Его выступления перед иностранными журналистами, как африканская земля от северного снежного и ледяного полюса, отличались от тех, на которые приходят чванливые и недоступные деятели, чтобы зачитать сухой официальный документ канцелярского творчества. Будучи премьером, слава о котором гремела повсюду, Лумумба привлекал простотой.

— Как здесь душно, — сказал он однажды перед началом пресс-конференции. — Давайте вначале угостимся холодной водой.

Позвал своего секретаря, попросил его принести несколько графинов и стаканы. Один графин он сам взял в руки и начал разливать в стаканы окружившим его журналистам.

— Герцог Брабантский, суверен Конго, будущий король Леопольд второй, — шутливо комментировал Лумумба, — оставил нам много воды. Пейте, господа… Теперь я в вашем распоряжении.

— В чем, по вашему мнению, причина главных расхождений между вашим правительством и странами Запада? — спросили его.

— В том, по-моему, что не все еще усвоили ту истину, что Конго покончило с колониальным режимом: наша страна в настоящее время является свободным и независимым государством. С этим фактом не все хотят мириться, а надо бы!

Он неравнодушен к изящному слову, к оригинальной мысли. Его спрашивали о Катанге. Нельзя ли вступить в переговоры с Элизабетвилем? Все же все вы африканцы…

— Мы пытались разрешить проблему Катанги мирными средствами, но из этого ничего не получилось, — отвечал Лумумба. — Позвольте мне заметить, что исходная логическая посылка вопроса неверна: она грешит расовым подходом. Мы знаем из истории примеры, когда европейцы воевали с европейцами, азиаты с азиатами, африканцы с африканцами. Национальный, классовый подход определяет политику. Мы можем, как суверенное государство, вступить в союз с европейской державой ради сохранения завоеванной свободы и единства. Во имя этих же целей мы будем вести военные действия против катангских правителей, продавшихся Бельгии. По-моему, тут все ясно, господа.

— Как вы лично относитесь к Моизу Чомбе?

— Превосходно! — не замедлил с ответом Лумумба.

Зал аплодирует, сыплет репликами, смеется. Едва успокоились. Лумумба продолжает о Чомбе:

— Мне вспоминаются слова одного французского мыслителя, который, по-видимому, находился приблизительно в таком же положении, в какое меня сегодня поставил ваш вопрос. Поэтому я с вашего разрешения воспользуюсь готовым ответом. Остроумный француз выразился так: «Этот необыкновенный человек обладал великими достоинствами и не имел ни одного недостатка при многих пороках…»

— Господин премьер-министр, почему вы со всеми ссоритесь и всех критикуете?

— Это интересный вопрос! Какие-то основания для такого мнения имеются. Но парадокс состоит в том, что правительство Конго искренне желает наладить нормальные взаимоотношения со всеми странами мира. А получаются ссоры, хотя мы и надеемся, что время возьмет свое и недоразумения будут устранены. Установление взаимопонимания напоминает спайку двух металлических стержней. Кузнец, прежде чем сварить два конца, очищает их от грязи и пыли. Иначе не будет прочной спайки. Образно выражаясь, колониальные страны лезут к нам своей грязной стороной, что мы отвергаем…

— Что бы вы посоветовали бельгийскому правительству?

— Оно имеет достаточно советников и без меня! Известно только, что обанкротившуюся внешнюю политику меняют.

Всегда откровенный, прямой разговор. Осмелев, журналисты излагают свои претензии к конголезскому государственному аппарату: бюрократия, бестолковщина, ни у кого нельзя добиться исчерпывающего ответа на те или иные запросы. Лумумба призадумывается, видимо, соглашается с мнением иностранных наблюдателей. «Господа, прошу вас не забывать, что мы лишь начинаем учиться управлять своей страной. Будьте снисходительны…»

— Как мало у нас подготовленных людей! часто повторял Лумумба и в то же время не переставал восхищаться талантливыми конголезцами.

