— А чем кончилась беседа?

— Приглашением в Брюссель. Обещанием помочь мне и моей семье. И совершенно обворожительным вниманием: не нужны ли мне какие книги из Европы, каково мое самочувствие, есть ли у меня возможность иметь платного доктора. Вы удивитесь, если я вам сообщу, что король посоветовал написать мне книгу о Конго. Потом я часто думал о нашей встрече. Принял король — честь. Проявил какое-то внимание ко мне лично — значит, надо быть благодарным. Какие-то мысли его были здравыми, а доводы убедительными. А вся моя душа протестовала, со многим не соглашалась. Разве внимание ко мне одному могло заслонить безучастное отношение к судьбам миллионов конголезцев? Как могу я радоваться присылке книг из Бельгии, когда подавляющее большинство населения не умеет читать? Выучиться, чтобы подороже продать себя?

Он замолчал. Взял стакан с потеплевшим пивом, выпил его и принялся за арахис, очищая орешки от тонкой коричневатой шелухи. Извинился, что много говорил и еще не послушал своих собеседников.

— Дорогой наш покровитель, наместник бога на земле, — так зачастую он обращался к Жозефу Лутуле, в ответ на что тот всегда добродушно улыбался, — какие новости в Лео? Самые, самые острые?

— Самая последняя новость касается батетела. В Леопольдвиле распространился слух, что наше племя намерено установить свою власть над всей страной, что об этом уже будто ведутся переговоры с бельгийцами…

— Дурно, брат, дурно, — мрачно и тихо проговорил Лумумба. — Вот вам и землячество. Придется от него отказаться, как это ни тяжело. Ты добр, Жозеф, но ты прежде всего оказываешь помощь людям нашего племени. Нельзя тебя упрекать за это. Но с развитием событий такие замкнутые общества будут вредить нашему общему движению за освобождение Конго. Я сторонник общенациональных организаций.

— Патрис, Патрис, что ты говоришь! — воскликнул Окито. — Тебя не поймут в Санкуру, в Касаи. Такая позиция повредит твоей репутации.

— Папа, дорогой Окито, вождь и друг мой, ты должен понять меня. То, что сообщил Жозеф, ужасно. В этом слухе есть что-то провокационное, направленное не только против тебя или меня, против нашего родного племени, но и против всего Конго. Подумай, раз батетела хотят установить власть, значит на их пути встанут другие народности, например баконго. А почему бы им не быть во главе? Это опасно. Тебе надо завтра же отправиться в Санкуру. Ты умеешь говорить с крестьянами. Объясни им, что мы выступаем за единое Конго, где все национальности будут иметь равные права. Пусть на первом плане будет Конго, а не какое-то отдельное племя. Поедешь? Вот и хорошо! А где наш маршал? Почему он не пришел? Он знал о моем приезде?

— Да, мы ему передали. Но маршал занят разработкой военных операций…

«Маршалом» они называли старшину «Форс пюблик» Мориса Мполо.

В этот вечер бельгийский офицер не разрешил ему отлучиться в город.

У него был редкий дар везти беседу, и, казалось, Патрис был рожден для того, чтобы без конца выслушивать людей, постигать их души, познавать их достоинства и недостатки, соглашаться или спорить с ними, сходиться или расходиться, но всегда оставаться, как говорят в их племени, одним тростником. В одной реке, в одной заводи. Тростниковая заросль долго стоит, когда она ровная, дружная, сплоченная. Взметнувшийся чересчур высоко стебель рано или поздно никнет или от ветра, или от солнца. Вода губит низкие побеги. Чтобы выжить, надо быть средним, избегать крайностей роста. Мудрость племени. Но кто доказал, что законы отдельной семьи, той или иной народности пригодны для всего Конго? Бельгийское Конго — искусственный пояс, охвативший своим названием совершенно разнородные людские массы. И у каждой из них существовала своя особая точка зрения на колониальные власти, потому что одних угнетали сильнее, других — слабее, одних считали более развитыми, других причисляли к отсталым, с одними племенами вели истребительные войны, с другими заигрывали, стремясь заручиться их поддержкой. Колониальный кнут бил неодинаково по спинам конголезцев.

