Есть ли удебно будет вашему царскому величеству, — уповаю бо на милость Божию, что сверх дохтурства услужю тебе, государю моему премилостивейшему, языками: греческим — книжным и простым, латинским, италианским, францужским. И есть ли побуду здесь (письмо пишется из Амстердама. — А. З.) с год или больши — аглинским и галанским. Сего ради ожидаю указу вашего монаршескаго всем, и по сем указе, аще Бог даст, поехать из Галандии в Англию в преславную академию, называемую Оксфортскую…»{422}.
В 1696 году Постников получил диплом доктора философии и медицины в Падуанском университете. Из него вышел широко образованный человек, по отзыву А. А. Матвеева, «муж умный и дела европского и пользы государевой сведомый и в языках ученый»{423}. Несколько позднее европейскую школу прошел и Петр Меньшой Постников. Согласно приказной записи он был «отпущен с Москвы во европские государства» в 1702 году и тоже — по челобитью отца «для совершенного свободного учения латинского, немецкого и французского языков…»{424}. Учился он в Париже в течение семи лет у профессора Лионьера, который обучал и сыновей графа Г. И. Головкина. По словам профессора, Петр Меньшой изучал под его руководством «языки латинский и французский, эпистолярный стиль, глобус, географию, риторику, политику всех государей Европы и философию». Он уехал из Парижа, не расплатившись со своим учителем, и этому обстоятельству мы обязаны тем, что знаем программу его образования от самого профессора, написавшего о неблагодарном своем ученике канцлеру Головкину{425}.
Среди русских аристократов также встречались энтузиасты западного обучения. Таков, по-видимому, был князь И. Ю. Трубецкой. О нем И. Колушкин писал князю В. Л. Долгорукову с явным восхищением: «Истинно, государь, удивлению достойно, какое он старание имеет к наукам, что никакие веселие ево оттого отлучить не может, только всегда с мастерами сидеть». Или другой пример: в 1719–1721 годах в Англии жил на собственные средства князь И. А. Щербатов, в будущем видный дипломат. Сюда он приехал для изучения «свободных наук». Из письма его к Петру 1 видно, насколько серьезно было его отношение к обучению: «Исполняя ваше царского величества повеление, я не преминул учиться языков и математике и по многим моем труде пришел в некоторое знание французского и английского языков, что оными могу… говорить и с них на русский язык переводить. Також де отчасти научился аритметики, геометрии, тригонометрии, астрономии и навигации… Вашему царскому величеству доношу, что я хотя и на море не поехал, но праздно времени моего не упущу, чего ради буду обучаться более языкам и вступать в глубочайшие части математики, сколько возмогу понять…»{426}.
Даже у людей, глубоко консервативных по природе и упрямых по убеждениям, практические плоды «западной науки» пробивали брешь в их взглядах на нее, по крайней мере в тех областях, которые ближе стоят к повседневному быту. Так, медицина из знахарства превращалась в их глазах в научную дисциплину и вызывала веру в себя именно научным своим методом. Иллюстрацию этого явления дает один из наиболее ярких представителей боярской знати — князь Д. М. Голицын. Страдая эпилепсией, он хотел ехать лечиться за границу и просил Ф. А. Головина побить челом царю о разрешении, причем объяснял: «…дохтуры мне советуют в Дрезне ехать лечитца, где академия есть, для того: в академиях непрестанно бывает анатомия и всякой дено меж дохтурами бывает прение о болезнях. Если, мой государь, ко мне государевой милости не будет, а вашего призрения, вечно згину»{427}.
4
Обучение в западных школах, даже только поездка в Европу было предприятием сложным, доступным сравнительно немногим. С другой стороны, оно предполагало и определенный возраст. Отсюда — стремление овладеть элементами «западной науки» домашними средствами, являвшееся, может быть, лучшим показателем того, как глубоко влияние Европы проникло в русскую жизнь.
Первым в этом ряду должно быть отмечено появление в дворянском доме, пока еще среди крупной знати, домашнего учителя-иностранца. Так, находим его в доме князя Б. И. Куракина. Живя подолгу за границей при разных дворах в качестве посла, он очень внимательно следил за воспитанием оставшихся в России детей — сына и дочери. Князь хотел, чтобы они научились языкам и танцам, которые он, видимо, считал основными элементами образования, и для этого при них жила «мадам» — этот в недалеком будущем неизбежный аксессуар каждого барского дома. «Об ученьи детей скажи мадам, чтобы принуждали, паче — в языке, также и танцованья не забывали»{428}, — писал он Филиппу Губастому, управителю своего имения из крепостных, который посылал ему отчеты об успехах детей. Князь хотел бы подкрепить усердие детей в указанных предметах собственным примером: «А зачем сын не учился танцовать, о том отпиши, — наказывал он Губастому. — А дочери скажи, что я нарошно для нее выучил три танца, чтоб ей одной не скучно было танцовать»{429}. И, наконец, писал непосредственно детям: «Князь Александр Борисович, здравствуй, и с сестрою! Зело радуюсь, что учитесь. Токмо соболезную, что еще не говорите по-немецки: уже время не малое; требует то малого прилежания, а не лености. А паче меня веселит, что умеете танцовать»{430}. По словам Ф. Берхгольца, у маленькой княжны Черкасской была «францужка»{431}. Детей князя А. И. Репнина учил иноземец Кольберх{432}, а князя И. Щербатова — иноземец же Григорий Кершовский{433}. Домашние учителя были у детей А. Д. Меншикова{434}. Надо думать, что этот столь типичный для русского дворянства обычай и тогда уже имел большое распространение, но, конечно, все факты не могли попасть в источники.
Учитель-иностранец был важен для дворянской семьи прежде всего преподаванием иностранных языков. Из приведенных выше примеров мы видим, насколько широким стал спрос на иностранные языки уже в это время: их изучение ставил себе целью каждый, кто по доброй воле ехал за границу. Домашних учителей ради этого приглашали не только для обучения детей, но и для взрослых. Князь В. А. Голицын, бывший «за морем для науки» (вероятно, корабельной), «принял» за границей в Голландии к себе в дом «малого» по имени Михаил Раз, «чтобы… быть у него и изучить ево французскаго языку в три года»{435}. Для той же цели существовали правительственные школы, французская и немецкая в Москве, откуда в 1715 году учителя французского и немецкого языков были переведены в Петербург{436}, вслед, можно думать, за переселявшейся в новую столицу знатью.
Относительно итальянского языка до нас дошла еще от 1694 года «роспись боярских и иных чинов детям», которым велено было учиться ему у братьев Лихудов, и здесь, между прочим, находим: двух сыновей князя П. И. Хованского, двух — Ф. П. Салтыкова, двух — А. П. Салтыкова, двух — И. Ф. Волынского — это боярские дети; из детей стольников: два — князя Ф. А. Хилкова, шесть — князя И. М. Черкасского, один — С. А. Языкова{437}. Возвращавшиеся из многочисленных и более или менее продолжительных заграничных «посылок» молодые и немолодые люди, без сомнения, привозили знание языка, худое или хорошее, но, во всяком случае, достаточное, чтобы по требованию обстоятельств обменяться житейскими фразами или разобраться в иностранной книге.
