— Ты в порядке? — спросил я.

Майкл кивнул.

— Они мертвы? — прошептал он.

— Да, — ответил я. — Боюсь, так и есть.

— О, чёрт, — буркнул Майкл. По-видимому, это худшее ругательство, на которое он был способен.

Первые два часа наше настроение металось туда-сюда, от истеричного облегчения до тяжёлой безмолвной мрачности. Это был всего-навсего шок, и вскоре он начал улетучиваться. Мы снова залезли в вертолёт, пытаясь не очень-то приглядываться к Энди и второму пилоту, и попробовали включить радио. Но одна из лопастей (перерубившая пополам Энди и второго пилота) прошла прямо через проводку, и чтобы её починить, требовалась почётная степень по общей технике.

— Что ж, нас всё равно сразу же начнут искать, — сказал Майкл. — И мы всегда берём с собой палатку, аварийный паёк и аварийный комплект.

Мы вручную вытащили из вертолёта ярко-оранжевую палатку и поставили её. Это оказалось нелёгким делом, потому что ветер усилился до того, что почти перерос в пургу, а никто из нас в бойскаутах особо не отличался. Но мы всё же сумели забраться внутрь, застегнуть молнию и зажечь бутановый обогреватель из аварийного комплекта. Майклу удалось заварить две полные жестяные чашки сносного чая с уймой сахара.

— Полагаю, чтобы отыскать нас, потребуется часа три, самое большее, — высказался Майкл, сверившись с часами. — Мы можем даже успеть к ужину.

Но за стенами палатки порывы пурги слились в протяжный и неземной вой, и мы чувствовали, как по ткани неистово хлещет снег. Я на пару дюймов приоткрыл вентиляционное отверстие и всё, что мы увидели снаружи — это воющая белизна.

— Похоже, впечатление об экспедиции Скотта мы получим из первых рук, — с иронией отметил Майкл.

Оба мы считали, что, раз стояло лето, к утру пурга стихнет. Но она выла всю ночь, а на следующий день, когда мы проснулись в восемь, в палатке было темно и пурга ещё завывала. Я раздёрнул воздухозаборник, и оттуда выпал увесистый снежный ком. За ночь палатку засыпало полностью.

— Дольше двадцати четырёх часов это не продлится, — уверенно заявил Майкл. — Как насчёт утреннего чая?

Но, за долгие часы тянувшегося дня ветер и снегопад так и не ослабели. Тут было никак не меньше восьми баллов — «гудит, что есть мочи», как описывал это злосчастный Бауэрс. К шести вечера мы вымотались, замёрзли и пали духом. К тому же у нас иссякал запас бутана.

— В резервном шкафчике у хвоста есть ещё два баллона, — сообщил Майкл. Так что я поплотнее затянул шнурки на капюшоне и прокопал путь из палатки прямиком в бурю.

Прежде мне доводилось попадать в метели в Аспене и Швейцарских Альпах. Но ничего подобного я ещё не встречал. Ветер вопил на меня, словно человек, но безумный. У него действительно был голос. У меня едва получалось устоять на ногах, не говоря уже о том, чтобы идти, а всё, чем выделялся разбившийся «Чинук», — это горбатый снежный курган и четыре погнутых лопасти.

Но всё-таки мне удавалось делать шаг за шагом, и с бурчанием и руганью, я начал преодолевать пространство между палаткой и вертолётом.

Было пройдено меньше половины, когда мне встретился шестой человек.

Я остановился, шатаясь от неистовства пурги. Мне и так было холодно, но сейчас я заледенел от немыслимого ужаса, такого страха, которого не ощущал никогда в жизни.

Тот человек стоял так, что едва виднелся за снежными вихрями. Рослый, в беззвучно хлопающем чёрном плаще и огромной чёрной шляпе. Он не двигался и ничего не говорил. Я стоял, таращился на него и понятия не имел, то ли идти обратно к палатке, то ли окликнуть его, то ли ещё что.

«Галлюцинация», — подумал я. Разве мог он оказаться реальным? Никто бы не выжил в такую погоду… а вдобавок последнюю фотографию с ним, которую я видел, сделали восемьдесят лет назад. Нет никаких сомнений, он — оптическая иллюзия. Снежный призрак.

Однако я всё равно не отводил от него глаз, пока пробивался к вертолёту и обратно. Он так и стоял на одном месте, то показываясь на глаза, то почти скрываясь за снегом. Я забрался обратно в палатку и застегнул её.

