Темная фигурка отделилась от стены.
– Я тебя жду, – сказал Ник. – Лена с отцом поехали домой. Устали слишком. А я сказал, что я тебя дождусь.
Я улыбнулся.
– Ты бы позвонил ей, – продолжал Ник. – А может, поедем к нам? У нас же две комнаты на втором этаже. На всех места хватит.
– Ники, – сказал я. – Помнишь, я говорил, что ты хороший, а я сволочь? Так вот. Я пересмотрел свои взгляды. Я больше не буду сволочью. И я буду с вами всегда. Потому что вы самые лучшие.
– Да и ты не самый худший, – серьезно сказал Ник.
– Но сегодня мне домой нужно. Мы завтра встретимся, поедем на залив или еще куда-нибудь, если хочешь.
Он согласно кивнул.
Мне захотелось сказать ему что-то приятное:
– Кстати, Ники... у тебя был суперфокус с молнией. Покажешь еще как-нибудь?
Ник отчего-то смутился.
– У меня больше не получится. Наверно. Если бы получалось, когда хочешь, я бы сегодня устроил кое-кому… фейерверк…
– Хреновый из тебя Перун, – заметил я.
– Да уж какой есть.
Вот так, посмеиваясь и разговаривая еще о всякой ерунде, мы удалялись от клуба «4Dimension». Закат горел над крышами, и граффити провожали нас, вспыхивая и исчезая по несколько раз, пока мы проходили мимо. Потом вокруг начались обыкновенные улицы; фонари уже загорались, и навстречу все чаще попадались беззаботные люди, которым не было до нас никакого дела – они смеялись чему-то своему, они шли со своими девушками, и все было как обычно. Я думал о том, что наша игра подходит к концу, и теперь обязательно начнется какая-нибудь другая. И что теперь мне не нужно прятаться под дурацким именем Flea, а Ленке – прикидываться бесстрашным гонщиком Lynn, как мы делали когда-то давно, в нашей игре Strangers – а все для того, чтобы соблюдать правила и ни в коем случае никогда не влюбиться друг в друга. И еще я думал, что обязательно позвоню ей вечером, чтобы сказать об этом.
Но сейчас мне нужно было попасть домой.
Мы расстались у метро. Ник пожал мне руку и скрылся за стеклянными дверьми. Я видел, как он идет к турникетам, не без опаски оглядываясь по сторонам – заметно было, что он напрочь забыл, как ездят в подземке. Вот он задержался, обернулся, заметил, что я гляжу на него, и помахал мне рукой. Я вскинул руку в ответ. На меня стали оглядываться, и я поскорее пошел к остановке.
Уже темнело; я бездумно провожал глазами пролетавшие мимо машины и воющие моторчиками скутеры. Спустя пару минут желтый автобус, похожий на дирижабль, бесшумно подплыл к самому тротуару и распахнул двери. В салоне тускло горели лампы. Водитель взглянул на меня в зеркало, равнодушно отвернулся. Я снова был никем в этом мире, и мне это даже нравилось.
Старуха на переднем сиденье напомнила мне кого-то. Эта старуха поглядела на меня, отодвинула сумку, словно приглашая сесть. Опустившись на пластиковое сиденье, я только теперь понял, как сильно устал.
– Загорел-то как, – сказала тетка. – На юге отдыхал?
Я кивнул.
– И то верно. Чем тут у нас зависать, лучше мир посмотреть.
Автобус тем временем вывернул на проспект и понесся, завывая турбиной, в сторону новых районов. Фонари сливались в одну разноцветную елочную гирлянду, и я понемногу начал дремать. Кажется, я отключился на пару минут; открыв же глаза, я уже не увидел старухи рядом с собой. Зато на сиденье лежала маленькая шоколадка в бумажной обертке. Я повертел ее в руках. Аленушка больше не скучала у темного пруда. Совсем наоборот: румяная розовощекая девочка лет четырех улыбалась мне с этикетки, будто желая похвастать своими чудесными молочными зубами («Будешь шоколад лопать, кариес получишь», – подумал я). Девочка тоже называлась Аленушкой, – так было написано на бумажке, – только, вероятно, жила в счастливом и беззаботном параллельном прошлом.
