее можно встретить и куда потом лучше всего спрятать тело. Такое место, куда никто не догадался бы заглянуть. Тогда ведь весь город обыскали, после того как нашли ее вещи во дворе лепрозория…

– Ее вещи были найдены там?

– Да. Кое-что из одежды. Один ботинок. И… кровь, – сказала Френсис, и взгляд Каммингс становился все более скептическим.

– Судя по всему, Вин была убита именно там? В лепрозории?

– Тогда посчитали, что там, но… эти вещи могли туда просто подбросить, разве нет? Кто угодно мог туда проникнуть, так же как и мы. Ведь правда?

– Я не могу ничего утверждать, не ознакомившись с материалами дела, – ответила Каммингс. – Зачем же убийце их туда подбрасывать?

– Чтобы переложить вину на Иоганнеса!

– А кто еще знал, что он там прячется?

– Никто, – сказала Френсис и осеклась, сообразив, куда клонит сержант. – Ну, насколько мне известно, никто. Мы никому не говорили – мы поклялись друг другу и ему тоже. Или… она могла умереть и там. Возможно, она туда отправилась. А может, хотела там спрятаться, если ее кто-то преследовал.

– Скажите, а могли быть причины, по которым кто-то из членов ее семьи захотел бы убить ее?

– Захотел? – холодно переспросила Френсис. – Кто может захотеть убить ребенка? Никто не хотел. Дети погибают из-за недосмотра, в результате несчастных случаев или потому, что… им известно что-то такое, о чем не следует знать…

Френсис подняла голову и встретилась с внимательным взглядом сержанта.

– Спросите здесь любого, что это за семья – Хьюзы. Билл Хьюз – ее отец и ее сестра – Кэрис.

– Френсис, это нехорошо, – не выдержала Пэм.

– Но это же правда!

Возникла пауза, во время которой стало слышно, как из крана капает вода, барабаня о раковину. Пес заворчал в ногах у Пэм. Каммингс, отложив карандаш, посмотрела Френсис прямо в глаза.

– Вин была таким хрупким созданием, – тихо заговорила Френсис. – Тогда, в детстве, я этого не замечала из-за ее сильного характера… из-за ее стойкости. Она никогда не падала духом. Но для своих лет она была очень маленькой и очень худой. Просто крохой. Чтобы убить ее, много сил не потребовалось бы. Даже ребенок бы справился.