Ярко светит приветливое августовское солнышко; тихо покачиваются на безмятежно-голубом небе невесомо-легкие облака; ласково обвевает скуластые, мужественно-загорелые лица шаловливый встречный ветерок; шумят приветливо пробегающие мимо зеленые березки; с громким кудахтаньем разбегаются по обочинам испуганные куры; бабы, похватав ребятишек, в страхе прячутся в домах, бросая где попало неразвешанное белье и бидончики с молоком…
Летит через поля и леса лихая мотобанда, гремя гнилым железом и бряцая оружием; развевается на ветру красное знамя; лоснятся от пота крепкие разгоряченные нагие тела; с нескрываемым страхом и невольным почтением встревоженными взглядами провожают проносящихся мимо пьяных повстанцев попрятавшиеся в пересохших, заросших диким шиповником придорожных канавах гаишники… Кра-со-та-а! И впереди на лихом коне — батька Чопик — молодой, красивый, веселый, беспредельно храбрый и беспредельно пьяный. Прославленный железный атаман; любимец братвы и женщин легкого поведения, друг всех алкашей и наркоманов, гроза бизнесменов, чиновников, торговцев спиртом и фермеров.
Сын рабочего-автослесаря, простой паренек с задрипанной городской окраины, когда-то давно имевший семью, интересную работу — сварщиком в ЖКУ, он с молодых ногтей пристрастился к пиву. Употребление пива было для него чем-то вроде любимого хобби, каким для всех остальных людей является собирание почтовых марок, коллекционирование пустых жестяных банок с картинками, прыжки с мостов без парашюта или спортивное моржевание. Он пил пиво всегда и везде: утром и вечером, днем и ночью; на работе и дома, в гостях и в пивных, в подъездах жилых домов, в подвалах, в котельных, на чердаках и в канализационных коллекторах. Пил один и за компанию, на свои и на шару. Пил много, жадно, жизнерадостно. Особенно любил он пиво с водкой, пиво со спиртом, пиво с перцовкой, с зубровкой, мадерой и портвейном.
Постепенно увлечение превратилось в манию, переросло в настоящую болезнь. Чопик спился: бросил работу, пропил мебель и квартиру, целыми днями пропадал в кабаках, пил все, что горит, дрался, испражнялся прямо в штаны и ночевал каждую ночь в трезвяке. Жена ушла от него, забрав с собой ребенка. Оставшись у разбитого корыта, он погоревал для приличия пару недель и уехал в Ямало-Ненецкий автономный округ, решив начать жизнь заново. Устроился рабочим в Кваспром, начал зарабатывать приличные деньги, снова начались пьянки-гулянки, карты, пьяные драки, разврат…
Потом в столице Правительство трезвости и реформ объявило беспощадную борьбу с пьянством и алкоголизмом. Озабоченные продолжающейся под воздействием алкоголя и наркотиков многовековой деградацией населения реформаторы объявили о введении на территории Херийской Перфорации Сухого закона. По всей стране закрывались ликероводочные заводы, вино-водочные магазины и питейные заведения, изымались самогонные аппараты. Был введен налог на пьянку. Пьяниц и наркоманов не брали на работу, поражали в избирательных правах, высылали за сто первый километр. Начались показательные процессы по делам о групповых пьянках, люди получали реальные сроки в ЛТП за выпитую на улице бутылку пива, за спрятанную под подушкой пачку сигарет. За коллективные распития в общественных местах приговаривали к высшей мере наказания — принудительной пожизненной кодировке. Быть алкоголиком становилось все менее и менее престижно. Героями антиалкогольной пропаганды становились молодые спортсмены-разрядники, врачи-наркологи, активисты Общества трезвости и любители натуральных фруктовых соков из партии «Трезвая Пруссия». Не выдержавший шоковой терапии народ восстал. По стране прокатилась мощная волна народного гнева. Люди требовали свободы спиртопотребления и табакокурения, всеобщей амнистии всех спивающихся, отмены Сухого закона. Реформаторы-трезвенники бросили против нетрезвых граждан армию и полицию. Но доведенных до отчаяния людей было уже не остановить. Центром борьбы за пьяное счастье народа стал расположенный в Центральной Сибири, основанный еще во времена Демидовых центр стратегического самогоноварения город Спиртоград. Созданный здесь под руководством Центрального комитета Спиртолитической партии Херийской Перфорации (СПХП) Совет рабоче-крестьянской опохмелки (СРКО) взял в свои руки всю полноту власти в свободных от трезвого беспредела регионах страны, провозгласил начало Великой Ноябрьской спиртолитической революциии и призвал всех сознательных алкашей, наркоманов и тунеядцев присоединиться к Всехерийской спиртолитической стачке. Правительство трезвости и реформ ответило введением чрезвычайного положения. Повсеместно начались стычки сторонников и противников трезвого образа жизни…
Революция застала Ермакова в КПЗ отделения внутренних дел поселка Лабытнанги. Как жертву преследований со стороны свергнутого антинародного режима, его немедленно освободили вместе с десятками других местных алкоголиков, назначив ему пожизненное пособие — ящик спирта ежемесячно.
