По-видимому, эскапада Лебедева привела Зиверса в замешательство, потому что лишь после секундной паузы он сказал:

— Франц, вы добрый немец и великодушный человек, но мы должны быть беспощадны к врагам фюрера и Рейха. Мы в кольце врагов, и поэтому никакой пощады и угрызений совести!

— Гауптштурмфюрер, после удара, под который попала моя машина, кроме ранений я получил тяжелую контузию и, к сожалению, потерял часть своих воспоминаний. Я абсолютно не помню многих важных вещей. Поэтому вряд ли в ближайшее время могу быть полезен вам. Увы, я даже не знаю, когда смогу принять ваше любезное предложение, но доктор Нейдер дает положительные прогнозы. Мне требуется время, чтобы восстановиться.

Тот снова пришел в некоторое замешательство от того, что Константин Лебедев в образе и личности Франца Тулле потерял память, но выразил уверенность в его скором «обретении и выздоровлении». Когда он узнал, что Нейдер попросил Эрнста Рюдина осмотреть его, то пришел в восторг и посоветовал прибегнуть к помощи его чудодейственных сеансов гипноза.

«Да уж, мне сейчас еще сеансов гипноза не хватало. Неизвестно, что я там наболтаю этому упырю… Окажусь прямиком в Гестапо в гостях у папаши Мюллера!» — подумал Лебедев, кладя трубку на рычажок.

Примерно через час Марта Шмидт снова пригласила его к телефону. Константин никогда не слышал голос этого человека, даже в записях, но по вкрадчивой, нравоучительной и одновременно надменной манере говорить он сразу понял, кто ему позвонил. Константин Лебедев с трудом нашел в себе силы произнести в ответ известное всем нацистское приветствие…

Гиммлер говорил именно так, как его пародировал Эрнст Шефер:

— Франц, очень прискорбно, что вы стали жертвой этой подлой бомбежки. Фюрер уже выразил Герингу свое крайнее недовольство и подверг его резкой критике, не сдерживаясь в выражениях, по поводу состояния защиты Берлина. Тем более, Батюшка Герри клятвенно обещал, что Luftwaffe не допустят, чтобы хоть одна бомба упала на улицы столицы. Сами понимаете, такая неэффективность может подорвать мораль среди населения и войск. Я уверен, что скоро все закончится нашей победой, и этот инцидент больше не повторится, уйдет в прошлое, не оставив следа.

Константин отметил про себя, что Гиммлер пренебрежительно назвал Геринга уничижительным прозвищем, демонстрируя к нему свое отношение.

— Доктор Тулле, я понимаю, что ваше состояние не позволяет вам со всем рвением отдаться работе… Есть одно весьма любопытное дело, требующее, чтобы с ним познакомился человек, обладающий знаниями и интуицией, присущими именно вам. Полиция обнаружила на улице женщину с явными признаками помешательства. Однако отчасти было замечено, что женщина обладает знаниями ведуньи, провидицы. Люди Блюме хотели сначала отправить ее в психиатрическую лечебницу, но все осложнено тем, что она не относится к линии древних матерей немецкой нации. Более того, она расово чужда нам, поэтому после всех допросов ее поместили в Заксенхаузен. Франц, как только позволит ваше состояние, прошу разобраться в этом деле. И если сочтете ее существование для Рейха полезным, оставьте для дальнейших исследований. Если же она не представляет интереса, пусть ее судьба решится на общих условиях заключенных лагеря.

«А я довольно востребованный человек среди этих вурдалаков!» — подумал Константин.

— Хорошо, рейхсфюрер. Я разберусь.

Они еще проговорили с Гиммлером по телефону около пяти минут на разные темы, большая часть из которых касалась быстрейшего выздоровления Франца Тулле и его значимости для работы в «Аненербе». Лебедев после беседы сделал заключение, что Гиммлер весьма хорошо осведомлен о его здоровье, особенно о проблемах с памятью, и поэтому ограничился общими вопросами.

