Внутри отеля сильно пахло оружейной смазкой с примесью дезинфицированной рвоты. За стойкой регистрации сидел на удивление опрятный и симпатичный молодой человек в рубашке с короткими рукавами и коротко подстриженными светлыми волосами, который читал "Европa за $60 в день". Когда я спросил у него, где комната Джейми, он ответил:

— Шесть-ноль-три, — даже не взглянув на меня.

Я направился к лифту.

— Не работает, — сказал он, по-прежнему не поднимая глаз.

Я поднялся на пять лестничных пролетов. Это было похоже на восхождение на пять этажей Чистилища. Из-за закрытых дверей я слышал бормотание телевизоров, невнятные разговоры, ощущал острые запахи готовящейся пищи. Наконец, я добрался до шестого этажа и пошел по темному, узкому коридору с линолеумом на полу, пока не нашел комнату 603. Я некоторое время прислушивался у двери. Мне показалось, что я слышу звуки марша. Я постучал.

— Джейми? Ты здесь, Джейми? Это я.

Ему потребовалось много-много времени, чтобы открыть дверь. Цепочки, замки, засовы. Наконец дверь распахнулась, и я услышал, как он сказал:

— Тебе лучше войти.

Я на мгновение заколебался, а затем шагнул внутрь. Комната была освещена единственной настольной лампой без абажура, так что тени, которые она отбрасывала, были грубыми и бескомпромиссными. В комнате стоял ужасный запах — сладковатый запах мочи и разложения. В дальнем углу стоял диван-кровать, заваленный грязными красными одеялами. Слева от меня — перевернутое кресло, обнажающее свои вырванные внутренности.

Джейми был обнажен. Его тело было настолько изуродовано шрамами, что я бы его не узнал. Глаза у него были покрасневшие, а волосы торчали дикими, безумными пучками. Вокруг его шеи, как у палача, была обмотана длинная тонкая нейлоновая веревка. Она была такой длинной, что он небрежно смотал ее и обмотал вокруг левого предплечья, как официант, держащий салфетку.

— Я думал, ты излечился от всего этого, — сказал я ему.

Он украдкой улыбнулся мне.

— Ты никогда не излечишься. Ты такой, какой есть.

— Ты сказал, что произошел несчастный случай. Какой несчастный случай?

Он, прихрамывая, подошел к дивану-кровати. Он взглянул на меня один раз, а затем откинул грязные одеяла. Сначала я не мог понять, на что смотрю. Что-то белое, изогнутое. Затем, когда я подошел ближе, я увидел, что это мисс Страдалица Кейт. На ней были черные кружевные трусики с разрезом на промежности, а из волосатой вульвы торчал большой синий пластиковый вибратор. Ее живот отвисал в сторону. На груди у нее были синяки, а соски стали фиолетовыми, как черносливины. Она, не мигая, смотрела на складку на одеяле, лежавшую всего в дюйме от ее носа, как будто это зрелище ее полностью занимало. Ее лицо было таким белым. Таким белым, что казалось почти голубым. Вокруг ее шеи была обмотана тонкая веревка, которую скручивали сломанным карандашом, пока та не задушила ее.

— Она мертва, — сказал Джейми.

Я накрыл ее одеялом.

— Ты же знаешь, что сейчас я не могу спасти тебя, — сказал я ему. — Видит Бог, я пытался спасти тебя. Но я действительно не могу спасти тебя сейчас.

— Это было то, чего она хотела, — сказал Джейми как ни в чем не бывало. — Мы говорили об этом несколько недель назад. И когда я крутил карандаш, и крутил… и крутил его, она кончала, и кончала, и кончала, — oн остановился. — Я бы хотел, чтобы это был я, а не этот… фаллоимитатор. Но в наши дни есть только один способ, которым я могу поднять своего "дружка".

— Я сейчас же вызываю полицию.

Джейми потрогал петлю на своей шее.

— Конечно. Ты должен.

— У тебя здесь есть телефон?

— Да-да. B конце коридора есть телефон-автомат.

Я дрожал, как от холода, но знал, что это всего лишь шок.

— Тебе придется пойти со мной, — сказал я ему. — Я не могу оставить тебя здесь одного.

