Марк мельком оглядел кабанчика, подошел к Ваське и, с трудом сдерживаясь, сказал:

— Невелика доблесть подбить беззащитного поросенка! Героем себя чувствуешь, да?

— Беззащитного?! — возмутился Васька. — Да знаешь, как этот беззащитный на меня набросился! На третьей скорости летел, чуть клыками меня не запорол…

Шали пробормотал что-то невнятное, Васька метнул в его сторону яростный взгляд. Марку надоело спорить, он поманил Василия пальцем:

— Иди-ка сюда. Нагибайся, ищи у поросенка клыки. Где они?

Васька порозовел, вытер мокрую шею цветным платком.

— А ты не придирайся! Ну, может быть, и нет клыков… Когда зверь бежит, я ему в зубы смотреть не обязан. Я не зоолог со степенью.

Назревала ссора, а это по нашим неписаным, но сформировавшимся правилам запрещалось категорически. Я счел необходимым залить вспыхнувший огонь.

— Друзья! Распри нам, как вы понимаете, совершенно ни к чему. Но ты, Василий, запомни раз и навсегда — оружие нам дано, так сказать, на всякий случай, а вовсе не для того, чтобы пускать его в ход по любому поводу или без оного. Еще раз напоминаю тебе о наших принципах, которые ты, похоже, подзабыл. И если еще раз повторится…

— Не повторится! Честное пионерское, не повторится! — На Ваську сердиться долго было совершенно невозможно. Он скорчил такую рожу, что мы захохотали, не удержался даже Шали.

— Да я и не думал ссориться, — оправдывался Марк. — Но ведь этот горе-охотник стрелял в слепого зверя.

— Как так?

— Смотрите. У него на веках колонии клещей.

Мы склонились над убитым животным, даже Шали, поборов свое отвращение, приблизился и из-за наших спин с любопытством взглянул на кабанчика. Действительно, на веках поросенка угнездились отвратительные существа: жирненькие тельца паразитов, раздувшихся от высосанной кабаньей крови, наглухо закрыли зрачки, мешая животному видеть. Клещи производили гнуснейшее впечатление. Художник, трепетавший перед любым многоногим, начиная от скорпиона и кончая мирным подмосковным комаришкой, вздрогнул и поспешно отошел, осматривая свою одежду: не прицепился ли случайно клещ.

Молча мы двинулись вниз по течению неширокой речушки, только Марк остался наедине с убитым кабаном, пинцетом оторвал клеща с насиженного места и долго рассматривал его сквозь выпуклые стекла очков.

К вечеру мы вошли в рабочий поселок. Неподалеку располагался небольшой рудник. Это обстоятельство повлияло на национальный состав населения: туркмены, узбеки, киргизы, русские, каракалпаки трудились на руднике, пасли скот, рыбачили, разводили изумительной красоты и резвости коней. Мы остановились недалеко от коневодческого хозяйства, разбили в лесу палатку и легли отдыхать. Шали ушел на ферму, где у него работал двоюродный брат, а Васька развел костер и, проклиная постылые обязанности повара, стал готовить обед. Спать нам, однако, долго не пришлось. Разбудили выстрелы. Выйдя из палатки, мы увидели странную картину. Васька восседал у костра в торжественно-строгой позе восточного владыки. В левой руке он держал ложку, помешивая булькавшую кашу, правой сжимал малокалиберный карабин. Время от времени, не выпуская ложки, он прицеливался и стрелял в трухлявый пень, выглядывавший из травы метрах в двадцати от палатки.

— Гречневая каша с шумовым оформлением? — осведомился Николай, стараясь напускным спокойствием скрыть обуревавшие его чувства: художник, как и многие другие люди, не любил, когда его попусту будили.

— Не угадал, о мастер кисти и этюдника! Обыкновенная спортивная стрельба — ос стреляю.

Только тут мы услышали басовитое гудение крохотных моторчиков. Здоровенные полосатые шершни вились над пнем, ползали по земле у круглого отверстия в потрескавшейся коре. Один из них сунулся в кашу, Васька отогнал его ложкой. Обиженный шершень улетел, громко негодуя.

— Ты бы поосторожней, — мягко проговорил Николай. — Что, если они из гнезд повыскакивают — и на нас. А?

— Чихал я на этих ос с присвистом. Смотри!

Василий бросил ложку в кашу, прицелился. Пуля разорвала шершня на части, высоко взлетело полосатое брюшко.

