Это первый раз, когда мне захотелось отрастить длинные волосы. Первый. Потому что обычно я хожу с каре, но сейчас это смотрится так дико, первобытно и провокационно, что я на миг задумываюсь о смене прически. Моя мама очень любила, когда у меня были длинные волосы. Она их подолгу расчесывала, заплетала мне косички, а потом съебалась нахрен с каким-то смазливым продюсером в Штаты. Он решил, что у нее очень красивый голос. И сиськи. С тех пор я ненавижу длинные волосы.

Но только не сегодня, и только не когда Диана становится к высокой крестообразной распорке. Не помню, как она называется, да это и неважно, важно только то, что Роб запирает ее запястья в кожаные наручники. Точнее, как он это делает. Сначала скользит пальцами по предплечью и только потом затягивает ремешки.

Я, кажется, забываю как дышать, и не только я. Там ведь и до них что-то происходило, на сцене, но в зале все равно было достаточно шумно. Сейчас у всех кончились слова, тишина стоит такая, что мне кажется, я слышу скрип затягиваемой на запястьях Ди кожи. Это, конечно, обман слуха, но я все равно задерживаю дыхание. Ощущение такое, что я сейчас вдохну, выдохну – и нарушу всю красоту момента.

Волосы ей тоже убирает он: стягивает в пучок, открывая на всеобщее обозрение изящную спину. Ягодицы. Сейчас, когда она распята, обнажена и на первый взгляд беззащитна (потому что беззащитность и Ди – слова-антонимы), ее ноги кажутся особенно длинными.

Не представляю, остался ли в зале мужчина, который ее не захотел. Хотя, возможно, те, что сидят на цепи, сейчас представляют себя на ее месте со своими госпожами. Не знаю, как у них мозг там работает, я же неотрывно слежу за Робом. Вот он отходит, осматривая ее, снимает с большой подставки кнут (или хлыст?), который вынесли перед самым началом представления.

– Роб невероятный, правда? – еле слышно произносит какая-то девушка.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее и ловлю себя на раздражении. Не просто на раздражении: миниатюрная пухленькая рыжая меня бесит. При том, что она мне даже в подметки не годится! А еще я никогда раньше не цеплялась за женщин из-за мужчин. В моей картине мира это они должны за нас соперничать, а не мы за них.

Я ничего не отвечаю, отворачиваюсь. Смотрю, как его ладонь стекает вдоль позвоночника Ди, и как она тянется за его рукой, стремясь продлить это прикосновение. Это дико, но я словно чувствую это прикосновение сама. Как будто это я там распята, поэтому когда Роб отходит назад, замахивается – и кнут облизывает изящную спину, у меня темнеет перед глазами.

Жар растекается по телу, в горле становится сухо, губы горят. Я никогда себя так не чувствовала! Ни-ког-да! Но сейчас, когда аккуратные удары ложатся на тело Ди один за другим, когда она выгибается, с моих губ стекает странный гортанный выдох. Как будто я и впрямь стала ею.

Это продолжается… сколько? Не знаю. Здесь нет часов, совсем как в казино. Алые полосы, вспыхивающие на белоснежной коже Ди, темный длинный язык кнута, сила удара, свист вспарываемого воздуха… Когда все заканчивается, я чувствую себя как пьяная. Или обдолбавшаяся, потому что даже не замечаю, как он ее отстегивает, а потом куда-то несет.

– У него безупречная техника, – произносит рыжая уже в полный голос. Представление окончено, Роб с Ди на руках поднимается на второй этаж, скрывается за дверью, а в зале снова шумно, и музыка не имеет ничего общего с той совершенной симфонией: свист, хлопок, выдох, стон, которые были еще минуту назад. – И медицинское образование, у нас он один, кто так управляется с кнутом. Но к нему совершенно нереально попасть. Правда. Я уже три раза пыталась… а ты вроде с ней пришла. Не знаешь, как ей удалось?

– Не знаю, – раздраженно отвечаю я, но рыжая из тех, кто явно не понимает намеков.

– Жаль. А как тебя зовут?

– Никак. Мне пора, – я поднимаюсь, успеваю только поймать ее удивленный взгляд, и иду к выходу. Но на полпути останавливаюсь. Меня бесит то, что происходит со мной, сейчас меня бесит даже Ди, и все же ноги сами несут меня к лестнице. Я поднимаюсь тем же путем, что Роб, осматриваюсь – здесь несколько дверей, и все они плотно закрыты.

