Микула только вздыхал и разводил руками, но обещал сделать все возможное. От скорости производства оружия зависит и его собственная судьба, и судьба Ростова.

Я провел смотр собранному войску. На обширном поле за стенами Ростова выстроились отряды. Картина была пестрая. Ядро — моя испытанная дружина, северяне, галичане Такшоня. Около двух с половиной тысяч закаленных в боях воинов. Они стояли ровными рядами, в сверкающих на солнце доспехах, с уверенностью на лицах. Рядом — почти две тысячи муромцев и вятичей. Эти выглядели иначе. Одетые кто во что горазд, вооруженные разномастным оружием, многие — просто кольями да топорами. Стояли неровно, переминались с ноги на ногу, с тревогой глядя на меня и моих командиров. Из них надо было делать арбалетчиков.

Итого — около четырех с половиной тысяч. Не так много для штурма Искоростеня, но это все, что мы могли собрать в такой короткий срок. Остальные подкрепления и обозы должны были догонять нас уже в пути.

Я выехал вперед на коне. Объехал ряды, внимательно вглядываясь в лица. В глазах своих ветеранов я видел жажду мести. В глазах новобранцев — растерянность. Они не хотели воевать, но понимали, что придется.

— Воины! — голос мой разнесся над полем. Я не стал говорить долгих речей. — Вы знаете, что случилось. Враг — дикие древляне — напал на сердце Руси, на Киев. Они сожгли город, убили наших братьев! Они думают, что им все сойдет с рук! Они ошибаются! Мы идем наказать их! Мы идем в их логово — Искоростень! Мы сотрем его с лица земли, чтобы ни один камень не напомнил об их подлом племени! Путь будет трудным! Враг силен и коварен! Но мы сильнее! Потому что за нами — правда! За нами — Русь! За мной!

Я выхватил топор. Солнце блеснуло на полированной стали.

— Вперед! На Искоростень! За Киев! За Русь!

Тысячеголосый рев прокатился над полем. Не такой дружный, как хотелось бы — новобранцы кричали неуверенно, но ветераны ревели от души. Главное — приказ был отдан.

— Такшонь — твой отряд в авангарде! Ратибор — центр! Новобранцев — по флангам, перемешать с опытными десятниками! Обоз — в арьергард! Выступаем!

Войско тронулось. Тяжело, неуклюже поначалу, разношерстная масса людей начала вытягиваться в походную колонну. Скрипели телеги обоза, где уже были погружены первые партии продовольствия и собранные самострелы. Впереди ехал я с Ратибором, Веславой и Такшонем. Позади остался Ростов, занятый подготовкой следующих конвоев, Алеша, Микула и те немногие, кто должен был охранять город. А впереди лежала долгая дорога на юг.

Дни шли однообразно и тяжело. Подъем затемно, короткий завтрак из лепешек и вяленого мяса, и снова — марш. Скрип колес обоза, мерный топот ног, бряцание оружия, редкие команды десятников — вот и вся музыка нашего похода. Говорили мало. Ветераны были погружены в свои мысли — о Киеве, о Добрыне, о предстоящей битве. Новобранцы из Мурома и Кордно брели понуро, с опаской косясь на суровых северян и галичан, которые шагали рядом, задавая темп.

Просто довести эту разношерстную толпу до Искоростеня мало. Нужно было сколотить из них армию. Пусть не монолитную, но способную держать строй и выполнять приказы. Каждый привал, даже самый короткий, мы использовали для муштры.

— Десятники! Строить! — гремел голос Ратибора. — Щиты к бою! Копья вперед! Шагом марш! Стой! Поворот кругом!

Новобранцы путались, налетали друг на друга, роняли оружие. Мои ветераны, поставленные в их ряды, терпеливо, а чаще — не очень терпеливо, тычками и крепкими словами, пытались вдолбить в них основы строевой подготовки. Я наблюдал за этим со стороны, вмешиваясь лишь тогда, когда видел откровенное неповиновение или когда требовалось принять решение по наказанию.

На третий день марша один из муромских десятников, недовольный темпом и скудной кормежкой, вздумал роптать слишком громко, подбивая своих земляков саботировать учения. Я велел привести бунтовщика.

Крепкий, бородатый мужик смотрел на меня исподлобья.

— Чем недоволен, воин? — спросил я спокойно.