Он был тесно связан со многими артистами, скульпторами, знатоками фольклора, художниками. Уже будучи премьер-министром, он навещал художника Раймонда Ликумбе. Тот обладал фантастической работоспособностью: выставлял по двести-триста полотен. Не в павильоне, а на захолустной африканской улице! Ценители африканской живописи съезжались к нему, раскупали картины, а через два-три месяца Ликумбе снова расставлял свои полотна около хижин и палисадничков.

Лумумба любил до самозабвения африканские маски. Уедет в деревню к знакомым мастерам и пропадает там полдня.

…Премьер оставил ботинки в машине, сбросил сорочку и босиком, в одной майке и закатанных до колен брюках направился в сарай, к мастерам, обнаженным по пояс, так что видна затейливая татуировка на груди и мускулах рук. Черный ваятель ушел в работу, премьер — в раздумья…

У него всегда в запасе были свежие, только что почерпнутые из жизни впечатления: он всегда был готов поспорить о прочитанной книге. Полюбившиеся стихи запоминал сразу и читал их по многу раз своим собеседникам из желания поделиться совершенной красотой, талантом человека. Он радовался каждой гордой, умной, честной строке, кому бы она ни принадлежала.

Лумумба восхищался уменьем африканца мыслить образами и сам в совершенстве владел этим искусством. Но его страстью и его призванием была политика. Его жена Полин рассказывала потом:

— Целыми днями и ночами Патрис говорил о политике. Он жил только ради этого. В течение многих лет он считал себя лидером народа, и у него никогда не было времени ни на что другое, кроме политики. Он был очень терпим к недостаткам тех людей, с которыми он общался. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь ссорились. Я не помню, чтобы он резко разговаривал со своими товарищами. Он доказывал, убеждал и радовался, когда ему это удавалось. Меня он часто звал «моя лукокеша» — жена-предводительница… У него было какое-то обостренное восприятие всех историй о предательстве, об измене общему делу, о вероломстве, о бесчестных поступках. Когда он узнал потом, что Касавубу сместил его с поста, то, придя домой, сказал:

— Вот, Полин, разыгрывается и в Конго история Иосифа, которого продали братья. Продали и предали!

Но он был уверен, что одержит верх. Я думаю, что эта вера и помогла ему в тюрьме. Никто другой не вынес бы таких мучений: ведь его били каждый день…

При каждой встрече с Пьером Мулеле мы заводили разговор о Лумумбе. Бывали моменты, когда мой собеседник плакал, а я умолкал. Блокнот и ручка казались мне святотатством: я их и не вынимал, а все всматривался в худощавое лицо близкого друга Патриса, выслушивал его. Записи делал позднее — наедине. Сохранилось изложение рассказов, но одну фразу, повторенную многократно, я приведу в точности:

«Он был для всех нас верой…»

Интересовался: о чем говорил Лумумба с Мулеле в Порт-Франки, во время последней их встречи? Можно ли было заметить упадок духа, раскаяние, стремление во что бы то ни стало спасти себя? За последний вопрос я получил чувствительное внушение от Пьера.

— Вы, — сказал он, — тоже не понимаете Лумумбу, раз задаете такие вопросы. Какой упадок духа! Он был полон энергии. О собственной судьбе он и не помышлял. Никто и никогда не замечал в Лумумбе проявления робости. Битва для него была родным полем, на котором всегда надо трудиться. Там, на тревожном берегу реки Касаи, Лумумба говорил о конголезских руководителях. Им не хватает опыта и просто-напросто жизненных потрясений. Многим из них и при колониализме было неплохо, а в независимость они въехали на персональных машинах под аплодисменты публики…

Лумумба рассуждал так, вспоминал Мулеле: наиболее ценен и привлекателен тот человек, который прошел сквозь горнило испытаний. Привлекателен зрелым рассудком, неторопливостью в оценках, большей терпимостью к недостаткам окружающих и большей сдержанностью к проявлениям лозунговости, массового митинга. Мы превратили независимость в фетиш, в волшебную маску, а она является всего-навсего сырым материалом для мастера, от таланта которого все и зависит — будет или шедевр, или ремесленническая поделка…