– Как ты смеешь, щенок! – гневно крикнула Эльга. – Ты обвиняешь меня, будто я отняла у тебя честь! Обвиняешь в бесчестье! Я – твоя мать! Я чуть не умерла, пока тебя рожала, вон, спроси Уту, она подтвердит, – княгиня кивнула на свою сестру. Вместе с Улебом та в ужасе смотрела на ссору, стараясь вжаться в стену. – Я три дня лежала в горячке, даже Мальфрид считала, что я умру! Благодаря мне ты, единственный мне судьбой обещанный сын, родился в Киеве, а не в медвежьей берлоге! Не в том паршивом городце на Ловати, куда меня хотели отдать замуж. Благодаря мне ты получил Олегов стол, когда тебе было три года от роду! Ты не знаешь – и никогда не узнаешь! – всего, что я сделала, чтобы у тебя не было соперников на этом столе! Я позволила изгнать из Киева моего брата Хельги, потому что выбрала твоего отца и тебя! Что я сделала, чтобы у твоего отца не было других сыновей, кроме тебя! Тебе не пришлось бы винить меня, если бы ты сейчас сражался с двумя-тремя братьями! Если бы я не думала о тебе, я уже была бы снова замужем, ты знаешь об этом? Вся родня и дружина хотели выдать меня за Хакона, и тогда ты и он имели бы равные права на этот стол! И тебе, самое лучшее, пришлось бы ждать, пока он умрет. А потом сражаться с его сыновьями – от меня или не от меня. Но я всю жизнь думала только о тебе! Я много раз отнимала у себя самое дорогое, чтобы сохранить для тебя твое наследство. А ты, глупое теля, думаешь только о себе. Отрасти свою честь и славу, а не пытайся отнять у матери! Время сосать грудь для тебя давно прошло.

Святослав опустил голову. Свое звание соправителя и единственного наследника он принимал как должное и никогда не задумывался, чьими трудами оно было ему вручено и чем оплачено. Но не менее слов его поразило и смутило пылающее гневом лицо матери, ее горящий, твердый взгляд.

Он-то думал, что пришел в Киев занять пустующий стол. Но, похоже, мать считает звание соправительницы не пустой оговоркой.

– Прости, матушка, – он подошел к ней, опустив лицо с пылающей щекой. – Но я тоже должен… Орел кричит рано…

– Святша, ты только вступаешь на престол, – умиротворяюще сказала Ута, стараясь поскорее водворить мир и согласие. – У тебя впереди еще лет пятьдесят славной жизни и целая вечность славной памяти. Дай же твоей матери достойно завершить… – она запнулась, поскольку завершать жизнь двадцатидевятилетней княгине было рановато, – свое правление, чтобы уйти в сиянии славы.

– Я никуда не собираюсь уходить, – уже не так гневно, но суховато и твердо поправила Эльга. – Я была соправительницей Ингвара, как и ты, – она взглянула на сына. – Мы владели этим престолом втроем. Теперь нас осталось двое – ты и я. Таков был уговор между моим Олеговым родом и родом твоего отца. Послухи живы и сейчас здесь – Асмунд, полянские бояре. Нет только Торлейва и… Хельги, – она вздохнула, вспомнив самого старшего и самого обаятельного из своих братьев. – Но мои права – на всю жизнь. Даже когда ты женишься, я буду сидеть на своей половине престола, пока не умру. Я своим браком с Ингваром создала Русскую державу от Хольмгарда до Днестра, и я не раз уже не позволила ей развалиться. В тот день, когда я пришла на могилу Ингвара, я это сделала для того же – чтобы не дать моей державе развалиться и не оставить моего сына без наследства.

– У древлян же было два князя, – шепнул Улеб, когда Святослав отошел от матери и сел рядом с ним. – Они прикончили старого, а нам, то есть тебе, остался молодой. Уж этот от нас не уйдет!

Святослав не ответил, но взглянул на него с досадой. Эльга показала им лоскут от рубахи Маломира с кровью его сердца, и Святослав уже знал: эту кровь пролил и этот лоскут отрезал скрамасакс в руке Мистины, Улебова отца.

– Зачем ты с ним так? – Ута, страдая сильнее, чем если бы кто вздумал побить ее саму, положила руку на руку Эльги. – Он ведь князь, он не должен даже допускать мысли, что кто-то может его… ударить.

