Проявив чудеса храбрости и героизма, комиссар спас единственную уцелевшую в перестрелке двадцатипятилитровую стеклянную бутыль с самогоном, грудью закрыв ее от бьющихся в истерике алкашей. Один из питерских хмитьков позднее даже посвятил этому событию картину (сливочное масло — холст, в рамке из старого плинтуса) под названием «Спиртотряд». Видевшие ее в одном из питерских подвалов отзывались о ней с восторгом. На переднем плане изображен был в буденновке, в распахнутой настежь шинели, в поддетом под низ драном тельнике Чопик, отбивающийся от наседающих со всех сторон лесорубов, собственным телом заслонивший драгоценную бутыль от направленных на нее жадных, трясущихся с похмела рук, судорожно сжимающих закоченевшими пальцами помятые жестяные кружки… Рядом виднелись перевернутые в снег дровни, осколки битого бутылочного стекла, безжизненные тела пьяных вусмерть спиртотрядовцев с посиневшими от избытка выпитой сивухи лицами. И над всем этим хаосом, как символ несгибаемой воли и беспредельного пьянства, гордо развевался пробитый пулями, разорванный, овеянный славой спиртотрядовский транспарант с намалеванными на нем аршинными корявыми буквами словами «Спирт в помощь!». Самому герою картина тоже понравилась, он целыми днями фотографировался на ее фоне с посетителями салона, раздавал автографы направо и налево, охотно угощался коньяком и водочкой.

Так продолжалось до тех пор, пока явившиеся из столицы курсанты Высших антиалкогольных курсов и части Засранцевской танковой дивизии не разогнали местный Спиртсовет и не навели в городе на Неве железный демократический порядок.

Чопику пришлось поспешно бежать из Питера. После долгих скитаний он добрался до отдаленного от столичного бедлама и хаоса Энского района Курской области, где снова принялся за старое. Собрал вокруг себя десятка три отпетых головорезов из числа приблудных алкашей, наркоманов, бомжей и уголовников, организовал отряд, назвал его «Мотобанда № 8» (№ 8 — потому что до него в Энском районе уже действовало семь подобных моторизованных бандитских шаек), объявил себя атаманом и пустился во все тяжкие.

Целыми днями он колесил по району со своими бандюками, наводя ужас на милицию и местных богатеев: чиновников поселковых администраций и фермеров-кулаков. Устраивал экспроприации, пьяные кутежи и в перерывах между запоями творил скорый и справедливый суд над врагами спивающегося трудового народа. За три летних месяца батька сумел разгромить или нейтрализовать всех конкурентов из числа местных собратьев по ремеслу. Нескольких наиболее строптивых просто «израсходовал», остальных посадил на иглу, полностью подчинив своему влиянию. В последнее время главной и единственной угрозой его чрезвычайно возвысившемуся авторитету осталась только банда местных байкеров-безлошадников из Курской ассоциации русских байкеров-отморозков фашистской ориентации садомазо (сокращенно «Карбофос»). Возглавляемые своим главарем Горбачевым по кличке Горбатый, бывшие до появления батьки признанными лидерами в деле моторизованного бандитизма, байки никак не хотели смириться с потерей былого своего могущества и всячески стремились уничтожить новоявленного атамана и его повстанцев.

Все лето продолжалась ожесточенная борьба за преобладание в районе. Враги несли тяжелые потери, но ни одной из сторон не удалось добиться окончательной победы над противником. На прошлой неделе собравшийся с силами Чопик в нескольких стычках серьезно потрепал упрямых фашиков: потеряв много людей и техники, они обратились в паническое бегство, и уже третьи сутки подряд Ермаков и его бойцы без сна и отдыха гонялись за ними по пятам, полные суровой решимости добить ненавистных отморозков, с тем чтобы остаться полными и безраздельными хозяевами богатого и хлебосольного Энского района.

И снова солнце, небо, дорога… Снова несется по пыльным ухабам и колдобинам старый, разбитый «Урал» с коляской, снова рев мотора и свист ветра в ушах… Снова передавленные куры, причитающие бабы и перепуганные гаишники… Снова ощущение безграничной свободы и щекочущее нервы предвкушение близкой опасности…

Кра-со-та-а!..

