Невысокого роста, сбитый таджик с косящим левым глазом и щетинистыми руками. Мать любила его, и когда Оксана говорила, что отчим ненавидит ее и брата, мать кричала и шикала: ты не понимаешь, он классный мужик!

Они снова поругались, Оксана с отчимом. Оксана закрылась в ванной, а отчим колотил в дверь и орал, что если ей что-то не нравится, она может пойти на могилу отца и пожаловаться! Она рассказала об этом матери. Она плакала весь день. И мать — ей было сорок два, таджику тридцать шесть - сказала, что поговорит с ним, но ты, дочь, должна понять, я много в жизни ошибалась и выбирала не тех, я сейчас не о твоем отце говорю, его я любила, а вот со Славкиным сама не знаю как получилось, ну и намучилась я с ним, с его пьянством, а сейчас просто хочу быть счастливой, ты уже взрослая, должна понять, он непростой, он сложный, все мужчины сложные, и нужно выбирать и видеть, чего в нем больше, хорошего или плохого, а он, послушай меня, он хороший мужик, не пьет,  копейку в дом приносит и к тебе с братом хорошо относится, да-да, а то что покричит так это ничего бывает восточный человек зато мне с ним хорошо и проблемы он решает и я люблю его очень люблю пойми меня если уж мы так разоткровенничались имею я право на личное счастье после всех моих мытарств имею право на семью ведь я всю жизнь этого хотела но все не складывалось не везло понимаешь дочь и вот теперь встретила и полюбила и не хочу потерять пойми меня пожалуйста.

- Тебе понравилось?

- Мне нравится все, что ты пишешь.

- Серьезно?

- Да! Я что, вру?

- Не знаю.

- Зачем мне врать? Мне реально нравится! Но они, твои рассказы, какие-то…

- Какие?

- Какие-то мрачные... И не все понятно.

- Что тебе не понятно?

- Зачем ты всех изображаешь — такими...  Хм… Жестокими.

- Не правда! Ты, Ксюшенька, невнимательно читаешь!

- Внимательно! Все у тебя мрачно как-то! Есть же позитивные стороны в жизни!

- Есть, конечно, кто спорит.

- Ну вот! А у тебя, один — бродяга, второй — босяк, третий  — маньяк какой-то…

- А говорила, что нравится. Вот все вы, девчонки, такие, нет вам веры!

- Кто это — все?

- Ну, в смысле, женская натура такая.

- Я — не все! И про всех мне, пожалуйста, не говори! Тоже мне, знаток женской психологии.

- Не злись.

- Шуточки твои!

- Тебя в колледже не спрашивают, почему ты на пары не ходишь?

- Спрашивают. Но я с девчонками договорилась, они в журнале меня не отмечают. А семинары только со следующей недели начнутся. А ты что, переживаешь, что меня отчислят?

- Да нет...

- Ну, я могу и на пары пойти. Завтра, например. Вместо того, чтобы с тобой тут, как моя мама говорит, в кровати кувыркаться.

- Ого. Это твоя мама так говорит? Она что, знает, что ты вместо колледжа ко мне приезжаешь?

- Ну может и не знает на сто процентов, но догадывается. Она ж не дура! Я утром продукты из холодильника беру, думаешь, она не замечает?

- А… Ну да… А отчим что?

- А что — отчим? Она с ним поговорила и он заткнулся. К тому же продукты она покупает, а не он, и я ей говорила, что для тебя беру.

- Бляха! Так и сказала?

- Да не нервничай! Она же знает, что ты не работаешь, зятек блин!

- Ну пожрать-то у меня есть!

- Что у тебя есть? Холодильник пустой. Если бы не курица, которую я для тебя дома тырю каждое утро, с голоду бы помер.

- Не преувеличивай! Мать покупает все-таки.

- Покупает… Только ты ее достал, что на работу никак не устроишься, вот она и перекрыла тебе кислород.

- Зато ты меня спасаешь, солнышко! Мама, кстати, очень хорошо к тебе относится. Недавно сказала даже…

- Что сказала?

- Что такому оболтусу как я крупно повезло встретить такую девушку как ты.

- Так и сказала?

- Было дело… Мозги мне опять промывала насчет работы, время идет, говорит, а я ни в зуб ногой.

- Все правильно говорит!

- О! И ты туда же!

- Когда она, кстати, придти должна?

- Как обычно. К шести. Так что у нас еще есть время.

