Третий рассказ.
Так как у ребенка был очень болезненный вид, то мать не хотела откладывать крестить до своего полного выздоровления.
Однако она дала себе слово, что сама будет присутствовать при обряде и проводит в церковь свою дочь, разряженную в белые ленты. Но эти малютки такие слабенькие, еле дышат; мало ли, что может случиться; каждую минуту можно ждать. Если им умирать, то пусть умирают христианами и прямо летят в рай к ангелам. И ее дочь может умереть. Она родилась уже с землистым, старческим цветом лица, дряблой кожей и складками на лбу. Она не брала грудь и все время морщилась и кричала. Приходилось покориться необходимости. Подыскали среди соседей крестного отца и крестную мать, и однажды после обеда двинулись в Орэ, в приходскую церковь святой Анны, преду вредив еще утром через почтальона священника.
Эти бедные, печальные крестины напоминали похороны бродяги. Ласковая старуха-соседка несла ребенка, который был завернут в пеленки и кричал без всякого повода. Крестный отец в синем камзоле с бархатными обшивками и крестная мать в кокетливом чепчике шли сзади; отец, напяливший на себя свой старинный узкий и лоснящийся сюртук, замыкал шествие. Не было ни родственников, ни друзей, ни бретонской кобзы, ни пестрых лент, ни торжественного и веселого кортежа. Дождя не было, но небо было пасмурно. Какой-то невыразимой грустью веяло от выгоревших кустарников и отцветших утесников.
Священника еще не было, когда они пришли в церковь. Пришлось дожидаться его. Крестный отец и крестная мать преклонили колени перед алтарем св. Анны и шептали молитвы; старуха укачивала кричавшего ребенка, перемешивая молитвы с колыбельными мотивами; отец смотрел на колонны, на своды, на все это золото, на весь этот мрамор в блестящем храме, который, словно по щучьему велению, вынырнул из моря нищеты этого разоренного края. Распростертые у восковых свечей женщины молились, почти касаясь лицом разноцветных плит. Звуки шепчущих губ, напоминавшие вечернее перекликание перепелов на далеких лугах и побрякивание перебираемых четок будили эту угрюмую, торжественную тишину и гулко отдавались под сводами базилики.
Только через час пришел священник, весь красный, и стал нетерпеливо завязывать шнурки своего стихаря... Он был в плохом настроении, как человек, которого внезапно прервали во время обеда... Бросив презрительный взгляд на скромных кумовьев, которые не обещали богатых приношений, он недружелюбным тоном обратился к отцу:
— Как тебя зовут?
— Луи-Морэн...
— Луи-Морэн?.. Морэн... не здешнее имя?.. Луи Морэн?.. Ты не здешний?
— Нет, батюшка.
— Но ты христианин?
— Да, батюшка...
— Ты христианин... ты христианин... и тебя зовут Морэном?.. И ты не здешний? Гм! Гм! Что-то не ясно... А откуда ты?
— Я из Анжу...
— Впрочем, это твое дело... А что ты здесь делаешь?
— Вот уже два месяца, как служу в сторожах у господина Ле-Любека...
Священник пожал плечами и заворчал:
— Лучше бы Ле-Любеку нанимать здешних сторожей... и не заносить к нам заразы из чужих краев... не брать каких-то неизвестных... ведь я же тебя но знаю, наконец!.. А твоя жена?.. Ты женат, по крайней мере?
— Как же, батюшка, женат. Я вам через почтальона отправил свои бумаги.
— Ты женат... ты женат... сказать все можно... Твои бумаги? подделать не трудно. Впрочем, еще посмотрим... А почему тебя в церкви никогда не видно?.. Ни тебя, ни жены, никого из твоей семьи?..
— Моя жена прохворала все время, что мы здесь были, с постели не вставала, батюшка... Да и работы много по дому...
— Ты безбожник, вот и все... еретик... монтаньяр... И твоя жена не лучше!.. Поставил бы дюжину свечой Св. Анне, и жена не хворала бы. Это ты ходишь за коровами у Ле-Любека?
— Да, батюшка, с вашего позволения.
— А за садом?
— Тоже я, батюшка.
— Хорошо... И тебя зовут Морэном?.. Впрочем, это твое дело.
Затем он неожиданно обратился к старухе и приказал снять с ребенка чепчик и нагрудник...
— Что эти девочка, мальчик?.. Что это за ребенок?