Лумумба отдавал себе отчет в этом. С папой Окито он разговаривал сдержанно. Окито гордился своим племенем и пророчил ему руководящую роль в новом Конго. Птица с одним крылом летать не может. А Конго — многокрылое, многоплеменное, разноязычное. Как перейти от своего замкнутого клана, небольшой частицы племени или народности к понятию государственности? Кому дано выступать от имени всего Конго? Как защищать интересы племен, рассеянных по джунглям и саваннам? Большинство населения знало реку Конго, а не страну под тем же названием. Река реальна, доступна всегда и всем. Государство — нечто непостижимое, громоздкое, непривычное для понимания конголезца.

В истории Конго существовали государственные образования. Лумумба изучал их. Письменных источников было мало, и их скудость восполняли древние предания. Самым знаменитым государственным деятелем долины Конго считается легендарный Ними Лукени. Однако о нем нет достоверных сведений. Легенда приписывает ему качества не то полубога, не то волшебника. Ними Лукени произошел от сверхъестественного существа, спустившегося с небес на конголезские горы. Обладал необычной силой. Его назначение было — повелевать. И людьми и природой. Все ему давалось просто, так как у него были особые, родственные взаимоотношения с божеством. Во время сражений с врагами он, оказывается, «брал взаймы молнию» у неба и сокрушал неугодное ему племя. Наведя порядок на земле, Ними Лукени возвращал молнию владельцу. Если ему мешала река, он отводил ее в сторону. Осушал болота, когда надо было провести войско прямым путем. Какое сказочное всесилие! И какая отрешенность от реального мира! Красивая легенда, пленяющая воображение детей.

Лумумба часто обращался к истории. Одно время он увлекался изучением Бушонго: это государство находилось в междуречье Санкуру и Лулуа. Летопись о нем устная. К преданиям о Бушонго влекло и то обстоятельство, что оно было расположено не в дальних и малоизвестных краях, а здесь, на родной земле Патриса. В местечко Мушенге, где находилась столица распавшегося потом государства, Лумумба ходил пешком со своим школьным учителем. С ними разговаривал моариди. Попасть к нему нелегко: людей из других племен к нему не допускают. От иностранцев он скрывается. А батетела — свои. Кроме того, моариди преследовал и определенную цель при встречах со школьниками: из них он выбирал мальчиков с редкой памятью. Моариди — историк ныне уже не существующего королевского двора Бушонго. Историк необычный и в другом отношении: у него нет ни ручек, ни чернил, ни бумаги. Зато он обладает феноменальной памятью. Моариди, которого видел Патрис, знал историю свыше двухсот политических и религиозных вождей своего племени. И все наизусть! Старея, знаток придворных хроник привлекал к себе на выучку молодых и способных преемников. Усаживал их около себя и рассказывал одну за другой истории, заставляя своих учеников повторять слышанное. Шли годы, а порядок занятий не изменялся: с восходом солнца — сбор, а вечерами — то же самое у костра. История Бушонго не представала набором голых дат, сухим перечислением имен и званий былых правителей. Оттачивался литературный стиль. К достоинствам памяти прибавлялось ораторское искусство, уменье изложить деяния предков красиво, впечатляюще. Моариди устраивал экзамены своим воспитанникам. Лучших отличал и подарками, и своим вниманием, ласками. Иным доверял выступать с рассказами о ниимах (правителях) перед публикой. По ходу повествования делал поправки. Рассказчик должен передать голос ниима, жившего в XV или XVI столетии, его манеры и характер. Бывало, что выступающие одевались в одежды, которые носили три-четыре века назад. Моариди был к тому же лукавым и хитрым царедворцем. Когда шли эти бесконечные устные уроки с рассказами и пересказами, он притворялся и заявлял, что запамятовал какую-то деталь. Останавливался и взывал к помощи. Ученик должен подхватить оборвавшуюся мысль наставника, подключиться без всякой раскачки и продолжить отрывок. Моариди умел воспитывать и внимание. У него были правила: не говори, если не спрашивают. От молчания никто еще не глупел. Излишество в речах не делает человека умным…