- А если раньше, как на прошлой неделе, помнишь?

- Я дверь изнутри закрыл, не переживай. В неглиже тебя больше не застукает.

- В чем?

- В неглиже.

- Не-гли-же?

- В смысле — голой. Голой, понимаешь?

- А… Понятно. Ну, извините, мы университетов не кончали и столько книжек, как вы, сударь, не читали.

- Ничего. Все впереди, солнышко.

- Вот спасибо!

- Слушай. Ты говорила, что тебе мои тексты нравятся, а потом выяснилось, что не очень. Может и с сексом так?

- Как - так?

- Ну, типа говоришь, что все тебе нравится, а на самом деле…

- Ты дурак?

- Просто спросил!

- Ох и дурак бля...

- А че такого! Нормальный вопрос!

- Еще скажи, что я оргазм имитирую!

- Не знаю…

- Че ты не знаешь? Дурбецало блин! Я вначале говорила тебе, как есть, - не то что-то, а теперь, когда все наладилось, тоже говорю как есть. Нафига мне врать? И нафига ты эти тупые вопросы задаешь не пойму!

- Они не тупые!

- А какие? Умные?

- Ладно. Проехали.

- Вот именно. Проехали.

- Еще кофе будешь?

- Нет. Не хочу пока.

- Тогда идем.

- Куда?

- В спальню.

- Щас. Только кофе допью.

- Бери с собой. Там допьешь.

О чем он хотел написать?

Женщина на лавочке возле парадного, горластая, басовитая, когда сидит с подругами, слышно только ее. У нее муж и двое детей, мальчик семи лет и девочка четырнадцати. Живут на четвертом этаже. Когда поругалась, муж выбрасывал вещи с балкона — кресло, телевизор, сиди-плеер, компакт-диски, две тряпичные куртки и целлофановый пакет с коричневым пальто. Он делал это молча, выходя на балкон, швыряя вещи, возвращаясь в комнату и выходя с новой поклажей. Он был в семейных трусах. Веснушчатая грудь выглядела беззащитно-дряблой. Женщина сидела внизу, на детской площадке, вместе с детьми, курила и покачивала головой, и на лице ее было презрительное выражение. Уже через полчаса муж собирал вещи и заносил обратно в квартиру. Осматривал, поворачивая в руках, телевизор с треснувшим экраном. Женщина продолжала сидеть на детской площадке, а дети подошли к отцу и мальчик стал помогать заталкивать одежду в пакет, а девочка, худощавая, рослая, с белыми, похожими на пиявок шрамами на тонких ногах, стояла возле лавки и сохраняла на лице, подобно матери, выражение презрительного безучастия. Два года назад ее, побежавшую через дорогу за скачущим мячиком, сбила машина. Шрамы на ногах остались после операций. Врачи не могли дать гарантий, что она сможет ходить не хромая. Но прошло два года и организм восстановился. Девочка была юркой и подвижной, но редко одевала шорты и юбки выше колен.

Детская площадка и два столба с горизонтальной трубой для выбивки ковров. Справа, ближе к улице, мусорный контейнер. Ночью его можно принять за броневик. Распахнутый люк и вздувшиеся пакеты, черные, специально предназначенные для мусора, и белые, магазинные, набитые пищевыми отходами, ветошью, бутылками, пластиком, коробками и упаковками. Зев контейнера всегда открыт и зловонен. Рядом топчутся бомжи и стайки цыган. Засовывают головы в люк, ворошат пакеты. Если бродяг несколько, один — шарит внутри, а остальные, с баулами и груженными картоном тележками, ждут со скучающим видом. Какой-то цыган долго рылся в контейнере. Потом вскрикнул, побледнел, озирнулся на двух приятелей. Осторожно вытащил из контейнера холщовую сумку. В ней было что-то круглое, сочащееся влагой. Цыган держал сумку за ручку в вытянутой руке. Аккуратно поставил на землю. Круглое внутри качнулось и застыло. Тыкая в сумку пальцем, он взволнованно говорил что-то. Тогда один из приятелей, приземистый, с пошарпанным рюкзаком на плече, наклонился и развел пальцами верх сумки. Выпрямился и стукнул по сумке ногой. На асфальт выкатился арбуз. Один бок провалился гнилью, открыв липко-коричневую сердцевину. Арбуз катился по асфальту, разбрызгивая грязный сок, и двое цыган корчились от смеха, а тот, который достал сумку, развел руками, а потом — тоже начал смеяться.