— С кем? — криво усмехнулся незваный гость, закуривая папиросу и пуская в лицо хозяину кабинета клубы вонючего табачного дыма.
— А ты не узнаешь?
— Не узнаю! — ответил тот сухо, ладонью разгоняя сгустившееся над его лысой головой облако.
— Да-а? — с сожалением пожал плечами незнакомец. — А мне все говорят, что я поразительно похож на своего отца!
— И кто же ваш отец? — скривив губы, с деланой учтивостью поинтересовался директор. Еще сильнее выкатив на лоб свои лягушачьи глазки, он повнимательнее присмотрелся к начинавшему все больше его раздражать нахальному посетителю: смоляные черные волосы, большие серые глаза, нагло и насмешливо глядящие из-под густых, сдвинутых у переносицы бровей, прямой нос, тонкие губы, смуглое заросшее недельной щетиной скуластое лицо, такое же смуглое от загара голое по пояс тело, широкая волосатая грудь, длинные жилистые руки, большой синий якорь на левом плече, бескозырка с надписью «Северный флот» на околыше, семейные трусы на подтяжках… — Извините, что-то не припоминаю.
— Мой отец — Иван Иваныч Ермаков — слесарь-авторемонтник из Вологды, — зловеще сверкнув глазами, пояснил визитер, убирая со стола свои сапожищи и подаваясь вперед к отпрянувшему в смятении директору. — И тебе, дядя, его не вспомнить, потому что ты его никогда не знал!
— Действительно! — согласился порядком струхнувший «дядя» и осторожно покосился на большое двухстворчатое окно у себя за спиной. Окно было забрано толстой выкрашенной в белый цвет железной решеткой. — Но все равно поздравляю!
— Ты себя, падла, поздравь! — зло рявкнул сын вологодского автослесаря, обдав сникшего пучеглазого густым сивушным перегаром. — Потому что я — батька Чопик, атаман повстанческого отряда «Мотобанда № 8»! И я сейчас буду тебя, говнюка, экспроприировать! Понял?!
— Н-не понял! — честно признался директор, испуганно вращая вылезшими на самую макушку глазками. — Как экспроприировать? За что?
— Молча! — сказал как отрезал батька. — И не за что, а на нужды социальной революции!
— Н-но у нас ничего н-нет! — мелко задрожав всем телом, попытался возразить пучеглазый.
— А нам ничего и не надо! — прервал его атаман. — Цистерну спирта, пожрать всего и бензину для машин.
— Бензина нет! — судорожно вцепившись короткими пухлыми пальцами в край столешницы, сообщил директор. — И спирта нет: экспроприировали до вас…
— Кто экспроприировал? Когда? — удивленно вскрикнул ставший совсем мрачно-непроницаемым батька. — Ты мне тут дурку-то не включай. А то быстро к стенке — и вся недолга! Понял?
— Ночью сегодня, — обливаясь потом, принялся объяснять до смерти перепуганный директор, — приехали, из постели вытащили, ключи отобрали, все склады повскрывали, спирт, мясо, бензин, запчасти — все выгребли. По дворам что было — тоже поотбирали. До нитки раздели, все, все, что нажито непосильным трудом.
— Кто такие, как выглядят? — сильнее сдвинул брови к переносице Чопик.
— Не знаю! — пожал плечами директор. — На мотоциклах все, в касках в немецких, в коже, веселые такие — с гитарами, с губными гармошками…
— Так, — резюмировал атаман, — «Карбофос»…
— Во-во! — поспешно поддакнул лысый, подобострастно глядя на странного посетителя. — Так они и сказали — «Карбофос». И еще «хонду» у меня забрали, персональную, полгода всего, как куплена. Новая почти, девяносто второго года выпуска…
— Байкеры, значит! Ну-ну… — задумчиво процедил сквозь зубы Чопик, испытующе вглядываясь в низколобое личико председателя, — скока их было? Куда поехали?
— Человек пятьдесят-шестьдесят! Темно было, не разглядел! — принялся оправдываться тот, виновато забегав глазками по сторонам. — В Жмуркино, кажется, собирались… Главный ихний, Горбачев, говорил что-то…
— Горбатый! — поправил обливавшегося холодным потом бедолагу атаман и строже прежнего глянул на него из-под насупленных бровей. — Короче, дядя, организуй все в лучшем виде, и побыстрей!
— Но у нас правда ничего нет! — жалобно заскулил пузатый аграрий, молитвенно поднимая глаза на беспощадного батьку. — Эти ваши, как их, байкеры забрали все!
