Она была не сибирская и не сиамская, а самая обыкновенная кошка с обыкновенной серой в полоску шерстью. Она не выглядела сытой, хоть и жила при доме отдыха. Мех её, правда, лоснился, но сама она оставалась неказистой, со впалыми боками и тонким хвостом.

Кошка умела отличить тех, кому приятно её гладить, от тех, кто этого не любит, и не прыгала на колени ко всем подряд. Это было приветливое, ненавязчивое животное, как будто созданное для дома отдыха. Колени не чувствовали её веса, руки успокаивались на тёплой шерсти, а дремотное мирное мурлыканье снимало напряжение и усталость.

Когда она принесла котят, ей оставили одного. И после бывали у неё котята, их отбирали, а того, первого, не трогали. И кошка жила спокойно, пока не появилась новая сестра-хозяйка, которая считала, что там, где люди, животным не место.

…Стояла осенняя ночь с моросящим ледяным туманом. Кошка продрогла и потерянно бежала по лесу. Котёнок часто отставал. Она поджидала его, и они вместе трусили дальше.

Скоро котёнок проголодался. Кошка села, он ткнулся ей в живот. Полугодовалый, он до сих пор сосал молоко и вытянулся почти с мать, но силы ещё не набрал и был узкогрудым, лёгким не по росту.

Кошка облизала его мокрые уши, худую мокрую шею, выпрямилась и повернула голову в сторону дома. На бегу и во время остановок она смотрела в этом направлении. Она будто вслушивалась в безлюдное пространство, которое ей надо преодолеть.

Она знала многое. Откуда? Говорят, будто кошки не умеют думать. И всё-таки она отлично знала, что находится далеко от дома. Что надвигаются холода. Что надо торопиться.

Только одного кошка не знала. Она не связывала свою беду с человеком. Она забыла, как её сажали в коробку, а помнила, как человек выпустил её из коробки и накормил. Кошка не могла понять, что это люди её сюда завезли. И спешила вернуться к людям.

Шоссе, ведущее к дому, сильно петляло, а кошка шла прямым, самым коротким путём, и теперь ей предстояло пересечь шоссе.

Она выбралась на асфальт и сверху глядела, как из канавы карабкается измученный котёнок. Потом не торопясь начала переходить дорогу, хотя слышала тяжёлый ход и лязганье несущегося грузовика.

Шофёр грузовика заметил впереди кошку. Он вспомнил, как задавил когда-то кошку и долго потом ему было не по себе. Сейчас шофёру не хотелось тормозить, пятитонка с прицепом-цистерной развила хорошую скорость. И он рассчитал, что кошка успеет подойти к правой обочине, а он подаст грузовик влево и не заденет её.

Но из кювета прямо под машину выбежал котёнок. Грузовик запылил по левой обочине, пропуская котёнка между колёсами. Цистерна тоже промчалась бы над котёнком, если б не цепь, которая свисала сзади и, подскакивая, неслась по асфальту. Колёса миновали котёнка, а цепь ударила.

Кошка ждала на середине откоса. Под откосом стыло болотце, между кочками торчала жёлтая осока. Кошка высматривала, где можно будет посуху провести котёнка.

Шум удалялся, дрожь в земле затихала. Чад относило утренним ветерком. Котёнок не появлялся. Кошка помяукала, торопя его. Её уколола тишина, и она взлетела на шоссе.

Он лежал плоский, как коврик. Будто и тела в нём не было, только взъерошенная шкурка. Но он дышал. Мелко, едва заметно у него трепетал бок.

Кошка переступила через котёнка, круто повернулась, переступила в обратную сторону. Пригнулась и стала захватывать кожу у него на загривке.

Взявшись поудобнее зубами, кошка поднялась. Он был слишком крупным для маленькой своей матери. Половина его длинного туловища лежала на земле, даже передние безжизненные лапы доставали до земли.

Высоко задрав и повернув голову вбок, чтобы можно было ступать, кошка понесла котёнка через дорогу. Она прошла обочиной до конца болота и начала спускаться. Она пятилась, волоча его вниз рывками. На лужайке она крепко, всем ртом закусила ему загривок и потащила к лесу.

