— У меня всё. Вопросы, предложения, поправки?

— Штабс-капитан Кулебякин. Господин майор, разрешите вопрос?

— Слушаю!

— Возможен выход на линию пикетов выживших из состава егерских патрулей и групп. Могу ли я их ставить в строй, или направлять на проверку в форт?

— На ваше усмотрение, но проверка будет обязательно. Ещё вопросы?

— А авиация?

— Вы видите тут капитана Порошина? Или кого-то из летунов? Нечего им при зачистке города делать. А вот если обнаружится банда вне оцепления, или прорвавшая оцепление — дежурный борт взлетит немедленно. Дальше?

— Есть предложение, — негромким голосом сказал Поздняков.

— Слушаю вас, Николай Александрович.

— Я так понимаю, просить дополнительного мага нереально. Но, в случае встречи в городе, могу ли я мобилизовать какую либо из групп, или даже несколько групп, жрецов светлых богов, занятых повторным освящением, на выполнение несколько иной задачи? Во время досмотра сектора они, один чёрт, не смогут ничего сделать, и будут только путаться у нас под ногами, бесцельно и бесполезно. Лучше их направить к Кормухину, чтобы провести обряды над убитыми, во избежание подъятия нежити. И опасность нарваться на нежить для домовладельцев снизятся, и время с пользой будет потрачено. Ну и, избави светлые боги, возникнет перестрелка — так хоть риск для них меньше, а они сейчас ой как городу нужны будут.

— Тем более, что с утра действует похоронная команда, собирает тела и свозит на ледник. Точнее, два ледника, бандитов отдельно, местных и мирняк из приезжих — отдельно. Для облегчения опознания. Оба ледника рядом с рынком, из пустовавших. Старший команды — младший унтер-офицер Резвунов. Кормухину и он, и его команда представленны. Я докладывал вам утром, — добавил комендант форта Шадрин.

— Так точно, помню, залётчики. Что же, мысль хорошая, соглашусь. Но всё же, на это дело можете мобилизовать не больше двух групп жрецов. Дома, как ты ни крути, святить наново тоже надо. Вампир этот ещё… Остальных святителей направляйте как можно дальше от проверяемых секторов, продолжать их работу. Да, чуть не упустил! Медицина. Большого сопротивления не жду, но, в случае чего раненые немедленно эвакуируются в медсанчасть форта. Ещё вопросы?

— Господин майор, — спросил Кормухин, широколицый и загорелый, не смотря на всего-то конец весны, штабс-капитан, — а как быть с теми, кто пытается не выехать, а, наоборот, въехать в город?

— Хе-х, — хмыкнул Воробьев, — что, по делу спросить нечего? Ну, какой дурак сюда в такое время поедет?

— Так уже. Час назад в город прибыли пять гномов. Документы все были в порядке, и жандарм, бывший часовым на въезде, их пропустил, поскольку приказ был только не выпускать из ворот. Я случайно оказался рядом. Вмешиваться не стал, у жандармов своё начальство, но вот подумал, правильно ли это?

Лицо майора выглядело крайне удивлённым. И, словно чтобы избавиться от этого удивления, он энергичнейше поскрёб в затылке, отчего фуражка, и так уже изрядно съехавшая вперёд, едва не рухнула козырьком на нос командующему. Опомнившись и поправив головной убор, майор в крайней задумчивости спросил:

— Ну, и какого же рожна им тут засвербило? Торговли нет, постреливают, уехать нельзя… Им хоть это-то объяснили?

— Так точно, часовой при мне три раза им всё это сказал. Но вы же знаете, если гном упёрся, то его уже не переупрямить.

— Странно это… А что хоть за товар у них? Откуда они вообще взялись, и кто такие?

— Странностей там хоть лопатой греби! Начать с того, что товара у них с собой нет никакого. Совсем. И вообще, они пешком пришли. Откуда-то с юга. Ну, по-крайней мере, по виду они точно из южных гномов. Выглядели необычно, один явно главный, у него и были все бумаги, а ещё четыре гнома — словно бы его охранники. И серьёзные такие охранники. Кстати, с самозарядками, а не с болтовками. Но все документы на винтовки в полном порядке. Как охранников зовут — не знаю, бумаг не читал. А вот их старший представлялся, его, кажется, зовут Грорри. А, нет, это часовой сказал, а он сам поправил ещё часового… Хрорри, вот как его зовут!