— Все в порядке, — oн кивнул. Он на мгновение задумался, а затем протянул мне конец своей веревки. — Можешь держать ee. Не дай мне убежать.

Мы вышли в коридор, Джейми, прихрамывая, шел чуть впереди меня.

— Tы в порядке? — спросил я его.

Он поднял руку.

— Со мной всегда все в порядке.

Я пытался придумать, что я собираюсь сказать полиции, когда мы завернули за угол коридора. Прямо перед нами была шахта лифта, и она была открыта. Темный, продуваемый сквозняками дверной проем, ведущий в никуда. Кто-то подпер решетчатые ворота заляпанной краской рукояткой кирки. Неудивительно, что привратник подумал, что лифт вышел из строя.

Был момент, когда я понял, что собирается сделать Джейми, — стробоскопическая доля секунды, когда я мог бы остановить его. Но вы, я и большая часть остального мира делаем все возможное, чтобы выжить, поэтому, когда кто-то твердо намерен поступать наоборот, у нас есть фатальная склонность не верить в это.

И Джейми побежал — буквально вприпрыжку — прямо к открытой двери лифта и нырнул в нее, не вскрикнув, вообще не издав ни звука. Кувыркаясь, он упал и исчез, как в волшебном фокусе.

Веревка, за которую я держался, извивалась змеей, а затем резко натянулась. У меня чуть руки не вывернулись из суставов. Я, пошатываясь, побрел к дверям лифта, напрягаясь и натягивая ee, пока не добрался до самого края.

Прижавшись плечом к решетчатым воротам, чтобы не упасть, я перегнулся через край шахты лифта и осторожно посмотрел вниз. Я тяжело дышал, обливался потом и шептал себе под нос:

— Боже, помоги мне, пожалуйста, Боже, помоги мне…

В тридцати футах подо мной, в ветреной, гулкой полутьме шахты лифта, висел Джейми с туго затянутой петлей на шее. Его руки были широко раскинуты, пальцы ног заострены, как у балетного танцора. Голова запрокинута в экстазе. Веревка заскрипела и остановилась, заскрипела и остановилась.

Он открыл глаза и посмотрел на меня, и его лицо было торжествующим и серым от кислородного голодания. Он сделал это. Он сделал это со мной, спустя все эти годы. Я беспокоился о нем, заботился о нем и обещал спасти его, а он сделал меня орудием своего собственного смертельного повешения.

Джейми пытался заговорить, пытался насмехаться надо мной, но петля слишком туго сжимала его гортань. Он извивался все сильнее и сильнее, и по мере того, как он извивался, я видел, как поднимается его пенис, пульсируя с каждым ударом сердца. Его глаза выпучились. Внезапно его язык вывалился между губ, толстый и серый.

У меня был простой выбор: я мог держаться за свой конец веревки, подвешивая его, или же я мог отпустить его. В этом случае он упал бы с четвертого этажа в шахту лифта.

Я ждал и цеплялся за веревку, и по мере того, как я цеплялся за веревку, мне все становилось ясно. Что такое любой спаситель, в конечном счете? Что такое любой преданный друг? Мы ничего не делаем, кроме как оттягиваем неизбежное ради наших собственных эгоистичных целей. Мы — не что иное, как палачи в ожидании приговора.

Я был таким деликатным. Я так сильно заботился о Джейми. На самом деле, я продлил его агонию.

Мне следовало позволить ему повеситься в старших классах. А еще лучше, его матери следовало позволить ему задушить себя собственной подушкой.

В тридцати футах подо мной он все извивался и извивался, а потом издал высокий, тонкий крик, подобного которому я никогда не слышал ни до, ни после. Это было жалобно, свято, восторженно, печально. Сперма брызнула из его члена, два, три, четыре раза, и упала в шахту лифта.

Я наклонился.

Я сказал:

— Будь ты проклят, Джейми.

Не знаю, услышал ли он меня.

Затем я отпустил его.

Перевод: Zanahorras

Мартин съехал на обочину и заглушил двигатель.

— Вот, — произнёс он. — Попробуй скажи, что он не совершенен.