– Даже князь, даже василевс цареградский не имеет права попрекать бесчестьем свою мать, – вполголоса отчеканила Эльга. – Это Асмунд его научил, будто он после богов теперь первый, так пусть не разгоняется – перед ним еще есть я! И стол Олегов он получает не от Ингвара, а от меня! От Ингвара он получил бы только свой Хольмгард и сидел бы всю жизнь над Ильменем, на гусельках играл!

Эльга могла бы сказать еще немало – о том, на что она решилась и чем пожертвовала, чтобы сохранить для сына единую и могучую державу, которую тому не придется делить с соперниками. Но иные подвиги таковы, что лучше хранить их в тайне, и она надеялась, что они умрут вместе с ней, сохраненные лишь в ее памяти.

И еще в памяти того, кто разделял с ней ее заслуги и позор, кто был ее острейшим мечом в борьбе за державу и будущее. Тот, кто знал, чем Святослав ей обязан, больше, чем знал даже Ингвар.

Давно ли, казалось, Ингвар поднимал трехлетнего сына над тушей жертвенного коня перед началом похода на греков и его тоненький детский голосок вливался в общий крик: «Перуну слава!» И вот Ингвар сам ушел в небеса по Перуновой тропе, и на вершине Святой горы перед жертвенником стоит Святослав. Его стрый Тородд оглушил жеребца молотом – на такой удар у отрока еще не хватило бы сил, – но он сам нанес уложенному коню удар в горло. Пристально наблюдавшие за ним бояре переглянулись и чуть заметно кивнули: для тринадцати лет удар поставлен недурно. Глазами показали Асмунду: молодец, выучил как надо.

– Лет через пять я покажу тебе, как приносят богам людей, – негромко сказал ему Мистина, пока все направлялись от Святой горы к княжьем двору. Белые кафтаны были забрызганы кровью, отроки впереди несли большие котлы с жертвенным мясом – долей людей.

– Почему не сейчас? – Святослав живо обернулся к нему. – Я уже имею право!

– Приносящий такую жертву и себя немного отдает во власть Марены, а ты еще слишком юн, чтобы защититься от нее. Я знаю… со мной такое бывало.

– И что?

– Еле выплыл, – Мистина слегка улыбнулся, вспоминая черное море, звезды в вышине и вторящие им огни палат Морского Царя – где-то очень глубоко под собой.

Народ собирался чуть ли не с рассвета, и гридям приходилось расчищать проход для бояр. Гридница была плотно забита людьми, толпа занимала и весь широкий княжеский двор. Витали запахи из поварни – жареного и вареного мяса, рыбы, свежего хлеба. Котлы с кониной унесли варить.

Вот появилась Эльга с сыном. Святослав – стройный, светловолосый, в белом кафтане с полосками серебряной тесьмы и голубым шелком на груди, был так хорош, что по двору прокатился изумленный гул. Эльга шла рядом с ним, в таком же наряде, и смахивала слезы со щек.

Казалось, давно ли она сама была отроковицей, чью судьбу решали родичи. И вот, оглянуться не успела, как жизнь почти пролетела. Десять лет она была киевской княгиней, супругой светлого князя русского – и вот рядом с ней идет к Олегову столу уже новый князь, ее дитя, новое колено Олегова рода. И не она, мать, а другая, молодая княгиня имеет право идти по левую руку от него. Земная доля Эльги уже на том свете, и все эти месяцы она не могла отделаться от чувства, что сама скользит по грани яви и Нави.

Под приветственный крик дружин они вступили в гридницу. Под стук оружия по щитам прошли к престолу. Держа сына за руку, Эльга повернулась к людям; грудь ее вздымалась, смарагдовые глаза от слез блестели ярче, и казалось, в этой красоте и величии сосредоточено все благословение богов, отпущенное Русской земле.

– Бояре и дружина, русь и поляне, мужи нарочитые и мудрая чадь! – начала Эльга, и крики стихли. Глубокое волнение слышалось в ее звучном голосе и проникало в самую глубину души всякого, кто ее слышал. – Десять лет мы столом Олеговым владели втроем: муж мой Ингвар, сын мой Святослав и я. Князь наш Ингвар ушел с честью в палаты павших, сын наш единственный, Святослав, по праву явился ему на смену. Будьте все видоками, как взойдет он на отцовский и дедовский стол.

– Сначала мы должны услышать, каков его род, – по обычаю сказал Честонег. – Если ты, отроче, желаешь наследие твоего отца получить, сперва расскажи, кто были ваши деды.