Кошка затолкала котёнка в яму под еловым выворотнем. Здесь кто-то жил раньше. Прошлогодняя листва слежалась под тяжёлым чьим-то боком и хранила в себе непонятный запах. Свисавшие с потолка корни были замусолены и обгрызаны. И остались кое-где вмятины от широких ступней.

Но никакие следы, ничто не могло отвлечь кошку от единственной заботы. Она ползала вокруг своего детёныша, обогревая его. Она укладывалась животом к его носу, надеясь, что запах молока привлечёт котёнка.

Котёнок не двигался, ничего не слышал, не ел — и у кошки нестерпимо болело сердце.

Прошло много времени, может быть сутки, может быть гораздо больше, когда котёнок забеспокоился. Он заскрёб лапой, слабо цепляясь когтями: он хотел перевернуться. Кошка помогла ему. Отдышавшись, он попросил есть. Кошка тотчас прилегла и ощутила, что молока у неё мало. Он готов был сосать, а она могла дать ему какие-то капли!

Кошка опрометью выбежала из ямы. Где бы она ни росла, как бы ни баловали её люди, кошка остаётся охотником. Дома она выловила всех мышей и охотилась в саду. Там у неё имелись заветные места. Одно такое место было в кустарнике возле теннисной площадки. В этот кустарник часто забирались птицы, особенно к осени, когда осыпаются семена.

Заметив птицу, кошка ползком огибала кустарник и затаивалась напротив сетчатой ограды. Она по опыту знала, что птица пролетит в кустах низом, где ветки пореже, и до ограды не успеет взмыть.

Улучив момент, кошка бросалась. Птица выпархивала из чащи и натыкалась на железную сетку…

К вольной жизни кошка оказалась приспособленной не хуже, чем к домашней. Она любила тепло и умела найти его в лесу в жестокую осеннюю пору. Нужна еда — кошка её добывала. И защитить своего детёныша она могла.

Яма, где выздоравливал котёнок, принадлежала медведю, и вот он явился в свою берлогу, собираясь залечь на зиму.

У входа он шумно втянул воздух. Чужой запах не смутил его: он понял, что в берлоге поселилась какая-то мелюзга. Однако и мелюзга способна причинить неприятности. Медведь лёг и для начала сунул в ямину лапу. Но тут же отдёрнул её. И вскочил, когда ему в морду ринулся живой комок.

Медведь отшвырнул комок, и вот они встали один против другого могучий зверь и домашнее хрупкое животное с изогнутой колесом спиной и одичало распушённой шерстью.

И у медведя вздыбилась холка. Он расставил передние лапы, опустил к земле лобастую башку, косился своими глазками на незнакомого врага. Враг шипел, прижав уши, открыв розовый рот, и бросился опять, норовя попасть в глаза.

Медведь поднялся в рост и ошалело попятился. Кошка кидалась и ловко увёртывалась от его лап. Он было двинулся к ней, обозлённый, но она не отступила. Она завыла визгливо, предостерегающе. И — прыгнула снова.

Вскоре через поляну промчался медведь. За ним вихрем неслась маленькая разъярённая кошка. Нагнав зверя, она вцепилась ему в мохнатый зад. Взревев, медведь вломился в кустарник.

Кошка побежала обратно, к берлоге. У входа она долго взволнованно вылизывала себя. Она часто поднимала голову, её потемневшие глаза горели.

Наконец она влезла в яму. И котёнок, лежавший в глубине, услышал нежное материнское мурчанье.

…А ночами ей снился родной дом.

Стоило забыться, как он возникал перед ней в звуках, в запахах. Ей снился пол в столовой, пахнущий всегда по-летнему: это от паркета, натёртого воском, тянуло липовым цветом. Ей снилось, что она лежит на полу, слушая, как двигаются и разговаривают люди.

Иногда она чувствовала бархат стула и раздражающий запах лака от деревянной спинки. Она устраивалась обычно так, чтобы спинка оказалась подальше от её носа, — сейчас ей был приятен и лак. Она вдыхала лак, а кругом звучали голоса.

Ей без конца снились люди. Она не видела их, она их слышала и ощущала. Ей снились человеческие руки. Разные, безразличные и внимательные, которые касаются её спины небрежно или гладят, желая в самом деле приласкать.