И тут произошло нечто удивительное.
Кто-то запел. Чистый голос донесся из дальнего конца комнаты, голос нежный и знакомый. В первую минуту все были ошеломлены, затем юные террористы один за другим начали смеяться. Умберто и Хесус, Серхио, Франсиско, Хильберто и другие, сбежавшиеся в комнату, смеялись громким утробным смехом, хватали друг друга за руки, за плечи, только чтобы устоять на ногах и не упасть от хохота. Но Сесар не обращал на них внимания и продолжал петь: «Vissi d’arte, vissi d’amore, non feci mai» – из «Тоски». Это было забавно, потому что он мастерски копировал Роксану Косс. Как будто, пока все спали, он перевоплотился в нее, он повторял жест, который она делала, произнося «Пламенно веруя, я возлагала цветы к алтарю». Это было сверхъестественно, потому что внешне Сесар совершенно не походил на оперную диву. Долговязый парень с не очень чистой кожей и едва пробивающимися тонкими черными усиками, он вдруг настолько стал похож на нее, что даже голову наклонял так же и закрывал глаза в тех же местах, что и она. Казалось, он не слышит смеха. Он смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Он не пел для кого-то конкретного. Он не пародировал ее, просто пытался заполнить пустоту, образовавшуюся в ее отсутствие. Его можно было бы счесть пересмешником, если бы он воспроизводил только ее жесты, но это было не так. Он воспроизводил ее голос. Легендарный голос Роксаны Косс. Он не фальшивил. Из глубины своих легких он извлекал ту силу, ту мощь, ту полноту, которую подавлял в себе, когда в одиночестве пел вполголоса. А теперь он пел, как хотел. Добравшись до слишком высокой для себя ноты, он напрягся, но все-таки взял ее. Он понятия не имел о том, какие звуки издает, но точно знал, что издает их правильно. Он слишком долго упражнялся и не мог теперь ошибиться. Он оттачивал произношение каждого слова, бесконечно и на разные лады тренировал свое мягкое небо. Конечно, у него было не сопрано. И он не владел итальянским. И тем не менее он сумел создать иллюзию, что владеет и тем и другим, и присутствующие в это поверили. Постепенно смех мальчишек захлебнулся, потом смолк совсем. Все – и заложники, и боевики, и командиры – теперь смотрели только на Сесара. Кармен и Беатрис высунули головы из кухни и навострили уши, еще не совсем понимая, как следует оценивать происходящее: хорошо или плохо. Господин Хосокава, разбиравшийся в музыке гораздо лучше, чем все остальные, проснулся, думая, что его разбудило ее пение, и отметил, что ее голос звучит сегодня как-то странно. Впрочем, она, наверное, очень устала, если принять во внимание, что он сегодня тоже заспался. При этом он не сомневался, что поет она.
Пьеса была не очень длинной, но, когда она закончилась, Сесар с трудом переводил дыхание. Он решился запеть, полагая, что, быть может, это его единственный шанс. Вернее, такой отчетливой мысли у него не было, но, когда он увидел, что Роксана Косс не спустилась вовремя и что все ее ждут, звуки захлестнули его, как волны, и он уже ничего не мог с собой поделать, чтобы их повернуть обратно, вниз. Как это прекрасно – петь! Как прекрасно слышать собственный голос! Он, конечно, мог петь только любимые куски Роксаны Косс, которые она исполняла по многу раз. Из них он выбрал те фрагменты, где был полностью уверен в словах, потому что считал, что если напутает слова, произнесет их похоже, но неправильно, то все увидят, что он обманщик. Сесар не знал, что из находящихся в доме людей по-итальянски говорят только четверо. Конечно, гораздо легче было бы спеть вещь, которую она не исполняла, и избежать сравнения с ней. Но у него не было выбора, не было иного материала для пения. Он понятия не имел о том, что существуют вещи для мужчин и для женщин, что разные произведения создаются применительно к возможностям разных голосов. Все, что он слышал, было создано для сопрано, но почему же он не может повторить услышанное? Он не пытался сравниться с ней. Здесь не могло быть сравнения. Она – певица, а он – всего лишь мальчишка, влюбленный в нее за пение. Или, может быть, он влюблен в ее пение? Он уже сам этого не понимал. Он был слишком погружен в себя. Он закрыл глаза и весь отдался пению. Где-то вдалеке он услышал аккомпанирующее ему фортепиано, потом фортепиано его захватило, потом повело за собой. Конец арии был очень высоким, и он не знал, справится ли. Это было похоже на падение, или нет, на нырок, когда из последних сил пробиваешься к воздуху, нисколько не уверенный, что вынырнешь на поверхность.
