― Вот какое дело, Толмай, — говорил Пилат, чувствуя, что под гром ему легче беседовать, — узнал я, что в Синедрионе есть замечательный сыщик. Э?

― Как ему не быть, — сказал Толмай.

― Иуда…

― Искариот, — докончил Толмай.

― Молодой мальчишка, говорят?

― Не стар, — сказал Толмай, — двадцать три года.

― А говорят — девятнадцать?..

― Двадцать три года три месяца, — сказал Толмай.

― Вы замечательный человек, Толмай.

― Благодарю вас, прокуратор, — сказал Толмай.

― Он где живет?

― Забыл я, прокуратор, надо справиться.

― Стоит ли, — ласково сказал Пилат. — Вы просто напрягите память.

Толмай напряг свою память, это выразилось в том, что он поднял глаза к набухшему тенту и сказал:

― В Золотом переулке в девятом номере.

― Говорят, хорошего поведения юноша?

― Чистый юноша.

― Это хорошо. Стало быть, за ним никаких преступлений нет?

― Нет, прокуратор, нету, — раздельно ответил Толмай.

― Так… Дело, знаете ли, в том, что его судьба меня беспокоит.

― Так-с, — сказал Толмай.

― Говорят, ему Каиафа денег дал?

― Тридцать (денариев).

― Тридцать?

……….

Пилат снял кольцо с пальца, положил его на стол и сказал:

― Возьмите на память, Толмай.

И когда уже весь город заснул, у подножия Иродова дворца на балконе в теплых сумерках на кушетке спал человек, обнявшись с собакой.

Пальмы стояли черные, а мрамор был голубой от луны.

― Так вот что случилось с Юдой Искариотом, Иван Николаевич.

― Угу, — молвил Иванушка.

― Должен вам сказать, — заговорил Владимир Миронович, — что у вас недурные знания богословские. Только непонятно мне, откуда вы все это взяли.

― Ну так, ведь… — неопределенно ответил инженер, шевельнув бровями.

― И вы любите его, как я вижу, — сказал Владимир Миронович, прищурившись.

― Кого?

― Иисуса.

― Я? — спросил неизвестный и покашлял, — кх… кх, — но ничего не ответил.

― Только, знаете ли, в евангелиях совершенно иначе изложена вся эта легенда, — все не сводя глаз и все прищурившись, говорил Берлиоз.

Инженер улыбнулся.

― Обижать изволите, — отозвался он. — Смешно даже говорить о евангелиях, если я вам рассказал. Мне видней.

Опять оба писателя уставились на инженера.

― Так вы бы сами и написали евангелие, — посоветовал неприязненно Иванушка.

Неизвестный рассмеялся весело и ответил:

― Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…

― Кстати, некоторые главы из вашего евангелия я бы напечатал в моем «Богоборце», — сказал Владимир Миронович, — правда, при условии некоторых исправлений.

― Сотрудничать у вас я счел бы счастьем, — вежливо молвил неизвестный, — но ведь вдруг будет другой редактор. Черт знает, кого назначат. Какого-нибудь кретина или несимпатичного какого-нибудь…

― Говорите вы все какими-то подчеркнутыми загадками, — с некоторой досадой заметил Берлиоз, — впечатление такое, что вам известно не только глубокое прошлое, но даже и будущее.

― Для того, кто знает хорошо прошлое, будущее узнать не составляет особенного труда, — сообщил инженер.

― А вы знаете?

― До известной степени. Например, знаю, кто будет жить в вашей квартире.

― Вот как? Пока я в ней буду жить!

«Он русский, русский, он не сумасшедший, — внезапно загудело в голове у Берлиоза, — не понимаю, почему мне показалось, что он говорит с акцентом? Что такое, в конце концов, что он несет?»

― Солнце в первом доме, — забормотал инженер, козырьком ладони прикрыв глаза и рассматривая Берлиоза, как рекрута в приемной комиссии, — Меркурий во втором, луна ушла из пятого дома, шесть несчастье, вечер семь, в лежку фигура. Уй! Какая ерунда выходит, Владимир Миронович!

― А что? — спросил Берлиоз.

― Да… — стыдливо хихикнув, ответил инженер, — оказывается, что вы будете четвертованы.

