– Зря вы так! У них много интересных разработок! Вы слышали, что собираются объявить так называемое национальное примирение? Сесть за стол переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.

– Эх, – выдохнул советник. – Бросьте, Алексей Глебович! Какие разработки! Вы хоть сами в это верите? Это все как мертвому припарки!

– Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК все прорабатывали…

– Хотите знать, кто в первую очередь все здесь развалил? Всю работу, если уж на то пошло?

– Интересно.

– Советники. Первым делом партийные советники! А товарища Полякова, между нами говоря, да, впрочем, это все в Кабуле знают, называют «главным могильщиком Апрельской революции.» А если серьезно, я уже говорил вам, что изначально все было неправильно. Миссия у нас, русских, наверное, такая историческая. Всех освобождать. Цыгана от табора освободили, и посадили в избу, посередине которой он тут же развел костер, узбека от ислама освободили, и предложили взамен водку. Теперь за афганцев взялись… А знаете, – советник потрогал гипс на ноге. – Большинство людей шли сюда с чистыми помыслами, хотели помочь другому народу. Достаточно было бросить несколько сентиментальных фраз, как тысячи честных русских, спрыгнув с теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан – это последний вздох идеи о мировой революции.

– В вас, извините конечно, Виктор Константинович, в вас столько цинизма! Как вы продолжаете работать здесь?

– Нет, это не цинизм, Алексей Глебович, это реализм. В Кабуле начинаешь смотреть на все иначе. Я себе пообещал, что обязательно приеду сюда, когда все будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После и поговорим… О, пора обедать. Пойдемте, Алексей Глебович! Здесь вкусно кормят!

– Нет, мне пора. Важная встреча через час.

– А по рюмочке?

– Давайте в другой раз.

– Ладно.

– Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?

– Пустяки! Сломал. У командующего в бассейне плавал. Да мы же вместе тогда с вами к нему заходили. А потом я купаться отправился. С бортика прыгнуть хотел, поскользнулся.

Генерала армии Вампилова, возглавлявшего оперативную группу Министерства обороны СССР, окружение называло между собой «папой». Группа разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла «папу» отдельная рота десантников, которым, немало хлопот доставляли не духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы, а бегающие по территории резиденции черные и белые кролики. Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.

Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отчеты, справки и донесения, анализировали обстановку, клеили карты и разукрашивали их цветными карандашами, мечтали о досрочных званиях и наградах, мотались по дуканам, парились в банях, резались в шахматы. Однажды, устав от однообразной жизни, притащили они в резиденцию теннисный стол. Но «папе» не понравилось турниры в пинг-понг и то, что постукивал в резиденции шарик, и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки называли офицеров опергруппы «колобками» за их маслянистые, овальные, румяные лица, а саму группу – «райской».

И если к офицерам относились предвзято, скептически, и с завистью, то «папу» в войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В Отечественную сражался под Сталинградом, войну закончил в Берлине, в параде Победы на Красной площади участвовал. Одним словом, герой. И такой опыт колоссальный. Все стадии прошел – от простого взводного до личного представителя министра.

«Колобки» помыли руки, ждали, пока спустится со второго этажа «папа».

Вампилов пригласил подчиненных, заметил Сорокина: – А я думал вы уже улетели.

– Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.

– А-а-а, – протянул «папа», – тогда пойдемте с нами.

Стол накрыли на десять человек, но пришло только семь. В углу на тумбочке стоял телевизор. Днем его не включали. Тихо играло радио. Полненькая, румяная официантка в переднике поставила перед Вампиловым тарелку супа. «Папа» положил на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел он без всякого аппетита, как-то механически.

– Картошка у вас сегодня искусственная. Резиновая, – сказал «папа». – Когда будет настоящая картошка?

– Скоро будем собирать, – поспешил успокоить начальник охраны.

– Ты уже здесь три месяца, а до сих пор ничего не вырастил, – констатировал Вампилов.

– Здесь, товарищ генерал, холодновато. Вот, к примеру, в Джелалабаде уже давно бы выросла картошка.

– В Джелалабаде картошку не выращивают, – заметил личный переводчик Вампилова, молоденький майор.

«Папа» брезгливо выловил ложкой из супа кусочки теста, слил в стакан.

Подали второе – парные котлеты с пюре.

– Вкусные сегодня котлеты, – похвалил официантку Вампилов и поправил спавшую на лоб челку.

– Да, Людочка, – вторили ему подчиненные. – Котлеты отменные. И пюре.

– Совсем другое дело, когда на свежем молоке, – отметила Людочка.

Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, «папа» дожидаться никого не будет. Он поел и встал, и ты должен к тому времени закончить трапезничать.

«Папа» дожевал котлетку, потянулся к сухарикам, захрустел, предложил соседу-полковнику:

– Хотите? Особенно хорошо с чаем, – офицер осторожно отсыпал на блюдце, два сухарика послал себе в рот.

– А что вы компот не пьете? – «папа» заговорил с полковником слева.

– Мне нельзя, товарищ генерал, – диабет. Но если вы приказываете… – он поднес к губам стакан, отхлебнул немного и поставил на стол: – Очень вкусный.

– А вы знаете, Людочка, – посмотрел «папа» на официантку, – кто это поет?

– Нет, не представляю, – официантка стояла спиной и разливала чай.

– Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?

– Это Лемешев, – подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг ошибся? Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь. А если генерал сейчас назовет другую фамилию…

– Да, – подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, – Лемешев. Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.

– Откуда ж мне знать? – кокетливо отреагировала официантка.

– Что-то Людочка у нас сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у вас все-таки искусственная, – Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы, седые усы, встал, и заблаговременно закончившие обедать подчиненные последовали за ним к выходу. «Папа» собрался подниматься наверх, как вдруг вспомнил, что не попрощался с Сорокиным, обернулся, выделил взглядом, и Сорокин понял, что следует подойти ближе.

– Еще раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.

– Для меня была очень познавательная командировка, товарищ генерал армии… – Сорокин научился обходительности с начальством еще в звании подполковника, немаловажная деталь для карьерного роста, однако, продолжить лестные изливания Вампилов не позволил, протянул руку:

– До скорой встречи.

Сорокин сиял – напросился на похвалу, причем при других офицерах, «папа» отметил, все равно что благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка, рассматривавший пулеметные позиции на стене перед резиденцией, выехал со стоянки.

– В гостиницу, я переоденусь, – велел Сорокин.

На аэродроме попался ему один капитан. Знакомая физиономия. Мелькал где-то. Сорокин припомнил. Конечно же, в политотделе армии глаза мозолил. Неприятный тип, на гиену похож чем-то, заискивающий, вечно увивающийся.

Капитан развлекал разговорчиками ярко накрашенную, с намеренно расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались, сглатывая слюни, охранявшие въезд на аэродром и пересылку часовые. Завидев генерала Сорокина, капитан подбежал помогать вытаскивать из «Волги» коробки с импортной техникой и чемоданы. Даже Сашка удивился, что капитан вежливо отнесся к нему, солдату, и взял у него коробку, чтобы донести до литерной площадки.