— Цыть! Молчи громче! А ты как думал? Худо-бедно, но сейчас весь мир сложился вокруг Пришлых. И изменить это пытаются всерьёз только ушастые. Все прочие Старые расы, да и все старые княжества как-то приспособились, а нам так и вовсе прямая выгода. Но! В волшебстве мы одна из самых слабых рас. Что у нас есть? Только руны, да и то, лишь защитная магия да промышленная. Так и тому многие завидуют. Благодаря рукам и умениям подгорного народа мы достигли всего, что у нас есть, выжили в первые годы после Воссияния. А это ой как тяжело было. Историю, полную и настоящую, первых лет после пересечения сфер, казад узнаёт только после Большой жизни и клятвы у Камня. Боюсь, что с тобой по-другому будет, но то не мне решать. Многое именно тогда началось, а многое закончилось. Или притихло до поры. И вот подумай в свою пустую голову, что случится в этом уравновешенном мире, если вдруг узнается о том, что у народа Казад… У народа, а не у дома Гимри с Лесной Гряды! Ты теперь общее сокровище народа Казад и его общая беда, потому и Совет Родов! Так вот, у народа Казад появился первый за шесть сотен лет Рунопевец. Что, друэгары обрадуются? Да Угольщики бороды повыщипывают себе от злости! Ушастые поздравления пришлют? Или полуорки самоцветы подарят? Людишкам из старых княжеств счастье от этого привалит? Всё равновесие в один миг летит в лохматую задницу Прародителя! Ты и не умеешь ещё толком ничего, но уже всем опасен. И прямой резон убрать тебя прямо сейчас, пока ты ничего ещё не можешь. И нас всех с тобою вместе. А где это удобней сделать, как не в городе, где был мятеж?

— Так ведь это же город Пришлых…

— Хороший ты парень, Дарри, только странный. Дурак, наверное! А вот скажи мне, мы вот Пришлым нужны с твоими новыми возможностями и сильнее, чем мы есть сейчас? Может, и нужны. А может — и опасны. Да и нет единого народа Пришлых. Почему — про то скоро узнаешь от Рарри, я так думаю. Про Гуляйполе и их свары с Ярославским княжеством слыхал, поди? А кто гуляйпольских оружием снабжает? Не Нижний Новгород? И вот полезен ты Твери в Нижнем или Астрахани, или вреден, а? Поэтому никому, слышишь, никому, кроме Рарри и меня, даже нашим — ни полслова и ни ползвука о всём твоём волшебном! Ты — Рунопевец и Рунознатец. Точка! Как это произошло и сам не знаешь! То, что случилось у Управы — твоя глупая шалость с амулетами, которые ты при этом испортил. Понятно это?

— Это понятно. Непонятно другое. А вот что делать, когда меня будут допрашивать Пришлые? Я так понял, что это неизбежно. А ты же сам ведь говорил, что они на допросах сажают колдуна с жезлом, и тот проверяет, правду говорит допрашиваемый, или врёт.

— М-да… Есть такое. Ну так ты и не ври! Говори правду, и только правду. Но не всю правду! Порасспросить бы тебя, что там было с тобой… И ясно станет, что присоветовать, да уж больно долго мы тут под машинкой бормочем, Иваныч сейчас точно уши греть начнёт!

— А при нём, получается, даже и со своими не особо стоит говорить?

— При нём особенно! Ты не гляди, что мы с ним пошли в этот дурацкий колбасный набег, тут другое совсем.

— А что такое?

— Эх, вот учишь-учишь вас, молодых, думать, а голова вам, вроде, только чтобы жрать в неё. Ну сам посуди! Где люди языки развязывают? В кабаках, в гостиницах, в дороге. Потому что выпьют, да и незнакомые все вокруг, и, вроде бы, чего стесняться, тебя же тожене знают. И где слухи-сплетни и серьёзные новости собирать, как не тут? Это — первое. Ну и второе есть. Видел, что перед фортом на пять сотен шагов всё голо, без единого домика, кустика или деревца? И этак выровнено, вычищено и покошено налысо? А подумать, к чему это всё? А? То-то! Полоса отчуждения это, чтобы к форту близко не подобраться, не укрыться от пулемётов на стенах, и всех приближающихся обстрелять можно было в любой момент и с полным удовольствием. И кстати, вокруг Управы тоже такое наличествует, только поменьше, мог бы заметить. И вдруг тут вот прямо у форта — и гостиница. Да и бревна в венцах у неётакие, что прямо бастион получается. Ну, ладно, не бастион и не равелин, но укрепление с возможностью фланкирующего огня по подступам к воротам. И вот в ней сидит хозяином такой вот распрекрасный Иваныч. А за какие такие заслуги, ась? Я-то его уже давненько знаю, и поладили мы с ним тоже давно, хвала Прародителю. Да и человек он, в общем-то, недурной. Опять же, к казадам относится очень даже уважительно. Ну, для человечишки. Но, мнится мне, служил он раньше как-то очень даже интересно, а сейчас хоть и в отставке — а дослуживает. Потому как в той службе не бывает бывших, она до самой смерти. Поэтому, не смотря на всю уважительность, ежели он разузнает что-то вроде того, о чём тебе стоит помолчать, считай, что контрразведка тверская тоже всё узнала в тот же миг. И вот тогда наша дальнейшая жизнь будет неприятной. Так что именно при нём, да и при хозяйке его — ни полнамека, ни похвальбы! Всё, нишкни! Вон он, лёгок на помине, тяжёл на пятку, сам к нам идёт.