― Это действительно ерунда, — сказал Берлиоз.

― А что, по-вашему, с вами будет? — запальчиво спросил инженер.

― Я попаду в ад, в огонь, — сказал Берлиоз, улыбаясь и в тон инженеру, — меня сожгут в крематории.

― Пари на фунт шоколаду, что этого не будет, — предложил, смеясь, инженер, — как раз наоборот: вы будете в воде.

― Утону? — спросил Берлиоз.

― Нет, — сказал инженер.

― Ну, дело темное, — сомнительно молвил Берлиоз.

― А я? — сумрачно спросил Иванушка.

На того инженер не поглядел даже и отозвался так:

― Сатурн в первом. Земля. Бойтесь фурибунды.

― Что это такое фурибунда?

― А черт их знает, — ответил инженер, — вы уж сами у доктора спросите.

― Скажите, пожалуйста, — неожиданно спросил Берлиоз, — значит, по-вашему, криков «распни его!» не было?

Инженер снисходительно усмехнулся:

― Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вдруг, вообразите, публика начинает завывать: «Расстреляй, расстреляй его!» Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решительно ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Миронович, во все времена толпа — чернь, Владимир Миронович!

― Знаете что, господин богослов! — резко вмешался вдруг Иванушка, — вы все-таки полегче, но-но, без хамства! Что это за слово — «чернь»? Толпа состоит из пролетариата, месье!

Глянув с большим любопытством на Иванушку в момент произнесения слова «хамство», инженер тем не менее в бой не вступил, а с шутовской ужимочкой ответил:

― Как когда, как когда…

― Вы можете подождать? — вдруг спросил Иванушка у инженера мрачно, — мне нужно пару слов сказать товарищу.

― Пожалуйста! Пожалуйста! — ответил вежливо иностранец, — я не спешу.

Иванушка сказал:

― Володя…

И они отошли в сторонку.

― Вот что, Володька, — зашептал Иванушка, сделав вид, что прикуривает у Берлиоза, — спрашивай сейчас у него документы…

― Ты думаешь?.. — шепнул Берлиоз.

― Говорю тебе! Посмотри на костюм… Это эмигрант-белогвардеец… Говорю тебе, Володька, здесь Гепеу пахнет… Это шпион…

Все, что нашептал Иванушка, по сути дела, было глупо. Никаким ГПУ здесь не пахло, и почему, спрашивается, поболтав со своим случайным встречным на Патриарших по поводу Христа, так уж непременно необходимо требовать у него документы. Тем не менее у Владимира Мироновича моментально сделались полотняные какие-то неприятные глаза, и искоса он кинул предательский взгляд, чтобы убедиться, не удрал ли инженер. Но серая фигура виднелась на скамейке. Все-таки поведение инженера было в высшей степени странно.

― Ладно, — шепнул Берлиоз, и лицо его постарело.

Приятели вернулись к скамейке, и тут же изумление овладело Владимиром Мироновичем.

Незнакомец стоял у скамейки и держал в протянутой руке визитную карточку.

― Простите мою рассеянность, досточтимый Владимир Миронович. Увлекшись собеседованием, совершенно забыл рекомендовать себя вам, — проговорил незнакомец с акцентом.

Владимир Миронович сконфузился и покраснел.

«Или слышал, или уже больно догадлив, черт…» — подумал он.

― Имею честь, — сказал незнакомец и вынул карточку.

Смущенный Берлиоз увидел на карточке слова: «D-r Theodor Voland».

«Буржуйская карточка», — успел подумать Иванушка.

― В кармане у меня паспорт, — прибавил доктор Воланд, пряча карточку, — подтверждающий это.

― Вы — немец? — спросил густо-красный Берлиоз.

― Я? Да, немец! Именно немец! — так радостно воскликнул немец, как будто впервые от Берлиоза узнал, какой он национальности.

― Вы инженер? — продолжал опрос Берлиоз.

― Да! Да! Да! — подтвердил инженер, — я — консультант.

Лицо Иванушки приобрело глуповато-растерянное выражение.

― Меня вызуал, — объяснил инженер, причем начинал выговаривать слова все хуже… — я все устраиль…