Ближе к вечеру приехал доктор Эрнст Рюдин. Седовласый, респектабельного вида джентльмен с такой же седой бородкой, как у доктора Айболита, только от доброго литературного героя его отличал костюм темно-серого цвета и круглый значок со свастикой на лацкане, свидетельствующий о его принадлежности к нацистской партии. Его цепкий взгляд из-под нависших век и характерно сжатые губы свидетельствовали о сильной воле и принципиальном характере, где иногда убеждения рационального разума властвуют над здравым рассудком. Константин каким-то невероятным чутьем понял, что они с ним неплохо знакомы, предполагая, что его, Франца Тулле, исторические, антропологические и культурные изыскания не раз сводили с этим человеком в стенах «Аненербе».

Рюдин не стал церемониться и начал беседовать с Константином, как настоящий врач-психиатр, начав с общих вопросов о самочувствии:

— Как вы себя чувствуете сегодня?

Константин развел руками.

— Намного лучше, чем раньше. Раны почти зажили, дыхание спокойное, вся гарь с мокротой практически вышла.

— Есть ли какие-то определенные симптомы, которые вызывают беспокойство?

— Нет, кроме потери части воспоминаний.

Он задал еще несколько общих вопросов и перешел к сбору анамнеза:

— Франц, как долго вы замечаете потерю памяти?

— Сразу после того, как попал под бомбежку.

— Вы помните хоть что-нибудь после удара бомбы, до того момента, пока не потеряли сознание?

— Я помню лицо полицейского, который вытащил меня из горящего помещения… Простите, конечно же, из горящей машины. Из-за проклятой контузии я немного путаюсь.

Константин почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, когда он вот так просто едва не проговорился об истинных обстоятельствах дела.

— Можете описать, какие именно события или информация забываются?

— Это воспоминания из моей прошлой жизни, то, что происходило со мной до удара бомбы. Сейчас все, что я узнаю, не забываю, и даже возвращается часть утраченных воспоминаний.

Психиатр аккуратно погладил бородку и спросил:

— Франц, вернувшиеся воспоминания у вас вызывают удивление или, может быть, как-то озадачивают?

— Нет, — ответил как можно увереннее Константин.

«Сука! Ты куда клонишь?» — подумал он, понимая, что за кажущейся простотой вопросов кроется какой-то скрытый смысл.

Эрнст Рюдин очень внимательно следил за Константином. Потом пошли вопросы о жизненных обстоятельствах: может ли он рассказать о повседневной жизни и работе? Сложно ли ему выполнять обычные задачи? Наряду с потерей памяти, замечал ли он изменения в настроении, поведении или когнитивных способностях?

Их было много. Лебедев не давал себе расслабиться и держал под контролем каждый ответ, при этом стараясь не выдать свое внутреннее напряжение. В какой-то момент Эрнст Рюдин совершенно неожиданно спросил:

— Замечали ли вы изменения в письме или других личных проявлениях, которые вы не можете объяснить?

— Пока что я не могу толком писать, — ответил, усмехаясь, Константин Лебедев и поднял две перебинтованные руки, не понимая, куда клонит Рюдин. — Надеюсь, завтра утром Марта снимет мне повязки, и я это проверю.

— Хорошо, — не унимался врач. — Скажем так, были ли ситуации, когда вы обнаруживали у себя предметы, происхождение которых не можете вспомнить?

«Ну, если исключить тот случай в Тибете, о котором мне говорил Шефер, то нет», — подумал Константин и твердо ответил:

— Нет.

Эрнст Рюдин многозначительно промолчал и спросил:

— Бывали ли моменты, когда вы чувствовали себя как кто-то другой? Я не спрашиваю, испытывали ли вы ощущение, что внутри вас говорят разные «голоса» или «личности». А именно, как кто-то другой?

Лебедев почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Нет, — жестко ответил он. — Ничего подобного я не чувствовал.

Эрнст Рюдин удовлетворенно кивнул:

— Замечательно. Дело в том, что у вас очень любопытная потеря памяти… И если бы я не знал вас так хорошо раньше, то предположил бы в вас наличие двух личностей. Или же другого человека под идентичным образом. Подчеркиваю, дорогой Франц, это лишь предположение, основанное, как говорили древние греки, на enthousiasmos, это именно мое наитие врача. Вы не хотите попробовать сеанс гипноза? Он может дать самые позитивные результаты в вашем случае.