Оказавшись на поверхности, личинки некоторое время отдыхали, затем у них лопались шкурки на голове, груди, и в образовавшуюся щель показывались взрослые насекомые, крепкие, коренастые, с мощными крыльями.

Забравшись на высокие травы или кустики, цикады собирались большим обществом и начинали распевать свои шумные песни. Были эти песни такие громкие и трескучие, что невольно хотелось отойти подальше от этих безыскусных оркестрантов.

Встреча с большим обществом цикад удавалась не каждый год, и нельзя было упускать возможность понаблюдать за тем, как из почвы выбираются личинки, как из них выходят взрослые насекомые, как они собираются вместе и затевают свои безобразно шумные песни. Образ жизни наших среднеазиатских цикад совсем почти не изучен. А, между тем, они, видимо, роясь под землею, приносят немало вреда растениям пастбищ, уничтожая их корни.

Цикады не были пугливыми и разрешали осторожно подойти прямо вплотную и направить на себя лупу. Очень любопытно было смотреть на вибрирующие покрышки звукового аппарата самцов. Самки цикад были немы и, в противоположность своим супругам, петь не умели. Звуковой аппарат цикад очень интересный, и вскрыв цикаду иголкой, можно было без особого труда рассмотреть все его подробности. Снизу брюшка, под большими белыми крышками находится полость. В ней располагались хорошо заметные барабанная перепонка и звуковая мембрана. Звуковая мембрана очень эластична, слегка выпукла и покрыта хитиновыми рубчиками. К ней присоединена мощная мышца, при частом сокращении которой мембрана колеблется и звучит. Звук усиливается резонатором — полостью в брюшке, заполненной воздухом. Эта полость настолько большая, что занимает почти все брюшко самца.

Наблюдая за цикадами, мы задержались в поле и прибыли в город позже времени, условленного с Константином Евстратьевичем для домашнего концерта. Сегодня на очереди была «Струнная серенада» П. И. Чайковского. В ожидании нас старичок чинно сидел на веранде дома.

— Я смиряюсь, если цикады — виновницы моего ожидания, — здороваясь, говорил Константин Евстратьевич. — Видимо, замечательны песни этих насекомых, если древние греки почитали цикад и посвятили их Аполлону.

Кроме музыки, история античного мира была большой слабостью Константина Евстратьевича.

Случилось так, что пришло время менять масло в моторе машины, сделать это нужно было, пока оно было еще горячее и я, нарушив наш обычай, уговорил без меня начать прослушивание концерта.

Через открытое окно дома музыка была хорошо слышна и во дворе, где я занимался делами. Когда я, закончив дела, вошел в комнату, лицо Константина Евстратьевича было сухое и недовольное.

— Знаете ли, наверное, в вашей пластинке что-то испортилось. В одном месте оркестр сопровождается каким-то дрянным и гнусным подвизгиванием. Очень жаль такую чудесную музыку!

«Струнную серенаду» мы недавно прослушивали, и пластинка вела себя превосходно. Поэтому я предложил вновь включить проигрыватель.

Прозвучали громкие аккорды торжественного вступления. Потом мелодия скрипок стала повторяться виолончелями и возвращаться к скрипным в минорном, более печальном тоне. Затем началась главная часть в речитативном стиле чередования аккордов с отрывками взволнованного мотива. Этот мотив, напоминая вальс, развиваясь дальше, стал господствующим. Он то лился широко и спокойно, то становился более отрывистым и, когда нарастающая его мощность стала заканчиваться быстрыми аккордами, внезапно раздалась пронзительная трескучая трель цикады. Песня ее неслась со стола, из букета цветов, привезенного нами. В торжественной заключительной части песня цикады оборвалась…

Так вот откуда эти звуки, огорчившие ценителя музыки! Случайно привезенная с цветами цикада молча сидела в букете, пока не раздалось определенное сочетание звуков. Быть может, это место серенады в какой-то мере было в унисон настройке звукового аппарата насекомого и действовало на него, как первая трель цикады-запевалы, невольно возбуждающей весь хор певцов. В этом почти не могло быть никакого сомнения, и мы еще раз повторяем «Струнную серенаду», и неизменно на том же месте из букета раздается трель нашей пленницы.