— Что там стряслось? — спросил Майкл. Его губы посинели, и он потирал руки.

Я покачал головой.

— Ничего. Вообще ничего.

— Ты что-то видел.

— Разумеется, нет, — ответил я. — Там не на что смотреть, кроме снега.

Он впился в меня взглядом и не отводил глаз.

— Ты что-то видел.

На следующий день пурга усилилась, и у нас почти вышел бутан. Температура всё падала и падала, словно камень, брошенный в бездонный колодец, и впервые я начал подумывать, что нас могут и не спасти, — пурга может длиться и длиться, пока мы не умрём с голоду или не замёрзнем, смотря что наступит первым.

Майкл вызвался вернуться на «Чинук» — посмотреть, нельзя ли отыскать там ещё пищи и чего-нибудь, что можно сжечь для обогрева. Я помог ему выползти из палатки, а потом зажёг лампу и принялся готовить горячий шоколад, чтобы согреть Майкла по возвращении.

Но он почти сразу же вернулся, вытаращив глаза из-под заснеженных ресниц.

— Он здесь! — прохрипел Майкл.

— Кто? О ком ты говоришь?

— Тебе прекрасно известно, кто там! Шестой человек! Ты и сам должен был его увидеть!

По выражению моего лица Майкл понял, что я и увидел. Он неуклюже протиснулся назад в палатку.

— Возможно, он сумеет помочь! — предположил Майкл. — Возможно, он поможет нам спастись!

— Майкл, он не может быть настоящим. Это что-то вроде галлюцинации, вот и всё.

— Как ты можешь утверждать, что он ненастоящий? Он ведь стоит снаружи!

— Майкл, его просто не существует. Его не может существовать. Он просто в нашем воображении, вот и всё.

Но Майкл был чересчур взбудоражен.

— Южный полюс существует только в нашем воображении, но всё равно остаётся Южным полюсом.

Я пытался с ним спорить, но мы оба проголодались и закоченели от холода, так что мне не захотелось понапрасну тратить силы и надежду. На последних каплях иссякающего газа я заварил горячий шоколад, мы сели рядом и выпили его. Майкл всё время глядел на полог палатки, будто собирал силы, чтобы выйти в пургу и встретить шестого человека лицом к лицу.

Пурга неутомимо завывала уже почти пять дней, когда Майкл ухватил меня за плечо и потряс, чтобы разбудить. В тусклом свете гаснущего фонарика блестели его покрасневшие глаза.

— Джеймс, нет никакой надежды, верно? Мы так и умрём здесь.

— Брось, не вешай носа, — ответил я ему. — Пурга не может тянуться очень долго.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Ты ведь так же хорошо, как и я, понимаешь, что всё кончено. Остаётся только одно.

— Ты же не станешь выходить наружу?

Он кивнул.

— Теперь я понял, кто он такой, этот шестой человек. Отс тоже это понял. Он — Отчаяние. Он — абсолютное отсутствие человеческой надежды. Эскимосы всегда утверждали, что в некоторых чрезвычайно холодных местах исключительно мощные человеческие эмоции могут обрести человеческий облик. Так говорили и индейцы-квакиутлы.

— Брось, Майкл, ты теряешь хватку.

— Нет, — возразил он. — Нет! Когда Скотт добрался до полюса и обнаружил, что Амундсен успел сюда первым, то впал в отчаяние. К тому же, вероятно, он понимал, что они не смогут вернуться живыми. И это обратилось шестым человеком, Отчаянием; и Отчаяние выслеживало их, одного за другим; и знаешь, что говорят об Отчаянии? Отчаяние срывает саму плоть, прямо с костей.

Майкл не казался сумасшедшим; но меня он сводил с ума. Он всё ещё улыбался, словно никогда не был счастливее. «Отчаяние нас настигнет», — так писал Отс, и Майкл оказался прав. В этом был некий вывернутый наизнанку смысл.

Он крепко меня обнял.

— Хочу, чтобы ты позаботился о Тане. Я знаю, как сильно она тебе небезразлична. — Затем Майкл открыл полог палатки и выбрался наружу.

Щурясь от обжигающе ледяного ветра, я видел, как он поковылял прочь, направляясь к вертолёту. Еле различая сквозь снег, я увидел рослого человека, поджидающего Майкла, человека в чёрном, неподвижного и безгранично терпеливого. В некоторых чрезвычайно холодных местах исключительно мощные человеческие эмоции могут обрести человеческий облик.