– В следующий раз, Антоненко! – повернулся уходить Шарагин.

– …Понимаете, в общем, просить я вас хотел. Понимаете, письмо получил из дома.

– Если насчет отпуска – забудьте! Кругом!

– Товарищ старший лейтенант! Никто не поможет, кроме вас!

…а я что ж тебе, нянька?..

– Идите к комбату, товарищ солдат.

– Помогите, товарищ старший лейтенант, а я вам помогу!

– Что-о-о? – сощурил глаза Шарагин.

…оборзел, сука!..

– …Вас, товарищ старший лейтенант, комдив сгноить хочет.

– Что? Что ты сказал? Повтори! Откуда ты это взял?

…даже бойцы об этом знают… ну, Богданов!…издец тебе!..

– По дальней связи разговор про вас был.

– Какой разговор?

– Насчет вас.

– Выкладывай!

– Помогите сперва с отпуском. Кратковременный. По семейным обстоятельствам. Мне очень нужно…

…что же это такое?! солдат офицера шантажирует!.. обнаглели

«слоны»…

И вопреки всем своим правилам, Шарагин захотел заехать этому мерзавцу в челюсть. Но на аллее увидел он политработника, и почти уже было размахнувшейся рукой лишь провел себе по лбу, как бы пот вытирая.

…гляди у меня, Антоненко!..

– Я не просто так, вы не думайте, мне действительно надо! Я знаю такое, что вы никогда не узнаете нигде. Только я об этом знаю. Про полковника Богданова. Но вы должны меня отпустить домой! Мать написала, что с отцом инсульт случился, что он совсем плохой. Хотите письмо покажу? – солдат полез в карман гимнастерки. – Я уже пытался говорить с товарищем капитаном, он и письмо не захотел смотреть. Посмотрите вы. Не вру. А я вам расскажу, какой против вас Богданов заговор готовит!

– Не надо письмо. Верю. Что за заговор?

– Мне надо хотя бы на несколько дней домой смотаться. Чую, что помрет батька.

– Где родители живут?

– В Гродно.

…договорюсь с комбатом… как же не хочется говорить с комбатом…

– Хорошо, Антоненко, поговорю с комбатом. Три дня хватит?

– Четыре, товарищ старший лейтенант!

…сволочь!..

– Хорошо, постараюсь. А теперь выкладывай!

– Земляк у меня на дальней связи по вечерам сидит. На прошлой неделе Богданов с кем-то из отдела кадров в Москве говорил. О вас говорил.

– Ну, ну же! Не тяни резину!

– У вас положение очень фиговое.

– Ну-ка, давай все выкладывай! – Шарагин готов был схватить солдата за шиворот и трясти его, как Буратино.

– Вас хотят…

– Говорите, дословно!

– Дословно не могу, товарищ старший лейтенант.

– Я вам приказываю, Антоненко!

– Богданов сказал, что вы – инвалид. Что вам не место в ВДВ, что вы – псих. Сказал, что вас комиссовать надо.

– …

– Так как насчет отпуска, товарищ старший лейтенант?

– Завтра сделаем. Сейчас найду комбата и все решим.

…меня, боевого офицера! зря я тебя не задушил там в кабинете,

Богданов! и эту солдатскую сволочь задушил бы на месте! но я дал

ему слово!..

На полпути к батальону Шарагин передумал, остановился, постоял в нерешительности, развернулся, и пошел в батальон к Чистякову. Женьку он застал в оружейной комнате. Он только что заступил ответственным.

– Здорово, старина! – Женька кивнул через приоткрытую решетчатую дверь оружейки. – Погоди, я сейчас.

…здесь все оружие под замком… каждый пистолет, каждый автомат,

каждый патрон на учете… не могу же я ворваться и схватить

оружие?.. а вдруг другого такого шанса не будет?.. а что, если

Богданов даст приказ меня больше никогда ответственным не

ставить? что, если меня завтра на территорию полка не пустят?

тогда я никогда уже не доберусь до оружия… как же просто в

Афгане!.. все под рукой было!..

– Ну вот и все, старина, – на глазах Шарагина двери оружейной комнаты закрылись, Чистяков повернул замок. – Сержант! Опечатывай! Ты чего такой горем убитый? Случилось что? Аль не опохмелился сегодня?