— Идем невесть куда, кормежка собачья, гоняют как скотину, — буркнул он. — За что воюем? Князей наших ты силой взял, теперь нас на убой гонишь…

Я не стал спорить. Не стал объяснять про Киев, про древлянскую угрозу. Слова здесь были бесполезны.

— Ратибор, — позвал я. — Десять плетей. Здесь, перед строем. Чтобы все видели, что бывает за неповиновение приказу и подрыв порядка в войске во время похода.

Муромца поволокли к ближайшему дереву. Он пытался вырваться, кричал что-то про своих детей, про несправедливость. Его быстро раздели по пояс и привязали. Свист плети рассек воздух. Раз, другой, третий… Мужик сначала выл, потом только стонал. После десятого удара его отвязали, и он мешком осел на землю.

— Лекаря ему, — бросил я Искре, которая наблюдала за экзекуцией с непроницаемым лицом. — И в строй. А если кто еще вздумает сомневаться в приказах или сеять смуту — будет вдвое больше. А потом — петля. Вопросы есть?

Вопросов не было. Новобранцы смотрели на поверженного земляка с ужасом, ветераны — с мрачным одобрением. Жестоко? Да. Но война — не богадельня. Дисциплина, основанная на страхе, — это тоже дисциплина. И в бою она может спасти сотни жизней. Больше открытого ропота я не слышал.

Дни шли. Пейзаж за окном медленно менялся. Леса становились гуще, поля — реже. Мы углублялись в земли, которые еще недавно считались киевскими. Сердце щемило при мысли о том, что нас ждет впереди, на берегах Днепра.

На пятый день нас догнал первый конвой из Ростова. Несколько десятков телег, груженных мешками с зерном, вяленым мясом, а главное — первыми партиями новых самострелов и болтов к ним. Микула сдержал слово. Система снабжения начала работать. Я почувствовал легкое удовлетворение — квест выполнялся, армия получала необходимое.

[Задание «Артерии Войны»: Получена первая партия снабжения. Статус: Активно.]

Самострелы тут же раздали самым толковым из ветеранов и начали обучать стрельбе. Это было грозное оружие, особенно против врага, засевшего за стенами. Мы продолжали идти на юг. Медленно, но верно, разношерстная толпа превращалась в подобие войска. Новобранцы уже не так дичились, начали переговариваться с ветеранами, учились держать строй.

На десятый день пути воздух стал другим. Потянуло гарью. Сначала едва уловимо, потом все сильнее, навязчивее. Даже бывалые воины, привыкшие к запаху костров и пожарищ, начали беспокойно переглядываться. Мы приближались к Киеву. Я гнал от себя картины того, что мы можем увидеть, но они лезли в голову сами собой.

Авангард под командованием Такшоня первым вышел на холмы, с которых открывался вид на Днепр и на то, что когда-то было великим городом. Через некоторое время оттуда вернулся гонец.

— Княже, там… — он не мог подобрать слов.

Я пришпорил коня, Ратибор и мои ближайшие дружинники последовали за мной. Мы поднялись на гребень холма.

То, что открылось нашим глазам, было хуже любых самых страшных ожиданий. Киева не было. Вместо него чернело огромное пепелище, над которым все еще вился сизый дым. Там, где стояли величественные терема, возвышались стены и башни, — теперь громоздились обугленные руины, завалы из бревен и камня. Редкие уцелевшие каменные стены чернели пустыми глазницами окон. Ветер доносил оттуда тошнотворный, сладковатый запах тления. Над всем этим стояла мертвая тишина, нарушаемая карканьем воронья, кружившего над руинами.

Я остановил коня, глядя на это чудовищное свидетельство варварства. Здесь правил Ярополк. Здесь был мой верный Добрыня. Здесь жили тысячи людей, которых я должен был защитить.

— Разбить лагерь здесь, на холмах, — приказал я, не отрывая взгляда от руин. — Выставить усиленные дозоры по периметру. Веслава, возьми сотню самых надежных людей. Прочеши то, что осталось от города. Осторожно. Искать выживших. Если найдем — сюда. И… похоронить тех, кого можно. Хотя бы своих.

Веслава отправилась выполнять приказ. Армия начала располагаться на высотах, с тревогой поглядядывая на уничтоженный город. Новобранцы, муромцы и вятичи притихли. Даже мои северяне, видевшие всякое, были потрясены масштабом разрушения.