– Сейчас начнется, – предупредил Ингвар. – Желаю удачного трансфера.

Ник хотел о чем-то спросить, но не успел: конунг подхватил свой посох, поднял его повыше, и камень рассыпался искрами, как бенгальский огонь.

Боль была такой реальной, словно кто-то хлестнул кнутом прямо по лицу, и Фил поскорее зажал ладонями глаза. Это тоже был сдвиг, параллакс, но немного иной, не такой, как раньше. Вечером Ингвар что-то говорил о пространственно-временной координатной сетке, только Филипп мало что понял. Меж тем ощущения были такими, будто сама земля уходит из-под ног и всей своей массой катится куда-то в сторону. На небо Фил глядеть боялся. Было ясно, что ничего хорошего там происходить не может: луна пересекла небосклон и остановилась, бледнея на глазах, потому что на другой стороне неба уже забрезжил рассвет. Путешествие заняло полночи – а по секундомеру меньше минуты. Но секундомера ни у кого не оказалось, да и поглядеть на него не удалось бы, потому что стало совсем темно и почему-то душно.

Затем где-то сверху заскрипели петли. В потолке открылся квадратный люк, и чья-то фигура показалась в ореоле света.

– Добро пожаловать на новгородскую землю, господа гости, – раздался голос. – Надеюсь, путешествие не было утомительным.

Говоривший медленно, тяжело спускался по лестнице. Вот он обернулся к гостям – и оказался пожилым толстяком с одутловатым лицом, клочковатой бородкой и лысиной в полголовы. В руке он держал толстую восковую свечу. Да и сам здешний воздух казался вязким, как воск, и пахло здесь воском, как в церкви, и как будто даже медом.

Вероятно, из-за этого толстяк сперва засопел, закряхтел, а потом оглушительно чихнул. Свечка погасла.

– Да будьте здоровы уже, Борис Александрович, – рассмеялся конунг Ингвар. – Помочь вам?

И он достал из кармана фонарик.

– Никшни, с-сатана, – нахмурил брови толстяк, возясь с зажигалкой. – Да, знаю, знаю: анахронизм. Нет у нас еще нормального сатаны в одиннадцатом веке… Не додумались… Ну да какая к черту разница…

Ник с Филиппом переглянулись. Свеча кое-как разгорелась, и окружающая реальность снова раздалась вширь. Гости стояли посреди огромного подвала с низким бревенчатым потолком, где вдоль стен были уложены целые груды восковых голов и связки готовых свечей. Пока они озирались, выпуклые глаза толстяка тоже заблестели интересом:

– А кого это ты приволок с собой, дорогой мой Гарик? – осведомился он. – Что за мальцы? А уж этот-то, темненький, хор-рош... Да какая у нас челочка… В вашем классе тоже был один такой, помнишь?

– Не в нашем, в параллельном. Макс Ковалевский. Как же Макса не помнить? Он же у нас в школе первым готом был.

– Точно, вы их готами называли… ох, мальчик… поглядишь у меня на настоящих готов в Гостином дворе, в штаны наложишь…

– Я не gothic, – возразил Ник. – И вообще…

– Не обижай младшего, Борис Александрович, – перебил его Ингвар. – Да ты погляди на него. Узнаешь, чья кровь-то?

Старикан ткнул свечкой Нику прямо в лицо.

– Ну, ну… – он вгляделся и довольно осклабился. – Конечно, конечно. Как не узнать. Вылитый Коля Мирский, только темнее. Кольт вечно морду Ковалевскому бил, вот и наградил бог сыночком… Ирония судьбы… рад знакомству, рад… Жаль, сестричку с собой не взял, тоже бы обнял с радостью…

Ник отвернулся.

– Ну, хорошо… – толстяк занялся Филиппом. – А ты у нас кто таков? Верно ли я догадался – молодой Филипп-ярл собственной персоной?

Свечка переместилась. Фил внимательно глянул сквозь пламя свечи прямо в глаза толстяку.

– У-ух ты, – воскликнул тот, нимало не смутившись. – Какие мы суровые. Да не сердись ты, не сердись. Ишь глаза таращит. Давай-ка лучше поздороваемся.

Фил пожал протянутую руку, пухлую, как котлета.

– Ты уж извини старика, – Борис явно наслаждался, играя в какого-то неизвестного Филу литературного героя. – Мне простительно.