— Девочка, — ответила дрожащим голосом старуха, развязывая неловкими пальцами шнурки чепчика, — девочку, бедную крошку Бог послал!..
— А почему она так кричит?.. Она, кажется, больная... Впрочем, это ее дело... Скорей справляйся...
Старуха сняла чепчик и обнажила морщинистые череп землистого цвета с двумя синяками на лбу. Увидев синяки, священник воскликнул:
— Да эта девочка не просто родилась?
— Нет, батюшка, — стал объяснять отец... Мать чуть не умерла... Ей наложили щипцы... Доктор собирался кусками вытащить ребенка... Два дня мы были в большом беспокойстве...
— А домашнее крещение? этот обряд, по крайней мере, вы исполнили?
— Конечно, батюшка. Мы опасались, что она родится мертвой.
— А кто этот обряд совершал?.. Повивальная бабка?
— О! нет, батюшка... Доктор Дюран...
При этом имени священник вспылил:
— Доктор Дюран? А ты разве не знаешь, что доктор Дюран еретик, монтаньяр?.. что он пьянствует и живет со своей служанкой?.. И ты думаешь, что доктор Дюран окрестил твою дочь?.. Ах, ты, набитый дурак!.. Знаешь ты, что он сделал, этот негодяй, этот бандит, знаешь?.. Он нечистую силу вселил в твою дочь... В твоей дочери сидит нечистая сила... Поэтому она и кричит... Я не могу ее крестить...
Он перекрестился и прошептал несколько латинских слов таким сердитым тоном, как будто произносил ругательство. Ошеломленный отец стоял с раскрытым ртом, выпученными глазами и не мог ни слова выговорить.
— Что ты на меня глаза вытаращил, дурак?.. — заворчал священник... Говорю тебе, что я не могу крестить твою дочь... Понял?.. Уноси ее, откуда пришел... Девочка в которой нечистая сила сидит!.. В другой раз будешь умнее и позовешь доктора Маррека... Можешь идти к своим коровам... Морэн, Дюран, Леший и К⁰...
Растерявшийся Луи Морэн мял в руках свою шляпу и не переставал повторять:
— Подумать только... подумать только... Что же делать?.. Боже мой, что же делать?
Священник подумал немного и более спокойным тоном сказал :
— Послушай... Еще можно, пожалуй, помочь делу... Я не могу крестить твою дочь, пока в ней нечистая сила сидит... Но, если ты хочешь, я могу выгнать из нее нечистую силу... Только это будет стоить десять франков...
— Десять франков?.. — воскликнул в испуге Луи-Морэн. Десять франков? Это очень дорого... слишком дорого...
— Что же, уступим пять франков на твою бедность... Заплатишь пять франков... а осенью принесешь мне еще меру картофеля и двенадцать фунтов масла... Ну, что? согласен?..
Морэн в нерешительности чесал себе голову...
— И вы окрестите ее в придачу? — спросил он, наконец.
— И окрещу в придачу... Идет?
— Много расходов... шептал Морэн...
— Согласен, что ли?
— Так и быть, согласен... Только, все-таки, слишком дорого...
Тогда священник быстро провел руками по головке ребенка, похлопал слегка по животу, пробормотал какие-то латинские слова и сделал рукой какие-то странные движения в воздухе.
— Ну! — воскликнул он, теперь нечистая сила вышла... Можно крестить ее...
Затем опять стал произносить латинские слова, окропил водой лоб малютки, положил ей в рот крупинку соли, перекрестился и весело сказал:
— Готово! Теперь она христианка и может умереть...
Молча, с опущенными головами они возвращались через ланды домой, смущенные страшными предчувствиями. Старуха шла впереди, держа в руках ребенка, который не переставал кричать, за ней шли крестные отец и мать, а Морэн следовал сзади. Наступал вечер, и в поднимавшемся тумане чудились блуждающие призраки, а с высокой башни смотрело на долину насмешливое чудотворное изображение св. Анны, покровительницы бретонцев.
И, когда мой новый приятель кернакский мэр уходит, я хватаюсь за навеянные им воспоминания, чтобы уйти от самого себя и от этих надоедливых гор. Мое воображение переносит меня в угрюмую Бретань, к пейзажам и образам, которые он описывал мне и которые я сам изучил во время своего продолжительного пребывания там... И другие пейзажи мне приходят в голову... другие образы... и надолго овладевают моими мыслями...
