Пока другие бегали, Рубен Иглесиас полол одну из своих многочисленных клумб. Работы в саду предстояло немерено, но он хотя бы начал. Оскар Мендоса и молодой священник решили ему помочь.

– Ишмаэль! – окликнул вице-президент своего друга. – Что стоишь и подпираешь стену? Иди поработай немножко! Винтовкой, которой ты так гордишься, можно рыхлить почву.

– Не подкалывай парня! – осадил его Оскар Мендоса. – Он единственный, кто мне нравится.

– Вы же знаете, что я не могу! – крикнул Ишмаэль, перебрасывая винтовку с одного плеча на другое.

– Почему же? – не унимался Рубен. – Просто не хочешь марать руки. Держишь их чистыми для игры в шахматы. Ты просто лентяй! – Рубен улыбнулся мальчишке. Ему действительно хотелось, чтобы тот подошел. Он бы показал ему, какие растения полезные, какие нет. Он осознал, что относится к Ишмаэлю как к собственному сыну. Оба вляпались в отвратительную историю, но люди наверняка все поймут, если им как следует объяснить. И в его большом доме найдется место для еще одного ребенка.

– Я и так работаю, – сказал Ишмаэль.

– Я видел его в деле, – сказал Оскар Мендоса, счищая с рук налипшую землю. – Что-что, а работать он умеет. Это на вид он не такой уж здоровяк, зато кость у него крепкая. И к тому же он умный. Не был бы умным, не выигрывал бы в шахматы. – Он подошел поближе к стене. – Ишмаэль, – сказал он. – Я возьму тебя на работу, если, конечно, захочешь. Когда все кончится, приходи ко мне.

Ишмаэль привык к тому, что его дразнят. В детстве над ним издевались родные братья. Немало он натерпелся и от товарищей по отряду. Однажды они обозвали его бадьей, связали ему ноги и бросили в колодец, а потом с интересом наблюдали за тем, как он с головой уходит под холодную воду. Но шутки вице-президента ему нравились. Подкалывая его, тот как будто выделял его из общей массы. Оскар Мендоса не вызывал в нем такого доверия. По его лицу никогда нельзя было догадаться, шутит он или нет.

– Тебе нужна работа? – спросил Оскар Мендоса.

– Не нужна ему работа, – вместо него ответил Рубен, отбрасывая в сторону охапку сорняков. После слов Мендосы он понял, что не должен упустить шанс. – Он будет жить со мной. И у него будет все, что нужно.

Двое мужчин посмотрели друг на друга: оба были настроены серьезно.

– Работа нужна всем, – возразил Мендоса. – Он будет жить с тобой и работать на меня. Как тебе такой вариант, Ишмаэль?

Ишмаэль упер винтовку в землю и посмотрел на них. Жить в этом доме? Они позволят ему остаться? У него будет работа, за которую платят деньги? Он знал, что должен засмеяться и сказать, чтобы они оставили его в покое. Или нет, лучше самому обратить все это в шутку. Кому охота жить в таком смертельно скучном месте, должен ответить он. Только так можно сохранить достоинство, если над тобой смеются. Высмеять насмешников. Но ему слишком хотелось верить, что они говорят правду.

– Да. – Это все, что он смог выдавить.

Оскар Мендоса и Рубен Иглесиас пожали друг другу грязные руки.

– Мы скрепляем наше соглашение на твой счет рукопожатием, – сказал Рубен. Он и не думал скрывать своей радости. – Так сказать, решено и подписано. – У него будет еще один сын. Он усыновит его по закону. Его имя станет: Ишмаэль Иглесиас.

Священник, который наблюдал за всем происходящим со стороны, сел на корточки и сложил на коленях руки. У него похолодело в груди от страха. Зачем они говорят об этом с Ишмаэлем? Они что, забыли, где находятся? Им всем надо быть предельно осмотрительными. Нельзя рассуждать о будущем – иначе оно не наступит.

– Пока мы здесь, отец Аргуэдас может научить тебя катехизису. Не правда ли, святой отец? Сейчас мы пойдем домой, а после урока вместе пообедаем. – Рубен Иглесиас сам уверовал в свои фантазии. Сейчас он позовет жену и скажет ей, что у них хорошие новости. Попросит Месснера, и тот кликнет его жену. А уж когда та увидит парня, наверняка его полюбит.

– Разумеется, научу, – сказал священник. Голос его дрожал, но этого никто не заметил.