— Не наши, а ваши! — тоном, не терпящим возражений, оборвал его Ермаков. — Я сказал, чтобы через полчаса все было! А то… — Он решительно тронул рукой крышку висевшей на боку кобуры. — Ты первый, остальные — в зависимости от степени жадности… Все! Время пошло!
Проглотивший язык директор вскочил из-за стола и пулей вылетел из кабинета…
— Саня, — сказал вышедший на двор Чопик сидевшему в коляске товарищу, — возьми Петьку с Михой. Пойдете с гражданином, куда покажет, привезете бензину — заправимся.
— Пойдем, дядя! — приветливо улыбнулся Санек своей железнозубой улыбкой и, схватив дрожавшего директора за шкирку, поволок его к стоявшему в центре колонны бензовозу.
— Братва! — крикнул Ермаков, поворачиваясь лицом к притихшей в ожидании батьковских цеу колонне:
— С завтрашнего дня надо получать жалованье! Жалованья нет — у батьки временный финансовый кризис. Разрешаю пока на подножном корму. Только чур: насилие не творить, мебель не ломать. Окромя спирта, жратвы и денежных знаков, ничего не отнимать! На все про все полчаса времени. Опоздание считаю дезертирством. Вперед!
С гиканьем и улюлюканьем сорвавшаяся с места братва рассыпалась по соседним улицам.
Послышался треск выламываемых калиток; во дворах заливисто залаяли собаки; завизжали бабы.
К присевшему на сиденье своего мотоцикла атаману подошел молодой высокий, длиннорукий, худой с бледным вытянутым лицом, изуродованным большим багровым, пролегшим от подбородка через всю правую щеку шрамом. Сказал:
— Чопа! Полчаса мало. Братва устала; жрать охота. Может, постоим отдохнем, пожрать сварим или че? Давай до обеда хоть?!.
— Слушай, Михалыч, — лениво щурясь на солнце, ответил атаман, — ты у нас начштаба. Вот и занимайся своей тактикой! А общественным питанием лучше я займусь. Ты, кстати, в курсе, что переедание вредно? А вон в газете написано, что в Америке провели эксперимент над обезьянами. Одних кормили как положено, а других голодом морили. И вот, короче, те обезьяны, которые недоедали, но пили, курили, ширялись героином, колеса глотали и «Мумент» с бензином нюхали — прожили в два раза дольше, чем те, которые питались нормально. Понял? Так-то, брат! А ты говоришь — пожрать!
— Так тут тебе не Америка! — сделав обиженное лицо, живо возразил Михалыч. — И мы, чай, не обезьяны!
— А кто вы?! — весело осклабившись, спросил Чопик, вопросительно взглянув на своего начштаба. И, заметив, как пробежала по его бледному лицу тень неудовольствия и сильнее обычного побагровел уродливый шрам, добавил уже серьезно, понизив голос:
— Ладно, че ты? Слухай сюда! Директор сказал, что ночью его байкеры почистили. Сам Горбатый был и вся шобла с ним! Дальше в Жмуркино собирались. Часов шесть прошло. Движки у них помощней, но если сейчас следом рванем, то к вечеру догоним и там их… В общем, сам понимаешь, некогда здесь рассиживать. Не до жратвы теперь. Найдем Горбатого, додавим, вот тогда и ешь, и пей, и гуляй, скока влезет. А щас… Нельзя такой шанс упускать!
— Понял! — ответил Михалыч и отошел в сторону.
Чопик вынул из-за голенища сапога тоненькую потрепанную книжицу с надписью на обложке «Эпиктет. Избранные мысли римского мудреца» и, раскрыв ее на середине, погрузился в чтение.
— Чего читаешь, Чопа? — поинтересовался подошедший сзади с канистрой в руках невысокий кучерявый, такой же черный, как атаман, мужичок, с любопытством заглядывая через плечо в раскрытую книжицу.
— А вот послушай, Калян, чего умные люди пишут, — ответил батька, не глядя на подошедшего и продолжая сосредоточенно изучать текст, — например: «Знай меру во всякой пище и питье и удовлетворяй первому позыву к пище. Позыв же к пище выражается в том удовольствии, с каким ты ешь. Тогда ты не будешь принимать пищу насильно, будешь обходиться без тонких блюд и пить с удовольствием любой напиток».
— Я бы щас с удовольствием мяса пожрал! — заметил Калян, мечтательно улыбаясь. — В желудке, блин, такая фигня, спасу нет!