Он зачем-то помахал свечкой перед носом у Филиппа, как поп кадилом, потом прикрыл пламя рукой и заговорил снова, уже совсем другим тоном:

– А если без шуток – ты как всегда вовремя, Игорек. Дело есть… приблизительно на миллион долларов. Давайте-ка поднимемся ко мне, выпьем, закусим чем Хорс послал… заодно и о нашем вопросе потолкуем.

* * *

Окна в палатах князя Борислава были аутентичными: низкими, подслеповатыми, с частым переплетом. В свинцовые рамки были вставлены мутные разнокалиберные стеклышки. Свет через них проникал кое-как, вдобавок было еще и душно.

Поэтому хозяин поднатужился и широко распахнул разбухшие, как и он сам, оконные створки. Стало светлее. В горницу ворвались звуки с улицы: лай собак, крики челяди, конское ржание – и все вместе, и по отдельности. Людская речь одиннадцатого века показалась Филу забавной, какой-то округлой, диковинной, словно у говоривших совсем иначе ворочался язык во рту. Их слова опознавались сознанием как знакомые и родные – вот только понять, что эти слова означают, не очень-то удавалось.

Пока взрослые разливали что-то в серебряные стаканчики, Фил высунулся в окно и стал смотреть вниз. Ник пристроился рядом.

Они находились во втором жилье высокого терема, выстроенного на подклети, этаже на третьем по привычному счету (вела туда длинная скрипучая лестница). Под ними был княжий двор, мощеный тесаными плашками в четверть бревна, а по соседству – еще постройки неясного назначения, сараи, амбары, лепившиеся друг к другу, а то соединенные меж собой переходами-галерейками. Амбары были крыты дранкой, а господские дома – тесом, или резными дощечками, уложенными наподобие черепицы, а кое-где – и дорогим медным листом. Здесь не было ярких красок: и бревенчатые стены, и мостовая, и тесовые крыши обесцветились от солнца и дождей, стали светло-серыми, словно серебряными, и блестящими, как рыбья чешуя.

Рыбой, кстати, и пованивало изрядно. А еще дымом, навозом, разогретой землей и почему-то тушеной капустой.

За крышами виднелась городская стена. Здоровенные бревна были вкопаны в землю в несколько рядов и плотно пригнаны друг к другу; промежутки были засыпаны землей же.

Далеко за стеной блестел на солнце мутный ленивый Волхов. У мостков сгрудились рыбацкие лодки. Поодаль стояли на воде тяжелые купеческие барки и еще какие-то длинные корабли опасного вида, с задранными носами. Оттуда же, с рыбной пристани, и тянуло тухлятиной.

Еще дальше, за рекой, лепились друг к другу русские торговые ряды и гминиые дворы иноземцев. А за гминиыми дворами, на лучших местах, понастроены были ганзейские усадьбы – на высоких каменных фундаментах, огороженные частоколом с узкими прорезями-бойницами.

– Смотрите, парни, смотрите, – Борис Александрович выпил что-то, с удовольствием крякнул, закусил хлебцем. – Кр-репка новгородская сила… да. То место, где мы есть, называется Детинец. Типа кремля. Стены какие, видите? Хоть из пушек стреляй – без толку.

– А почему он Новгород? – спросил Ник. – Был еще и Старгород?

Учитель ухмыльнулся добродушно.

– Ну, да. А как же. Вон там, где Славенский конец, подальше от реки. Старое городище там было, на высоком месте. И сейчас вал виднеется, травой весь оброс. Игорь, помню, меня тоже все расспрашивал… а я тогда и не знал, что к чему. Теперь бы много мог рассказать, куда там нашим профессорам на историческом. Если бы повезло вернуться.

Конунг Ингвар мрачно поглядел на него, но ничего не сказал.

– Посторонись-ка, Филипп, – сказал Борис Александрович.

Он подвел Ингвара к раскрытому окну. Протянул руку, указал:

– Вон они. Три лодьи, видишь? Ждут своих снизу. Еще шесть должно с Ловати прийти. Но, надо думать, задержатся: долго стоять будут, после волока обшивку латать.

– Надо, чтоб задержались, – сказал Ингвар.

– Гнать не будем. Нам спешка ни к чему. Лучше троих, но уж с гарантией.

– Пойдут по Неве? Как думаешь? Или озерами?

– Ну а как иначе? Идут-то в Сигтуну. Короткий путь мимо вас. Никуда не денутся.