Илья слушал, бороду свою оглаживая.
— Дело нужное, княже, — прогудел он. — Острог там нужен, как пить дать. Сделаем. Только людей дай поболе, да плотников знающих.
— Дам, — пообещал я. — И людей, и что надо. Готовься. Чуть тут разгребем — и вперед.
Третье — войско. Победа победой, а армия у меня — кто в лес, кто по дрова. Новгородцы, киевляне, ростовцы, галичане Такшоня, муромцы с вятичами. У каждого свои замашки, свои командиры. Надо всех под одну гребенку. Порядок, муштра, устав — чтоб едино было. Иначе не войско, а банда с копьями. Этим как раз Илья и занялся по моему слову.
Заглянул на плац, где он муштровал и зеленых новичков, и старых вояк по какой-то своей методе. Старый воевода, хоть и пониженный до десятника под Ратибором, ухватился за дело. Устав единый ваял, учения ратные придумывал — чтоб лучники били в цель как один, копейщики стену держали нерушимо, мечники враз рубились. Работы — непочатый край, но Илья, казалось, снова в своей стихии был. Опять в строю, опять нужен.
— Ну что, Илья, как дела ратные? — спросил я, подойдя.
— Учимся, княже, учимся, — прогудел он, рукавом утирая пот. — Люди всякие, конечно. Кто с головой — мигом сечет, а иного и дубьем учить приходится. Но ничего, управимся. Главное — воля твоя да порядок один на всех. Будет у тебя дружина — глаз радуется!
Я одобрительно кивнул и пошел дальше.
Напоследок решил заглянуть к Добрыне. Он все еще лежал в шатре у Искры, хотя уже перестал метаться в бреду. Раны его рубцевались, хоть и не быстро, но верно. Искра колдовала над ним, да и сам Добрыня, видать, мужик был матерый, карабкался. Но вот голова… голова его была не здесь, помраченная тем ужасом, что он пережил.
Вошел тихо. Добрыня лежал на спине, уставившись в потолок пустыми глазами. Рубцы на лице и теле — жуткое зрелище. Я примостился рядом на скамью.
— Ну как ты, Добрынюшка? — сказал я негромко.
Не ответил. Только щека дрогнула.
Помолчал, собираясь с мыслями. Что ему говорить? Жалеть? Подбадривать? Бесполезно, видать. В себе замкнулся. Решил просто рассказать, что да как во внешнем мире творится, пока он тут…
— Мы тут дела делаем, Добрыня, — начал я деловито. — Искоростень пал, Малу конец. Древлян угомонили, больше не рыпнутся. Пленных на Киев погоним, пусть отстраивают. Да-да, Киев поднимем с колен. Первым делом. Чтобы снова столица была, краше прежнего. Крепость каменную отгрохаем, терем княжий новый поставим…
Я говорил о планах на Киев, о стройке, о будущей силе столицы. Говорил спокойно, будто не с калекой говорил, а со своим верным тысяцким на военном совете.
И вдруг заметил… Еле заметно. Его единственный уцелевший глаз, до того тусклый и пустой, дернулся, сощурился.
Я замолчал, вглядываясь в его лицо. Мерещится? Или и впрямь слова мои достучались, пробились через этот туман ужаса и боли?
В этот момент в шатер просунулась голова одного из моих охранников, молодого Святко. Морда у него была какая-то растерянная.
— Княже, там это… купчишки прибились. С низовьев Днепра приволоклись. Бают… неладное.
— Ну, чего там? — спросил я, глаз с Добрыни не сводя. Тот снова застыл, глядя в потолок.
— Говорят, княже, Тмутаракань наша, та, что у Черного моря… лихо там творится. Хазары окаянные лютуют, набегают. А греки в Херсонесе сидят, задницы греют, и в ус не дуют, помогают хазарам. Дороги туда почти нет, купчишки эти еле пятки смазали… Пока слухи одни. Тревожные.
Я перевел взгляд с Добрыни на дружинника. Далекая Тмутаракань. Русский кулак на самом краю Дикого Поля, у Черного моря. Туда ж добраться — жизни не хватит, что по рекам да волоком, что степью, где кочевники кишмя кишат. Знал я про нее, конечно. Знал, что сидит там какой-то наш князек или посадник, еще со времен Святослава, пытается с греками торговать да от степняков отмахиваться. Но связи с ней — почитай никакой, жила она сама по себе, как отрезанный ломоть.