Господин Хосокава вскочил на ноги и подошел к роялю, еще не совсем освободившись от власти сна. Он был растрепан, края рубашки не заправлены в брюки. Он не знал, что делать. Что-то в нем требовало немедленно остановить мальчишку, допустившего неуважение к Роксане, но его пение было так прекрасно! В самой манере Сесара прикладывать, в точности как Роксана, руки к сердцу было что-то умилительное. Конечно, звучал не ее голос, но настолько похожий, что его можно было принять за плохую пластинку Роксаны Косс. Господин Хосокава закрыл глаза. Да, разница значительная. Теперь ошибиться было невозможно, и тем не менее этот парень каким-то непостижимым образом ухитрился передать тревожное состояние любви. Господин Хосокава любил Роксану Косс. А может, дело было в поющем парне. Может, это любовь заставила его услышать ее в звуках чужого голоса?
Роксана Косс тоже стояла в толпе слушателей. Как получилось, что никто не заметил, как она спустилась? Она не стала одеваться, на ней была белая шелковая пижама и синий, не по сезону теплый халат жены вице-президента. Она была босиком, распущенные волосы свободно падали на плечи. После месяцев заточения волосы у нее отросли, и теперь было видно, что в них тут и там блистает серебро, а их истинный цвет является жалким подобием той чарующей светлой рыжины, которая вызывала всеобщее восхищение. Сесар продолжал петь. Его пение вырвало ее из глубокого сна. Будь ее воля, она бы проспала еще несколько часов, но это пение подняло ее на ноги, и она в состоянии полного замешательства поспешила вниз. Пластинка? Диск? Но тут она увидела его, Сесара, парня, который до сегодняшнего дня ничем не выделялся среди остальных. Когда он успел научиться петь? Она лихорадочно соображала. Он очень хорош. Просто прекрасен. Если бы такой самобытный талант появился в Нью-Йорке или в Милане, он в одну минуту оказался бы в консерватории. Ему суждено стать звездой. Сейчас он никто, ни дня не учился – и такая глубина тона! Какая мощь, заставляющая сотрясаться его узкие плечи! Он несся к финалу, к заключительному верхнему до с отвагой неподготовленного новичка. Она знала эту музыку так же хорошо, как собственное дыхание, и поэтому бросилась к нему, как будто он был ее сыном или вообще брошенным на дороге ребенком, а финальное до – мчащейся на полной скорости машиной. Она схватила его за руку.
– Detengase! Basta! – Испанского она не знала, но эти два слова слышала здесь каждый день: «Хватит!», «Довольно!».
Сесар остановился как вкопанный, даже не закрыв рта. Его губы все еще хранили укладку последнего пропетого слова. Она не сказала: «Начни еще раз!» – и его губы затряслись, голова упала на грудь, а вдохновение мгновенно испарилось.
Роксана Косс тормошила его за руку. Она что-то очень быстро ему говорила, но он не понимал ни слова. Он смотрел на нее беспомощно и безучастно и видел только одно: она взволнована, даже испугана. Ее речь становилась все быстрее и горячее, но, когда наконец ей стало ясно, что он ее не понимает, она отчаянно крикнула:
– Гэн!
На них глазели все, находящиеся в комнате, и это было ужасно. Сесар дрожал всем телом. Роксана стояла рядом с ним и касалась его рукой, но он повернулся и выбежал вон. Слушатели пребывали в полном замешательстве, как будто парень внезапно предстал перед ними голым. Като первый поднял руки и зааплодировал. За ним последовали итальянцы, Джанни Давансате и Пьетро Дженовезе, которые закричали: «Браво!» Остальные принялись бешено аплодировать и вызывать парня на бис, но он уже исчез – выскользнул через черный ход и забрался на дерево, где часто сидел, наблюдая за внешним миром. Из дома до него доносился монотонный шум голосов, но кто дал бы ему гарантию, что над ним там не насмехаются? Что, если сейчас она изображает его попытку воспроизвести ее пение.