И уже следующий свой вопрос ур-барак задал в полный голос, явно для приближающегося усача:

— Так что, как думаешь, завести сможем?

Хоть спрашивал Гимли вроде и ради Иваныча, да вопросец-то был с подвохом… Старик, похоже, внял желанию Камня заполучить машину хоть ненадолго. И теперь хотел понять, нет ли магических ловушек от угона, а, если есть, можно ли их как-то обойти?

— Надо сверху поглядеть. И капот бы открыть, — тоже в полный голос сказал Дарри и начал ужом вывинчиваться из-под машины. Гимли, кряхтя и ругаясь, тоже принялся выбираться.

— Что вы к этому «Стрижу» прилипли, как мухи к патоке? Поспешать бы надо! Я уже всё осмотрел. И пиво уцелело, и окорока не попортились, и колбаска — лучше не бывает. Ты представляешь, у этого паршивца сдобница тут стоит! А я всё голову ломал, чего это у него выпечка всегда такая свежая! СтоИт в лабазе, а стОит как во дворце, хе-хе!

— Сдобница? — спросил Дарри недоумённо, — А что это?

— Ну, это как вот руны вечной свежести на бочке с пивом. Только заклятия там какие-то другие, я с рунами-то их и не видал никогда. Маленькие вот в дорогу берут, кто сухари грызть не хочет и денег лишних много, а у него она огромная! Интересно, как часто надо было магичить-подзаряжать амулеты? Хлеб, выпечка — да хоть полгода в ней держи. Будто только что из печи будут, свежайшие!

— Иваныч, а покажи её, пожалуйста, эту самую сдобницу! Никогда такого не видел! — попросил Камень. Ему и в самом деле было любопытно, и ещё он надеялся, разглядывая заклятья на этой самой сдобнице, узнать новые руны.

— Ну, гляди, — улыбнулся усач, указывая рукой на здоровенный ларь-шкаф, занимавший преизрядное место вдоль стены с полками и стеллажами, — Гимли, пора нам поспешать, а то не успеем ничего. А ты всё от машины отойти не можешь.

— А мы её забираем, — сказал Гимли, подойдя к толстяку и с интересом разглядывая бочки и бочонки, пытаясь понять, какие из них с пивом.

— А, понятно, — пробормотал Иваныч, который довольно, будто сдобница принадлежала ему, наблюдал за тем, как Дарри обнюхивает её, то открывая дверцу и чуть не по-пояс залезая внутрь, то вновь её закрывая. Затем, когда смысл сказанного ур-бараком дошёл до содержателя гостиницы, тот взвился и зашипел рассерженным котом, — Да ты что, спятил, старый пень? Одно дело, взять припасы взамен разграбленных этими же паразитами. Но машина… Ты что, не понимаешь, что тут уже глаза не закроют? Она же ведь по всем записям прошла при въезде! Это не трофей никакой, это уже мародёрство и грабёж! Я в петлю не хочу!

— Не бухти, вон, покраснел аж весь! Никто в петлю не хочет. Во-первых, записи, судя по всему, сгорели. Во-вторых, никто ничего не грабит. То наше, гномье дело. Тут кто был? Туги да Созерцающие. Судя по всему, и машина их. А сделана она штучно, вручную, и руки эти гномьи были, любой поймет с первого взгляда. И мы хотим разобраться, кто её делал и кому. Одно дело, если машину отобрали эти выродки у законного владельца. И совсем другое — если кто-то из нашего народа сознательно вёл дела с чёрнорясниками. В пять минут тут не понять, кто мастер, а разобраться нужно обязательно! А потом мы её вернём законному владельцу, нам чужого не нужно! Ну, если он жив и найдётся, и если это не слуга Смертоносной. Так что угомонись, мы, наоборот, законной власти помочь хотим! — и Гимли сделал очень значительное лицо, едва не надув щёки от важности.