Наши эксперименты были не особенно по душе Константину Евстратьевичу.

— Ну, знаете ли, — досадовал он, — не думал я, что у ваших цикад такие противные голоса. А ведь в древней Греции цикада одержала победу в состязании двух арфистов.

И Константин Евстратьевич рассказал такую историю: два виртуоза Эвон и Аристон вышли на артистический турнир, и когда у первого на арфе лопнула струна, на его инструмент внезапно села цикада и громко запела. Да так хорошо запела, что за нею и признали победу.

Все это, конечно, дошло до наших дней как сказка, но в эту сказку теперь цикада, сидевшая на букете цветов, внесла некоторую ясность. Почему не мог звук лопнувшей струны явиться как раз тем тоном, на который рефлекторно отвечал звуковой аппарат цикады. Ну, а чудесная песня цикады, севшей на арфу, и ее победа — это уже красивый вымысел, дополнение к факту, достоверность которого теперь казалась вполне вероятной.

Теперь, если мне приходится слышать «Струнную серенаду» Чайковского, я невольно вспоминаю нашу цикаду и историю состязания Эвона и Аристона.

Загадочный музыкант

После долгих блужданий по раскаленным каменистым горам я выбрался на край долины. Отсюда, с вершины красной горы, на много десятков километров во все стороны была видна вся обширная и безлюдная Сюгатинская долина. За нею виднелась цепь гор Турайгыр. Они уходили влево и терялись в синей дымке. Справа шумела река Чилик в зеленых тугаях. За рекой громоздились причудливо изрезанные желтые, красные и черные горы пустыни. Солнце уже не жгло землю и большое, красное, потухающее садилось за скалистые горы. В воздухе стояла удивительная тишина: громадные просторы дикой пустынной долины, синеватая мгла на горизонте, угрюмые горы — все это как будто застыло прочно и надолго.

Случается так, что во время путешествий в быстрой смене картин природы приходит неожиданно какое-то совершенно особое мгновение, когда окружающее запоминается на всю жизнь до мельчайших подробностей. Таким и был этот странный вечер.

Около речки замерцал огонек бивака, совсем как маленькая звезда, опустившаяся на землю. До него было около трех километров. Вдалеке чуть звякнули камешки, послышался легкий шорох шагов, и в распадке между редкими кустиками боялыша внизу, в долине, едва заметными точками промелькнули джейраны. Стояла такая удивительная тишина, что даже слабые звуки неслись во все стороны по широкой долине и доходили до самых скалистых вершин пустынных гор.

Солнце ушло за скалы, и вокруг еще больше потемнело, а когда загорелась самая яркая звезда пустыни, в долине раздалось странное и незнакомое стрекотание. Без сомнения, это пело какое-то насекомое, сверчок или кузнечик. Звуки песни неслись издалека, с правой стороны, но не из тугая, окружающего речку, а из самой пустыни. Вскоре раздался другой такой же звук с противоположной стороны. В Сюгатинской долине, на ее обширных просторах, по меньшей мере, на расстоянии десяти километров друг от друга, перекликались два таинственных музыканта.

Ну как не помчаться туда, вниз, к загадочному певцу. Спуск закончен, почти бегом с холма на холм, целый километр. А там! Какая она стала громкая и еще более необычная эта странная песня! Певец где-то тут за курганчиком, совсем рядом, может быть, около черного кустика. Кто он такой? Наверное, большой, с длинными чуткими усами, раскрашенный в яркие цвета гор пустыни красными, черными, желтыми пятнами.

Но за курганчиком звук не громче, все такой же и по-прежнему несется все откуда-то спереди, как и раньше, неослабевающий, призывный и страстный. Быть может, сейчас где-нибудь с гор, поводя усами, спускается на призывную песню немая подруга неумолчного музыканта? Но где же он сам, певец сумеречной пустыни? Ведь пройдено столько шагов, а звук все тот же, сильный и резкий. Наконец он тут рядом, и стоит только протянуть к кустику руку…