Господин Хосокава научился находить дорогу в темноте. Бывали ночи, когда он, вместо того чтобы понапрасну напрягать зрение, нарочно закрывал глаза. Он выучил привычки всех террористов, знал, кто куда ходит и кто где спит. Через тех, кто предпочитал спать на полу, он осторожно перешагивал. Кончиками пальцев ощупывал углы, избегал скрипучих половиц, отодвигал дверную щеколду так, что ее скрип сливался с шорохом листьев за окном. Он так искусно передвигался по дому, что, не будь у него определенной цели, поддался бы искушению и бродил из комнаты в комнату просто потому, что у него это получалось. Стоит ему захотеть, порой думал он, и он спокойно сбежит – откроет дверь, выйдет в сад и выскользнет за ворота. Но пока он этого не хотел.

Все свои навыки он приобрел с помощью Кармен, которая учила его, не прибегая к услугам переводчика. Наука осторожности не нуждается в словах. Всему, что требовалось отчаявшемуся господину Хосокаве, Кармен научила его в два дня. Он продолжал таскать с собой блокнот, каждое утро добавляя в него по десять испанских слов, но его мозг не желал их запоминать. Зато у него обнаружился настоящий талант к молчанию. Он легко читал по глазам Кармен сигналы одобрения или тревоги, правильно понимал каждое касание ее рук. Она научила его двигаться по дому на виду у всех и при этом оставаться незамеченным. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь догадался, куда он направляется. Прежде господин Хосокава не подозревал, что Кармен в совершенстве владеет этим искусством, но ее искусство в том и состояло, чтобы превратиться в невидимку. В доме, где полно мужчин, красивой молодой девушке трудно не привлечь к себе внимания. Тем не менее Кармен могла спокойно пройти мимо любого парня, и через минуту он забывал о ней и ее красоте. Кармен умела ходить, почти не вызывая вокруг себя колебаний воздуха. Она не кралась. Не пряталась за роялем или за спинкой кресла. Она шагала посередине комнаты, ровно держа голову и не производя ни малейшего шума. В сущности, она обучала его этому умению с первого дня их пребывания в этом доме, но он только сейчас усвоил ее уроки.

Она могла бы и дальше провожать его наверх каждую ночь. Она сама сказала об этом Гэну. Но то, что он научился проделывать этот путь самостоятельно, было к лучшему. Ничто не делает человека таким неуклюжим, как страх, а она научила его не бояться.

– Выдающаяся девушка! – повторял Гэну господин Хосокава.

– Похоже, что так, – отвечал Гэн.

Господин Хосокава награждал его едва заметной понимающей улыбкой и притворялся, что им больше нечего сказать друг другу. Это тоже входило в число условий их негласного договора. Частная жизнь. Теперь у господина Хосокавы была своя частная жизнь. Разумеется, она была у него и раньше, но теперь он ясно понимал, что в его прежней жизни не было ничего, что могло бы действительно считаться его личным делом. Это не значит, что у него раньше не было секретов. У него они оставались и теперь. Но у него появилось нечто, принадлежащее не только ему, но и еще одному человеку, и вошедшее в его плоть и кровь, став его органичной и неотъемлемой частью. Он удивлялся: неужели у всех людей есть частная жизнь? У его жены, например? Вполне возможно, что все эти годы он был одинок и не знал, что рядом существует другой, настоящий мир, о котором ему никто не удосужился рассказать.

В первые месяцы заключения он крепко спал по ночам, но теперь научился засыпать в нужный час и просыпаться в кромешной тьме без помощи будильника. Очень часто, проснувшись, он замечал, что Гэна уже нет. Тогда он вставал и тоже уходил, спокойно и бесшумно, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений. Если бы кто-нибудь его увидел, то наверняка подумал бы, что он направляется в туалет или выпить стакан воды. Он перешагивал через своих товарищей и через кухню шел к черной лестнице. Однажды он увидел под дверью посудной кладовки свет, и ему показалось, что там кто-то шепчется, но он не стал задерживаться и выяснять, в чем дело. Это его не касалось, не препятствовало его намерениям. Он скользил вверх по черной лестнице. Никогда еще он не чувствовал себя так комфортно. Однажды ему пришло в голову, что он никогда еще не был настолько живым и в то же время бесплотным, похожим на привидение. Как было бы замечательно, если бы он мог карабкаться по этой лестнице до скончания века, всегда оставаясь любовником, спешащим на свидание к своей возлюбленной. Он был невыразимо счастлив, и каждый шаг по лестнице делал его еще счастливее. Ему хотелось остановить время. Но и переполненный своей любовью, он не мог полностью избавиться от мысли, что каждую проведенную вместе ночь им следует рассматривать как чудо – по тысяче разных причин, главная из которых заключалась в том, что рано или поздно их роман закончится. Он старался не давать воли мечтам о том, что он получит развод, будет переезжать за своей любовью из города в город и сидеть в первом ряду на каждом ее спектакле. Он был бы счастлив сделать это, бросить все к ее ногам. Но он прекрасно понимал, что сейчас они находятся в чрезвычайных обстоятельствах и что, если им суждено когда-нибудь вернуться к прежней жизни, наверняка у них все будет иначе.