***

К Жмуркину подъезжали уже в сумерках. Посланная вперед Михалычем разведка доложила, что в селе остановился на ночлег большой — свыше полусотни бойцов — отряд. Центральная площадь перед церковью забита мотоциклами, бензовозами, легковыми автомобилями. Всюду слышны громкий хохот и гортанные песни разошедшихся по домам пьяных вояк.

— Ну что, братва, — задорно потирая руки, спросил командир собравшихся вокруг него в отделенной от деревни небольшим бугром рощице повстанцев, — не ждут нас байки позорные, пьянствуют? А мы тут как тут — здрасьте-пожалуйста! Давайте, хлопцы, покажем гадам, где раки зимуют! Пусть их посуетятся, побегают! Пленных не брать; патронов не жалеть! Все трофеи — в общак! После боя сам делить буду. Моя доля — храбрецам на премии. Вперед!

Воодушевленная братва приготовилась к атаке, расположившись на краю рощи возле ведущей в село дороги. Позади них в глубине березовых зарослей разворачивался, выбирая удобную позицию, вооруженный реактивным минометом газик.

Главным силам отряда при поддержке второго пулеметного газика Чопик приказал наступать на деревню в лоб, а сам, вооружившись ручным пулеметом, в напяленной набекрень бескозырке двинулся в обход по дну неглубокой обтекавшей Жмуркино справа балке. Двенадцать снятых им с мотоциклов и машин повстанцев едва поспевали за атаманом.

Скрытно подошли к самой деревне. Перед ними открылась уставленная обозом площадь. Всюду сновали пьяные байкеры.

— Пулеметы, вперед! — скомандовал Ермаков и, встав в полный рост, с плеча резанул холодные сырые потемки длинной, раскатистой очередью.

Тут же с противоположной стороны рявкнул надежно укрытый за бугром восьмиствольный миномет. С ревом прилетели снаряды; ударили посреди площади. Загорелись бензовозы, заполыхало несколько развороченных взрывами изб. Пьяные люди в панике метались по улицам среди частных разрывов и непрерывного треска пулеметов. А ударная группа Михалыча с криками «Даешь Жмуркино!» уже въезжала в село, на ходу поливая огнем и давя колесами бегущих без оглядки врагов. После короткого боя Жмуркино полностью оказалось в руках бесстрашных мотобандитов. Повстанцам достались богатые трофеи: три мотоцикла, один сгоревший БТР, десять полных спирта автоцистерн (в темноте разведчики приняли их за бензовозы), две нерасчехленные пушки и несколько пулеметов.

Остатки разгромленного отряда укрылись за каменными стенами стоявшей в центре села старой церкви. Ринувшиеся на приступ бандиты были встречены дружными залпами оборонявшихся и откатились назад под прикрытие окружавших площадь домов.

— Что, как? — подскочил к стоявшему возле стены атаману разгоряченный боем начштаба. — Горбатого взяли? Нет?

— Не знаю еще, — ответил тот, рассеянно разглядывая снятую с головы пробитую пулей бескозырку, — Санек побежал смотреть. Ща придет, скажет.

— Чего, зацепило? — участливо поинтересовался Михалыч, кивнув на попорченный врагами головной убор. — Сильно?

— Не надейся, Михалыч, — криво усмехнулся Чопик, пряча бескозырку в трусы и надевая поданную Каляном каску, — не быть тебе атаманом! Не дождешься! — Помолчав немного, сокрушенно добавил: — И маузер, гады, покоцали! Рукоятку разбили — не склеить даже!

Подбежал запыхавшийся Санек, доложил: — Тут на площади и по улицам тридцать пять, и там на задах еще восемь лежат, которые через огороды сигали. Они к лесу ломанули, а Петька их с АГСа на опушке встретил — там все и остались. И, весело блеснув хитро прищуренными глазками, сказал хвастливо: — Гляди, мужики, какими я у комиссара берцами разжился! Ваще ништяк!

— У какого комиссара? — удивился Ермаков, бросая беглый взгляд на красовавшиеся на ногах у адъютанта новые высокие, шнурованные, черной кожи, на толстой подошве ботинки. — Чего несешь?

— Ясно какого, — обидевшись, буркнул ординарец, — у того, который за церковью под забором в огороде лежит. Башка простреленная, грудь всю осколками разворотило. Жалко — китель на нем с портупеей совсем новенький. А ботинки целые — хорошие, ладные! Да вот, кстати, и документы его. Санек протянул батьке маленькую красноармейскую книжку убитого.