Я надел вижн-дивайс и назвал номер. Ссылка была активной; толстый рыжий кот с заставки хитро поглядывал на меня, будто ждал чего-то.
– Лен, – сказал я, когда она включила камеру. – Я хотел сказать… я вернулся. И я тебя очень люблю. И всегда любил, как только увидел в первый раз. Вот так.
Она не отвечала. Она почему-то закрыла глаза и не отвечала.
– Я тоже, – сказала она потом.
Выскочив из автобуса, я даже не снял вижн. Пустой желтый автобус пополз на свое кольцо, а я зашагал через темный пустырь, подсвечивая себе дорогу фонариком спикера: жители окрестных кварталов гуляли здесь с собаками, и лучше было смотреть под ноги.
Двадцатиэтажные дома с горящими окнами выстроились передо мной широким полукругом, как изваяния языческих богов на Перуновой поляне, разве что были повыше, ну так и реальность эта была устроена посложнее. Но я больше не боялся сложностей. Она меня любит, думал я.
Когда меня окликнули сзади, я все еще улыбался. Обернувшись, я осветил фонариком трех или четырех гадов в дешевых кожаных куртках, какого-то дерьмового цвета, будто их обладатели маскировались под окружающий пейзаж. Они двигались не спеша, почему-то уверенные, что я не убегу.
– Снял все быстро, – сказал один. – Очки, телефон.
Он немного ошибся во времени. Я ничего еще не снял и не собирался снимать. Улыбка на моем лице (я знал) превратилась в саркастическую гримасу, и мои собеседники истолковали ее неверно.
– Чего лыбишься? По е[...]лу хочешь? – спросил другой. И очень неторопливо – как всегда в этой тормозной модели – размахнулся для удара.
Купленные в Новгороде новые кроссовки были куда удобнее шведских башмаков из дубленой кожи. Я пружинисто подпрыгнул и нанес удар первым. И, едва опустившись на землю, ударил снова – прямо в чей-то небритый подбородок.
А потом побежал, легко и как-то празднично, зная, что сделал все так, как и должен был сделать. Возле самого дома молодая соседская овчарка, весело залаяв, припустила за мной – наверно, думала, что я с ней играю. Хозяин – мужик из нашего подъезда – окликнул меня, и я замедлил бег, а потом и вовсе остановился. Собака догнала меня и не замедлила обнюхать и обслюнявить с ног до головы. Я отдал ей половину шоколадки.
Родной скрипучий лифт кое-как поднял меня на двенадцатый этаж. На площадке пахло жареной картошкой и мусоропроводом. Я нажал кнопку звонка и, волнуясь, принялся ждать.
Спустя минуту дверь отворилась. Мать ахнула и обняла меня.
– Ты стал похож на отца, – сказала она, разглядывая меня изумленно. – Ты виделся с ним? Это и была твоя… командировка? Я сразу поняла, что ты к нему ездил.
– Ну да, – ответил я, не зная, что еще сказать.
– Далеко это?
– Довольно далеко. На юге. Видишь, даже позагорать немножко удалось. Так, слегка.
– Ничего себе слегка! Ты еще и вырос. А мускулы-то, мускулы…
В прихожей висело большое зеркало. Я остановился перед ним и долго вглядывался в свое отражение. За моей спиной в зеркальном мире виднелся темный шкаф и вешалка с моими старыми куртками. Мне пришло в голову, что все они будут мне малы, придется покупать новые.
– А теперь все кончилось? Ты больше никуда не уедешь? – спросила мать с тревогой.
– Никуда, мама.
– Вот и хорошо. Ты знаешь, пока тебя не было, звонила какая-то девочка… у тебя наконец появилась девочка?
– Появилась, – улыбнулся я.
– А потом еще Петров звонил, с работы. Интересовался, не хочешь ли ты к ним в отдел маркетинга пойти? Младшим аналитиком или вроде того. Но я думаю: если Николай Палыч тебе работу предлагает, так нужно соглашаться…
Она говорила еще о чем-то, но я слушал вполуха. Опустив зачем-то руку в карман, я вдруг нашел там еще кое-что из прошлой героической жизни. Значит, все это и вправду было, – подумал я. А то я уже начал сомневаться.
– Да, я же тебе подарок привез, – сказал я матери. – С археологических раскопок.
И вложил ей в руку красивую золотую монетку.
конец