…опоздал, теперь уже никогда не добраться до оружия…

– Нет, ничего, я так, я пошел.

– Подожди, Олег!

– Увидимся.

– Ты про день рождения-то не забыл?

– Про день рождения? Да-да, конечно. Счастливо. Увидимся.

– Ну, точно пьяный, – решил Чистяков. – С утра где-то накатил.

Чем ближе подходил Шарагин к штабу своего батальона, тем больше углублялся в собственное одиночество, и тем меньше сил и агрессии оставалось в нем. И под конец, на крыльце уже, а вернее еще когда шел он через плац, почувствовал он, что не осталось больше злобы. И перед тем, как войти в штаб, сел он на скамейку, закурил, и подумал почему-то, что жалко ему этого солдата-выродка.

…когда тебе невыносимо плохо…

Прыгали в голове кем-то сказанные слова, пока комбат говорил по телефону, пока убеждал его Шарагин и лично ручался за бойца, и затем, направляясь к воротам части, еще раз повторил:

…когда тебе невыносимо плохо, найди кого-нибудь, кому еще хуже и

помоги ему… у меня-то, слава богу, и отец и мать в добром

здравии…

Он успокаивал себя этими словами, отвлекался от нависшей угрозы, отодвигал опасность заговора, который уже набирал критическую массу.

…гнида! сколько людей из-за тебя полегло в Афгане!.. ты, Богданов,

и здесь собрался нашего брата душить!.. из-за тебя капитан Осипов

погиб! по твоей, сволочь, вине! ты его толкал вперед: давай,

разведка, результат, награду заработаешь!.. зачем я пошел к

нему?!. он мне мстит! Богданов мстит мне, потому что я видел, как он

в безоружных афганцев стрелял! никто больше из офицеров не

видел! и еще: он знал, что я знал, что капитан Осипов погиб по его вине…

…он боится, что я его заложу! что я стану его шантажировать… он

хочет, чтобы меня признали сумасшедшим!.. тогда уж меня никто

слушать не станет…

В квартире Шарагин почувствовал себя, как в клетке. Стены давили, зажимали в кольцо. Надо было убить Богданова в кабинете! Выплеснуть разом все наболевшее, дать полную волю эмоциям, чем так вот надрываться и сдерживать себя! Он пошарил в холодильнике, ничего спиртного не нашел. Надо было срочно выпить, чтобы успокоиться, расслабиться! Лена обычно прячет на случай гостей бутылку дефицитной водки в шкафу.

Из шкафа вывалились красные коробочки с наградами: орден «За службу Родине в Вооруженных Силах» III степени и «Красная Звезда». Он обнаружил заначку, откупорил бутылку, глотнул из горлышка. Водка текла по щекам, по шее, по шраму. Шарагин сел на ковер, разглядывал награды, отхлебывал водку, потом уложил ордена обратно, аккуратно, как укладывают в кроватку младенца, закурил.

Нервы чуть отпустили, разгладились от алкоголя. Он прошел на кухню, снова приложился к бутылке. Из окна дома напротив за ним наблюдала женщина.

…слежка! засада!.. завтра донесет, что я пьянствую…

Шарагин демонстративно задернул занавеску.

Что-то двигалось под столом.

– Откуда ты взялся, чертенок рыжий?

…что это со мной? Настюша же принесла его, на улице

подобрала…

– Чудо ты мое! Какой же ты ласковый, мурлычешь? – поглаживал Шарагин пушистый комочек.

Прошлое окатило Шарагина, утянуло.

…Кабул заволокли непроницаемые тучи. Пошел дождь со снегом. Земля распухла, размякла. Снегу офицеры радовались, надеялись люди советские, что Новый год на чужбине удастся справить с настоящей зимней погодой. Солдаты дождю не радовались, и снегу не радовались, и зиме не радовались. Для солдат скверная погода означала, что будут только больше обычного мерзнуть они – в нарядах, на выездах, в горах, в казарме. Бойцы в карауле мокли, и чтобы хоть как-то уберечься от дождя и мокрого снега, надевали резиновые сапоги, а некоторые, за неимением перчаток и варежек, натягивали на руки целлофановые пакеты, когда откатывали на въезде в полк железные ворота.