— Видал?! То-то. Рраз — и ваших нет! И потом, должен же я как-нибудь развлечься, чтобы не заснуть над этой окаянной кашей.

Стрелял Василий и впрямь виртуозно, любую цель разил без промаха. Возразить ему было нечего, а главное, бесполезно — собственное желание Васька считал законом, не считаясь при этом ни с кем и ни с чем. Мы вернулись в палатку. Выстрелы продолжали греметь с разными интервалами, и в конце концов на переговоры с Василием отправился Марк. Зоолог долго о чем-то беседовал с Васькой, но в палатку влез хмурый.

— Похоже, твоя миссия закончилась провалом?

— Не смешно. Грустно, дети мои. Помяните мое слово — навлечет на нас рыжая бестия беду!

Очередной выстрел прервал зоолога, и он безнадежно махнул рукой. Мы задремали, но ненадолго: Марк оказался прав. Тысячекрылая беда ворвалась в палатку как смерч. Пули разбили гнездо шершней, и разъяренные твари, смекнув, откуда им грозит опасность, ринулись в атаку.

Крупный шершень с лета ударил меня в лоб, второй вонзил ядовитое острие в шею, третий вцепился колючими лапками в ухо. Я вскочил, кинулся к выходу, сбив с ног Марка, который упал прямо на Николая. Художник, не питавший особой любви к насекомым, спокойно спал, поэтому передовая эскадрилья шершней благополучно его миновала. Выведенный из блаженного состояния падением пятипудового тела зоолога, художник повалил палатку и, рухнув на землю, забился в брезенте. Вторая волна крылатых чертенят набросилась на очередную жертву и облепила ее, как мухи мед. Отчаянные крики вперемежку с проклятиями еще доносились из-под брезента. Я сдернул брезент, и вся троица, выдирая на бегу из волос завязнувших там шершней, пустилась бежать к спасительным домикам конефермы.

Кросс по сильно пересеченной местности закончился у самой конюшни. Шершни отстали — мы драпали столь резво, что угнаться за нами полосатые злюки не смогли. Здесь нас радушно встретили брат Шали, Берды, приятный черноглазый юноша с родинкой на щеке, сам Шали и… Васька. Наш кашевар, оказывается, первым покинул поле сражения. Мы хотели как следует отчитать безалаберного озорника, но, искусанный, распухший, с заплывшим глазом, он был так жалок, что злость наша мигом улетучилась.

— Хорошо повоевал, — растерянно проговорил Васька, взглянув в карманное зеркальце, и от жалости к себе шмыгнул красным, как свекла, носом. — Ну и личико!

— Да, Вася, — поучительно заметил Шали. — Оса маленький-маленький, но злой-злой. Аллах — свидетель!

— Какие уж тут свидетели, — горестно вздохнул Васька. — Тут и без свидетелей все ясно.

Догорает август, мы собираемся домой. Время — неумолимый распорядитель — предупреждает: пора. Все чаще вспоминаю суматошную свою редакцию, студентов Редакционно-издательского техникума, в котором вечерами я читаю лекции.

Друзья тоже стали излишне задумчивы. Васька беспокоится, ругает какого-то Трофимова, который заменил его на время отпуска. Гоняет небось, а у нее пора задний мост подправить и свечи поменять не мешало бы. «Она» — это черная «Волга», предмет Васькиной гордости.

Николай сделал массу этюдов, его рюкзак набит блокнотами до отказа. Пора засесть в мастерской и писать. Марку тоже хватит работы на всю зиму.

К отъезду готовимся так деятельно и рьяно, что Шали, который пытается уговорить нас принять участие в охоте на кабанов, к вящему удивлению, сочувствия не встречает.

— Надо ехать, друг. Пора! А кабанью охоту мы уже видели — вот он, бесстрашный кабаний истребитель, перед тобой.

Васька сделал вид, что сказанное не имеет к нему ровным счетом никакого отношения. Единственное, чего Шали достиг — буквально вырвал у зоолога согласие отдохнуть здесь еще три дня. Отдыха, как такового, конечно же не было и в помине. Николай с утра уходил на площадку, где объезжали коней, возвращался затемно с ворохом набросков, Марк заперся в комнате Берды, обрабатывал собранный материал. Шали хлопотал по хозяйству, Васька внезапно «заболел» и несколько раз в день бегал на консультации к хорошенькой фельдшерице Лене.