И вот те на — беда. Хазары лютуют, греки нос воротят. Слухи тревожные, слов нет. Но чем я сейчас помогу? Войско туда слать? Это как в черную дыру его кинуть. Сил и так в обрез, тут бы порядок навести да от соседей западных отбояриться. Нет, Тмутаракань подождет. Точка важная, кто спорит, выход к морю — дело лакомое. Но сейчас не до жиру. Сперва разгребем то, что под носом горит. Да и нет от них четких вестей о том, что присоединились они к моему государству.
— Добро, Святко, понял, — сказал я спокойно. — Скажи купцам, пусть обождут, я попозже с ними сам потолкую, расспрошу, что да как. А пока пусть отдыхают с дороги.
Дружинник кивнул и скрылся. Я снова глянул на Добрыню. Он лежал недвижно, но что-то изменилось. Пустота в глазу вроде как ушла. Может, и весть о беде далекой Тмутаракани, еще одно свидетельство, что враг не дремлет, как-то зацепила его израненную душу? Хрен его знает. Я поднялся.
— Отдыхай, Добрыня. Все наладится. Киев отстроим. И Русь поднимем.
Вышел из шатра Искры, оставив тысяцкого наедине с его мыслями — или с их отсутствием. Голова уже была занята другим. Запад. Туров и Владимир. Вот где сейчас главный геморрой. И его надо было распутывать, пока не затянулся в мертвый узел.
И как по заказу — подходит один из дружинников, что ляшских послов караулил.
— Княже, ляхи слова просят. Говорят, ответ у них созрел.
А вот это оперативно. Видать, мои намеки на Оттона да пряник торговый подействовали как надо.
— Зови сюда, — распорядился я, возвращаясь в свой шатер. Снова на тот же стул, снова Ратибор скалой за спиной.
Збигнев со своими мордоворотами нарисовался через пару минут. Лицо у ляха — маска каменная, но глазки блестят. Видно, перетер он там внутри себя все за и против.
— Мы обдумали твое слово, князь Антон, — начал он без долгих расшаркиваний. — Князь Мешко ценит твою прямоту и силу. Он согласен на твои условия.
Я молча сверлил его взглядом, ждал подробностей.
— Князь Мешко признает Галич твоей землей, — продолжил Збигнев, скривившись еле заметно при слове «Галич». — Мы готовы подписать договор о ненападении и добром соседстве на десять лет. Взамен ты даешь нашим купцам право торговать по Днепровскому пути свободно и на льготных условиях.
Я удовлетворенно кивнул про себя. Дожали. Выгода от торговли перевесила старые хотелки насчет Галича, да и страх перед Оттоном, видать, подстегнул.
— Добре, — сказал я вслух. — Решение разумное. Готовьте бумагу. Скрепим договор печатями да подписями, как положено.
Збигнев поклонился.
— Все сделаем, княже.
Договор с ляхами — это хорошо. Руки на западе развязывает, хоть и временно. Иллюзий насчет верности Мешко я не питал — будет он бумажку эту блюсти ровно до тех пор, пока ему выгодно или пока меня боится. Но даже передышка на польской границе сейчас — на вес золота. Позволит сосредоточиться на Турове и Владимире, не опасаясь удара в спину от поляков.
Едва послы ушли строчить свою грамоту, я тут же подозвал Ратибора.
— Собирай людей, сотни три-четыре самых битых, — приказал я ему. — Выдвигайтесь немедля. К границам Туровского княжества.
Ратибор вопросительно поднял бровь.
— Воевать, княже?
— Нет, — покачал я головой. — Пока нет. Просто встаньте лагерем у самой межи. Поиграем мускулами. Пусть туровские бояре, что с ляхами шепчутся, видят — Русь рядом. И пусть их князек видит — подмога есть, если решит Киеву верным остаться. Наша пропаганда, что мы запустили, должна получить подкрепление — вид твоих мордоворотов на границе. Никуда не лезьте, просто стойте и смотрите в оба. Ждите моих приказов.
Ратибор все понял без лишних слов. Демонстрация силы, поддержка своим и тонкий намек чужим.
— Будет сделано, княже, — коротко ответил он и пошел собирать отряд.
Я проводил его взглядом. Ратибор — мужик надежный, скала. Его присутствие у туровских границ должно было остудить горячие головы тамошних бояр и подтолкнуть их князя в правильном направлении. С Владимиром сложнее — там Оттон через своих попов мутит, да и системщик его там, скорее всего. Туда просто так войско не сунешь, надо тоньше работать. Но и это решим. Шаг за шагом.
