— Позвольте, господин президент, один деликатный вопрос?

— Пожалуйста.

— На какие средства вы все эти годы жили?

— Я — пенсионер.

— Кто назначил вам пенсию?

— Да, имперское правительство! Да-да, Гитлер! Ну и что? Это элементарное соблюдение закона, а не благодарность за аншлюсе, как вы полагаете…

— А велика ли пенсия?

— Три тысячи марок.

— В год?

— В месяц…

Остапчук подумал про себя, что этакий «пенсион», в 50(!) раз превышающий заработную плату квалифицированного рабочего, Гитлер вряд ли пожаловал из желания соблюсти параграф закона. Подручные фюрера охотились за государственными деятелями той или иной страны, еще только подготавливая ее захват. Самых несговорчивых убивали. А после оккупации расправлялись с остальными. Какой уж тут закон!

Однако майор был достаточно искушен в юриспруденции. Он понимал, как трудно иногда определить, проявил ли человек слабость или сознательно потворствовал преступлению. Во всяком случае, главному преступнику, то бишь Гитлеру, недолго уже ждать возмездия. А с Вильгельмом Микласом разберется сам австрийский народ. Так подумал Остапчук и перевел разговор на другую, не столь щекотливую для бывшего президента тему…

Через три дня, когда на северных окраинах Вены отгремели последние выстрелы, группа Остапчука покидала «министерский» район. Вслед им из открытых окон дома Микласа лилась фортепианная мелодия — трагическая, почти безнадежная…

К 14.00 13 апреля Вена была полностью очищена от противника. В ходе шестидневных боев только воины нашего корпуса уничтожили танков и самоходок противника — 59, бронетранспортеров — 32, автомашин — 94, мотоциклов — 45, орудий — 113. Захватили орудий — 1016, автомашин — 1286, танков и самоходок — 14 и много прочего военного имущества.

А вечером гвардейцы с величайшей радостью слушали по радио благодарность, объявленную им Верховным Главнокомандованием, и грохот более чем 300 орудий, салютовавших из Москвы доблестным войскам 3-го Украинского фронта.

Через день 7-я и 80-я дивизии уже овладели городами Донауфельд и Флоридсдорф. В последнем они захватили авторемонтный завод и около 500 только что отремонтированных машин различных марок.

— Придется поменять наш «оппель-адмирал», — сказал водитель Александр Плетнев. — Жаль, а придется. От самого Сталинграда без ропота таскает.

— Да, — говорю, — меняй. Только вот провидец из тебя никакой… Наверное, уже забыл, что говорил тогда, два года назад, после разгрома армии Паулюса?

— Забыл, — соглашается Саша.

— А я помню. «Вот, — сказал ты тогда, — на этом самом „адмирале“ доедем до Берлина. И менять его будем в личном гараже Адольфа Гитлера…»

Вечером к нам в Вену, на командный пункт корпуса, приехали долгожданные гости — командарм и работники штаба 4-й гвардейской армии. Генерал Захватаев поздравил нас с успешным выполнением задачи, представил приехавших с ним вместе писателей Павленко, Михалкова и Эль-Регистана.

Когда собрались все за столом, Захватаев в кратком тосте отметил возросшее мастерство гвардейцев, роль, которую сыграл корпус в последних боевых делах армии, и закончил тост пожеланием успехов и здравицей в честь Коммунистической партии. Последние его слова заглушил грохот аплодисментов и многократное «ура».

Потом выступали гости. Павленко говорил о замечательных людях, которых встретил в армии, о том, что они — клад для писателя. Михалков читал только что написанную им басню «Заяц во хмелю».

Памятная встреча закончилась поздно вечером. Проводив гостей, мы еще долго не расходились, говорили о прошлом, особенно о первых днях войны, вспоминали друзей, павших в сорок первом и позже, во время сражений, предварявших окончательный разгром ненавистного врага.

Расположившись в красивых лесах, что западнее Вены, воины корпуса несколько дней отдыхали, приводили себя в порядок, получали заслуженные в последних боях награды.

Однако передышка была недолгой. Мы получили приказ принять оборону к западу от Санкт-Пельтен.