В начавшейся вскоре гражданской войне Чопик занял по отношению к воющим сторонам позицию вооруженного нейтралитета. Сколотил из бывших кваспромовских алкашей-вахтовиков большую анархическую банду, назначил себя атаманом, принял титул Верховного правителя всея Таймыра и Нового Уренгоя с окрестностями и пустился во все тяжкие. Вечно пьяные, злые, небритые, вооруженные до зубов, анархисты нападали на становья оленеводов, появляясь всегда внезапно в самых отдаленных местах, грабили ненцев, отбирали у них спирт, тушенку, жрали собак, прерывали транспортное сообщение между зимовьями, портили баб, оленей, тюленей…
Впереди на запряженных черными оленями санях, в черной папахе, в черной бурке, с маузером в кобуре, на медвежьей шкуре выезжал сам батька, сзади, тоже на санях, мчались остальные анархисты. Строчили пулеметы, ржали олени, летела из-под копыт мелкая снежная пыль, плескались на ветру черные знамена с черепами, транспаранты с надписями «Наш дом — Кваспром», далеко по заснеженной тундре разносился хриплый голос установленного на передке граммофона, гремела из подключенных к нему усилительных колонок залихватская, разудалая песня: «И тут и там, и тут и там я выпью весь “Агдам”…» Дамы в песцовых шубах и оленьих пимах с визгом разбегались кто куда…
Ненцы атамана не любили и очень боялись. Звали его не иначе, как Черный Беспредел и всячески старались изловить. Однажды темной вьюжной ночью, возвращаясь из очередного рейда, банда попала в тундре в засаду. Лишь немногим кваспромовцам удалось вырваться из окружения. Спасаясь от погони, мертвецки пьяный атаман вывалился на повороте из саней, получив в задницу заряд соли из дробовика.
Эта маленькая неприятность спасла ему жизнь — разъяренные аборигены с диким улюлюканьем проскакали мимо на своих собачьих упряжках и, догнав Чопиковы дровни, покроили всех бывших в них алкашей на ремешки для вожжей. К утру Чопик дополз до какой-то яранги. Там его, умиравшего от интоксикации, подобрал местный шаман — дядя Вася, старый алкаш, тоже бывший слесарь, сбежавший еще при Гробачеве из ЛТП в тундру в поисках смысла жизни. Он вылечил бедолагу «Прусским Севером», настоянным на женьшене и мухоморах, смешанным с огуречным лосьоном, плюс две таблетки аспирина. Отлежавшись у него пару месяцев, Ермаков уехал в Архаровск. Устроился кондуктором в трамвайно-троллейбусный парк, поселился в подвале соседнего с местом работы дома. Ближе к лету Совет рабоче-крестьянской опохмелки бросил клич: «Все в спиртотряды! Республике нужен спирт! Революционные рабочие столицы загибаются без спирта!»
Чопика, как самого опытного и сознательного деповского алконавта, направили в сформированный из работников городского управления пассажирского транспорта спиртотряд — комиссаром по идеологии. Все лето носился он по районам, собирая по деревням спирт, выскребывая все до последней поллитры, перевыполняя планы спиртозаготовок и сурово, по законам военного времени, расправляясь с вредителями и саботажниками. Однажды, уже в сентябре, в грязь, в распутицу возглавляемый им спиртотряд подвергся нападению восставших против «произвола комиссаров и красного беспредела» местных алкоголиков. Вооруженные топорами и бензопилами лесорубы превосходящими силами до трех бригад атаковали направлявшийся в Архаровск обоз, пытаясь отбить экспроприированный у них в леспромхозе самогон.