Нет, оказывается, удивлённым лицо у Воробьева стало только сейчас. То, что было минуту назад, можно было считать лишь лёгонькой разминкой. Казалось, что майор на приёме у стоматолога, так широко раскрылся его рот. Наконец, прийдя в себя, он с нажимом спросил у Кормухина:

— Точно с юга? И точно Хрорри? Он такой… узкий для гнома, с карими, а не синими или голубыми, глазами, с маленькой, ну, опять же, для гнома, бородёнкой и заметной лысиной?

— Про лысину не скажу, он в картузе был. Про глаза — тоже, на нём очёчки были такие пижонские. А всё остальное верно. А что?

— Угу… Очёчки… Как же это я про очёчки-то позабыл… Нет, ничего, ничего. Всё верно сделали, что впустили. Но! С этой минуты без приказа из штаба никого в город не пускать. Вы свободны. Так! Если вопросов больше не имеется, то инструктаж закончен! Расходимся, господа старшие групп, по своим позициям, или разъезжаемся. Через пятнадцать минут все вы должны быть на своих местах, провести сжатый инструктаж для ваших подчинённых и ожидать сигнала к началу операции «Повар варит кашу»! Свободны!

Словно не веря своему счастью, все помедлили секунду-другую, а затем быстро, но без толчеи, ухитряясь ещё и соблюдать субординацию, устремились на выход. Все, кроме пришедших с майором: Шадрина, адьютанта и неприметного офицера, судя по всему, контрразведчика. Ну и Позднякова, пережидающего толчею на выходе чуть в стороне от дверей. Воробьёв, заложивший руки за спину, раскачивался с носка на пятку, в глубокой задумчивости наблюдая за исходом. Заметив никуда не спешащую группку, он раздражённо буркнул, глядя на них:

— ВСЕ свободны!

И, дождавшись, когда и замешкавшаяся было троица заспешила к дверям, а ротмистр к ним присоединился, выпустил свою парфянскую стрелу. Последнее, что услышал выскользнувший на вольный воздух Фабий, была фраза, негромко и как-то ехидно сказанная майором:

— Поздняков! А вас я попрошу остаться! — и Воробьёв, дождавшись, когда уже занёсший было над порогом ногу ротмистр повернётся, добавил, — ещё на одну минуту…

Дверь закрылась, и дальнейшего Фабий уже не слышал, да и не стремился. Как и все вышедшие с инструктажа курящие, невзирая на спешку, он приостановился у крыльца, в самопроизвольно вдруг организовавшейся курилке, и, прикрыв ладонью от ветерка зажигалку, прикурил. Ему казалось, что инструктаж длился никак не меньше часа. Однако, случайно глянув на часы, он убедился, что в тоске и скуке время растягивается. Прошло, оказывается, всего каких-то семнадцать минут с того мига, как он поднялся на крыльцо Карташкиного дома. Тут-то его и обнаружил некурящий Байтеряков. Феликс недовольно сморщил нос от клубов табачного дыма, но, увидев пасмурное и нетипично-тоскливое лицо друга, ухмыльнулся и пробасил своим инфернальным взрыком:

— Ну, и каково это, быть большим начальником и ходить на всякие инструктажи? Как ощущения?

— Как у оценщика в ломбарде. Ты стоишь такой, милый и доброжелательный. А все вокруг только и делают, что несут всякую херню!

Но инструктаж хороший, познавательный. Даже умный. Бляха-муха! Всё расписано! «Дас эрсте колонна марширт»! Одного так и не услышал, жрать-то коогда будем?

— Ага, понятно. «Жомини да Жомини!» А об водке ни полслова», — сочувственно прогудел Феликс, протягивая другу чёрную горбушку, посыпанную крупной серой солью, кралечку колбасы и флягу ещё тёплого сладкого чая, спрятанные до поры за спиной.

Окурок тут же был отброшен прочь. Изрядный кусок горбушки, а затем и колбасы, мгновенно исчезли в щелкнувших капканом челюстях Фабия. Кусая, он забавно таращил глаза, и при этом наклонился вперёд, так, словно просыпающиеся с краюхи искрящеся крупинки соли могли прожечь на его форме или сапогах дыры. Отхлебнув долгим глотком крепкого, сладкого и едва тёплого чая, обер-ефрейтор обрёл вид вполне довольного жизнью человека. Мечтательно глядя ввысь и чавкая набитым до раздутых щёк ртом, он почти нечленораздельно спросил: