— Не надо, право, такая благодать вокруг!

Близился полдень, когда мы двинулись в обратный путь. Тропинка вывела нас на узкую улочку окраины. Повстречав группу полярников, мы вместе направились к «Смоленску». Чукчанка Вера с любопытством осматривалась, все казалось ей удивительным: двухэтажные и даже трехэтажные здания, магазины, океанские суда, шумная толпа. Михаил Сергеевич рисовал девушке жизнь большого мира, с которым ей предстояло познакомиться.

— Послушайте, — сказала Вера, — где-то работает большой мотор.

— Вероятно, на лесопилке, — заметил Конусов.

— Погодите, погодите, — прислушался Бабушкин. — Летит хабаровская «гидра»!

Из-за сопки вынырнула двухмоторная летающая лодка. Ее голубая окраска сливалась с цветом неба. Машина коснулась воды в центре бухты и понеслась по ее глади. От берега, пыхтя и чихая, к самолету двинулся катер.

Я заторопился на пароход. В кают-компании накрывали стол для хабаровских гостей.

— Штурман летающей лодки «С-55», — представился прибывший на катере светловолосый молодой человек с колючими серыми глазами. — Где журналист Изаков?

— Сейчас явится. Когда летите обратно? — спросил я.

— Через час двадцать. В Хабаровск сегодня не успеем, придется заночевать на западном побережье Камчатки… А вот и командир самолета.

В кают-компанию вошел мужчина лет сорока пяти; Водопьянов, Ляпидевский, Доронин, Святогоров обступили его, посыпались вопросы:

— Где летает «черный» Иванов? Что делает старик Мауно? А как Илья Мазурук?..

Передав Изакову пакет для редакции, я помчался отыскивать фотографа Новицкого и челюскинского кинооператора Аркадия Шафрана. Найти их можно было в лаборатории «Камчатской правды» либо в местной артельной фотографии с вывеской «Ателья».

Лаборатория занимала получердачное помещение, куда вела расшатанная винтовая лестница. Поднимаясь, я услышал журчание Новицкого:

— Я ему, значит, говорю — нет аппетита, и точка! А доктор…

— Петр Карлович, снимки готовы? — крикнул я. — Самолет уходит!

— Всякому овощу — свое время, — наставительно вымолвил Новицкий и снова обратился к Шафрану: — А доктор, стало быть, свое. «Медвежатина, говорит, штука отменная, но в неумеренных дозах…»

— Самолет уйдет без ваших снимков, — простонал я. — Петр Карлович, где негативы?

— Мокнут, — с убийственным хладнокровием ответил фотограф, погружая толстый палец в ванночку с мутной жидкостью. Затем, указав на деревяшку, с которой свисали змеившиеся ленты, так же невозмутимо добавил: — А эти сохнут.

— Предупреждаю, что самолет уйдет, и снимки останутся при вас. Читатели увидят их в лучшем случае через месяц!

Новицкого проняло:

— Аркадий, где спирт? И чего ты канителишься, не понимаю!

Шафран протянул ему пузырек:

— Мои снимки высохли, сейчас буду упаковывать.

— А я? А мои? Это, голуба, не по-товарищески!

Я всячески тороплю фотографа и наконец, вырвав из его рук пакет, скатываюсь по закруглениям лестницы… До берега близко, но летающая лодка стоит на той стороне «ковша». Найду ли я катер, чтобы переправиться?

Во весь дух бегу по изогнутой улице. Неужели самолет уйдет минута в минуту? Нельзя же оставить читателей без этих злободневных снимков!

…Портовые строения скрывают уголок бухты, где стоит летающая лодка. Улица поднимается в гору, бежать трудно. До вылета минут пять-шесть… Огибаю длинное здание портового склада… Слышу гул моторов, работающих на малых оборотах. Кончено, опоздал! Летающая лодка выруливает к центру бухты — на старт…

В сотне метров вижу катерок, подле него — трое людей. Прижав локтем заветный пакет, мчусь по отлогому каменистому берегу, хватаю за рукав бородача в клеенчатом плаще:

— Выручайте! Важные материалы… В Москву… Для газеты… Надо передать на самолет…

Люди переглядываются, будто не понимая моей взволнованной речи.

— Однако, айдате! — неожиданно откликается бородач.

Паренек лет четырнадцати с кошачьей ловкостью прыгает на катер. Другой, постарше, упираясь ногами в податливую прибрежную гальку, сталкивает его с мели.

— Не мешкай, однако, — зовет меня суровый дядя в плаще и кивает подростку: — Запускай, Елеся!

Летающая лодка отошла уже за полмили и разворачивается. Еще бы пять минуток!..

Чернобородый оттолкнулся багром, катер описал полукруг и побежал, набирая скорость. Но тут я с ужасом увидел и еще явственнее услышал, как бешено закрутились винты гидроплана: «С-55» пошел на взлет. С отчаянием наблюдал я за летающей лодкой. Сейчас она оторвется! Испорчена корреспондентская работа двух месяцев!..

Но что за чудо — моторы заглохли! Из люка летающей лодки высунулась чья-то фигура; вероятно, это механик. Он пробирается к мотору, хлопочет возле него и внезапно, как театральный Мефистофель, проваливается в люк. Самолет снова разворачивает на старт.

Нет, теперь не упустим! Бородач ведет катер наперерез гидроплану. Правильный маневр! Летчик, понятно, не будет стартовать, когда на его пути маячит неожиданное препятствие. Елеся вскочил и усердно машет кепкой. Остается с четверть километра… Нас заметили! Винты замедлили бег. Летающая лодка мерно покачивается на волнах. Не убавляя скорости, человек в плаще направляет к ней катер.

— Куда, че-е-рти-и-и! Сво-ра-чи-вай! — орет в рупор механик.

Сменив курс, идем малым ходом параллельно стартовой линии.

— Стой!.. Гондолу разобьете! Стой! — слышен голос остроглазого штурмана. — Что у вас там?

— Материалы для Москвы.

Катер медленно приближается к летающей лодке, оттуда несется рев:

— Тише, отсек продырявите! Руками упирайтесь…

Четыре пары рук предотвращают столкновение.

Из люка появляется голова Изакова. Передаю пакет:

— Здесь снимки… Привет Москве!

Гора с плеч…

Голубой «С-55» стартует, унося на борту моего товарища. В Хабаровске он пересядет на «Р-5». Специальные самолеты, заказанные редакцией, ожидают его на всей трассе. Через несколько суток Борис Изаков войдет в кабинет редактора и положит на стол челюскинские пакеты. Минует еще одна ночь, и миллионы людей будут читать рассказы полярников о челюскинской эпопее, рассматривать рисунки Решетникова и редкие фотографии, заснятые в ледовом лагере Чукотского моря…

Более тридцати лет прошло с тех пор. Тогда перелет Изакова представлялся нам настоящей воздушной экспедицией. А сегодня любой советский гражданин, купив билет в кассе Аэрофлота, может попасть из Петропавловска в Москву часов за четырнадцать-пятнадцать.

— Доставили пакет, однако, — улыбнулся бородач, когда нос катера заскрипел на прибрежной гальке.

— Как только отблагодарить вас?

— Ничего не требуется, а на добром слове — спасибо.

Я не решался предложить этим людям деньги, но хотелось чем-то выразить признательность. Достал из кармана деревянный портсигар работы вятских кустарей:

— Кто курящий?

— Я, однако, не занимаюсь, а Елеське рано, — сказал человек в плаще. — Вон Фрол дым пущает.

Я протянул Фролу портсигар:

— Будете вспоминать, как за самолетом гонялись…

Снова мы в Тихом океане — последний переход.

В кают-компании неумолчно стучали костяшки домино; Ляпидевский под собственный аккомпанемент баском напевал «В гавани, в далекой гавани»; внезапно появлялся и, скептически пожав плечами, тотчас же исчезал Сигизмунд Леваневский; изредка заглядывал Каманин, холодным взором окидывал сборище, словно укоряя: «Не делом, товарищи, занимаетесь!»; перед сном, на руках у матери, кают-компанию навещала самая юная пассажирка — Карина Васильева; заходил Бабушкин, чукчанка Вера; ероша волосы, страдал над рукописью Михаил Водопьянов, а друзья, имея в виду ее необыкновенные размеры, участливо расспрашивали: «На каком километре держишь?..»

Обычно после ужина собирал общество «аляскинский гость» Маврикий Слепнев; он рассказывал забавные и трагические эпизоды своей богатой приключениями летной жизни. Случайно открылись его незаурядные литературные способности. Было это так. Пришла радиограмма из редакции: собрать рассказы о полетах всех семи Героев Советского Союза — тысячу строк — и передать телеграфом из Владивостока. Темы рассказов — по выбору летчиков. Я попросил Слепнева уделить время для беседы. «Не надо, — ответил летчик, — сам напишу». Оказывается, с такой просьбой к нему уже обращались корреспондент «Известий» Борис Громов и, конечно, вездесущий Миша Розенфельд.