Если бы я не видела, куда он вошел, вряд ли поняла бы, где искать. Звукоизоляция здесь на уровне, я не слышу ни звука, что бы там, за этими дверьми ни происходило. Но сейчас меня словно кто-то толкает, я поворачиваю ручку двери, и…

– Если бы ты была участницей клуба, за такое тебя бы сразу исключили, – холодный голос Роба окатывает, как ледяной душ. Он стоит прямо напротив меня и смотрит: глаза в глаза. – Сейчас мазь впитается, и Диану нужно будет отвезти домой. Справишься?

Меня холодный пот прошибает, от того, что он только что сказал. Это значит, что второе собеседование мне не светит? Или что?

– Я сама справлюсь, – доносится голос Ди. Она лежит на кровати на животе, и вид у нее такой… отлетевший. Как будто она домедитировалась, как мы любим ржать.

– Справишься? – повторяет Роб. – За руль ей сейчас нельзя. Возьмете такси.

– Да, – киваю я. – Да, справлюсь.

– Проходи, – он отступает, – твоя ответственность – довезти ее до дома в целости и сохранности.

Это звучит так, что если я справлюсь, у меня еще будет второй шанс. А если нет…

– Манипулятор хренов, – когда за ним закрывается дверь, Ди еле языком ворочает. – Ему же позвонили, сказали, что ты идешь. Он сам дверь открыл… чтобы посмотреть, на что тебя хватит.

Я пропускаю ее слова про Роба мимо ушей, хотя больше всего мне сейчас хочется поговорить о нем. Узнать, как они познакомились, все такое. Вместо этого я спрашиваю:

– Ты как?

– Улетно. – Она закрывает глаза.

Я же подхожу ближе и рассматриваю ее спину. Крови нет. Красные полосы, припухшие, под ними кое-где кровоподтеки, но кожа не рассечена, вообще. Как можно это сделать так таким… орудием? Впрочем, спрашивать об этом Ди не вариант. Она в трансе. Я видела ее всякой, но такой впервые.

Когда мы идем к такси, ее шатает, она вообще не возражает по поводу того, что машину придется оставить здесь на стоянке. И, стоит нам сесть в уютный кондиционированный бизнес-салон, засыпает. У нас в городе вообще-то нет бизнес-такси. Есть одна контора, у нее три машины, три водителя, их телефон на всякий случай у меня стоит на быстром наборе.

Можно было бы тряхнуть отцовского водителя, но потом воя было бы на весь коттеджный поселок. По поводу моей дружбы с Ди, которую «в полуобмороке» приходится везти домой.

В телеге обнаруживается куча сообщений от Марата, но у меня сейчас нет ни сил, ни желания с ним общаться. Так же, как с Никитой, который видит висящую на мне Ди и… даже не охреневает.

– Возвращаю в целости и сохранности, – сообщаю я. – И если будет падать, не клади на спину.

Он мрачно кивает.

– Пф-ф-ф, – это выдает Ди, я же быстро прощаюсь и возвращаюсь в машину. Что она нашла в Мелехове – вопрос столетия. Он не из нашей лиги, обычный средний парень, даже внешка простецкая, белобрысый, с серыми глазами. Да, я могу понять, что ей хотелось позлить отца, но не настолько же. Я просто не представляю, как можно с ним после всех ее мужиков… после таких, как Роб. Хотя вот это уже совершенно точно не мое дело.

Оказавшись на заднем сиденье машины, я пишу Робу: «Ди дома. С ней все хорошо».

Он предсказуемо не отвечает.

В моей голове слишком много мыслей о той, кого там быть не должно. Диана Астахова – точная копия отца, у нее в глазах читается: «К своей цели по головам». Но почему-то сейчас именно моя голова ей забита, а на губах ощущается вкус ее губ. Я не могу дать этому определения, потому что в моей жизни хватает секса, женщин… да абсолютно всего хватает. Эта маленькая засранка в ней абсолютно точно лишняя, и это злит, раздражает еще сильнее. Потому что таких, как она, я ненавижу. Получающих все с рождения, воспринимающих как должное, еще и считающих, что ей все должны, только потому что она – Астахова.