И вот я на командном пункте генерала Утвенко, готовлюсь сменить его дивизии нашими. Рассматриваем с ним схему обороны. Внимание мое привлекла высота с отметкой 517. Она господствует здесь, в центре полосы.

— Тебя, Николай Иванович, к телефону, — вдруг сказал Утвенко, подавая мне телефонную трубку.

Звонил Дрычкин, командир 7-й дивизии. Он, кстати, стал генерал-майором.

Дрычкин сказал, что на высоте 517 находится противник. А здесь, на схеме у комкора, она показана в расположении наших войск.

— Что-то путает Дрычкин, — ответил мне Утвенко. — На этой высоте мой наблюдательный пункт. Могу соединить тебя с ним по телефону.

И надо было мне соединиться, переговорить и уточнить. Однако ложная стыдливость, видимо, помешала. Не сделал я этого. И напрасно.

Проехав по нескольким маршрутам, мы решили заглянуть и на высоту 517.

— Что-то очень пустынно! — подумал я вслух, когда наша машина приблизилась к высоте по дороге, ведущей от Унтер на Карлштеттен.

— Еще рановато, оттого и народу не видно, — заметил капитан Никитин.

— А вон там, левее отдельного сарая, стоит орудие, — сказал офицер оперотдела.

Странно! Орудие смотрит стволом как будто в нашу сторону!

— Стоп, — говорю, — Саша! Загони-ка машину в лощинку, а мы пешком пройдемся к высоте.

Однако не успели мы отойти от дороги и десяти метров, как со скатов высоты по нас ударил пулемет. Мы бросились на землю и по-пластунски поползли за бугорок. Пули взвизгивали, ударяясь о камни.

На командный пункт генерала Утвенко я вернулся в возбужденном состоянии.

— Как же так? — говорю ему. — Ведь высота действительно у противника, а не у тебя. Ничего себе информацию получил!

А он отвечает:

— Извини меня, я тогда неточно сообщил. Наблюдательный пункт, оказывается, не на самой высоте, а у ее подножья…

«Хорошенькое дельце! От подножья до вершины добрых два километра», подумал я, садясь в машину.

В ночь на 21 апреля мы приняли эту оборонительную полосу, поставив в первый эшелон 5-ю и 7-ю, а во второй — 80-ю дивизии.

В последние дни апреля корпус смог продвинуться в сторону Мелька и вышел на рубеж реки Пилах. Она по была препятствием для стрелковых частей, однако артиллерия и танки застряли здесь, так как противник, отступая, взорвал мосты. На вопрос, сколько времени потребуется саперам, чтобы построить мост грузоподъемностью 50 тонн, корпусный инженер полковник Сирюк ответил:

— Если разрешите воспользоваться материалом, который есть на лесоскладе у реки, построим за шесть — восемь часов. Тем более что сваи сохранились.

— Используйте и побыстрее. В крайнем случае, заплатим за лесоматериал. Если хозяин склада не сбежал с фашистами…

Заехав сюда часа через четыре, я убедился, что мост будет очень скоро готов. Но, как обычно, нашелся самый нетерпеливый — один из командиров танков. Он доказал своему начальнику, что преодолеет реку вброд. Нашел-таки брод повыше моста. Получив разрешение, он, радостный, бросился к танку и ввел его в воду. Половину реки машина преодолела, погруженная не более чем на полметра. Покрытое галькой дно прочно держало траки, но вдруг танк ухнул в какую-то яму и скрылся под водой. «Погиб!» — сказал кто-то. Однако там, в глубине, механик-водитель дал полный газ, и машина вырвалась наверх, к правому берегу. Вода фонтанами била из нее во все стороны, точно из автополивалки. Под обрывистым берегом мотор заглох, и танкисты мокрые, но улыбающиеся вылезли на броню.

Вскоре мост был готов, и мы могли двигаться дальше, на город Мельк.

Конечно, и в эти дни боевая деятельность оставалась для всех нас важнейшей. Однако чувствовалось, что война, как говорится, вся вышла. На фронте еще стреляли, наступали и отступали, но штабы — хочешь не хочешь уже занимались множеством вопросов мирного порядка.