Мы вышли на палубу. Из кают-компании доносился обычный гомон.
— Зайдем, Сигизмунд Александрович?
— Нет, не охотник я до галдежа.
В кают-компании Анатолий Ляпидевский и его штурман Лев Петров сражались в «козла», бросая победоносные взоры на Доронина и Талышева. В углу за столиком сидел нахохлившийся Водопьянов, а над ним с лукавой усмешкой склонился Кренкель:
— У тебя, Мишенька, видать, самый сенокос. Каковы нынче травы?
— Ладно, будет тебе острить! — буркнул Водопьянов, продолжая писать. — Всё смешки да хаханьки…
— Какой смех! Дело нешуточное: из Москвы отправился летчик Водопьянов, а возвращается новое светило художественной литературы. Когда же ты одаришь человечество своим гениальным творением?
— Отвяжись, говорю!..
Большое общество собрал вокруг себя Михаил Сергеевна Бабушкин. Всюду, где появлялся этот обаятельный, задушевный человек, становилось весело. Редко приходилось видеть его хмурым.
До того как стать знаменитым полярным пилотом, Михаил Сергеевич прошел большую жизненную школу: работал мальчиком на посылках, учеником жестянщика, киномехаником, электромонтером. Он был в числе первых четырех русских солдат, обученных летному искусству в 1915 году, когда авиационным частям на германском фронте срочно потребовалось пополнение.
Бабушкин и пилот Томашевский первые применили самолет для разведки морского зверя. Каждую весну Михаил Сергеевич прилетал в горло Белого моря, на остров Моржовец. Поднимаясь в воздух на маленькой амфибии, он отыскивал лежбища гренландского тюленя и наводил на них суда.
В 1928 году Михаил Сергеевич прославился своими полетами при поисках экипажа дирижабля «Италия». Он доказал возможность посадки на дрейфующие льды.
Полярники говорили: «Бабушкину сорок лет, но его энергии и сердца достало бы на двух двадцатилетних». На «Смоленске» Михаила Сергеевича постоянно окружала молодежь. Кипели споры, рождались дерзкие замыслы покорения Центральной Арктики.
Я вернулся на палубу и между громоздкими ящиками стал пробираться к люку твиндека. Теплый южный ветер развел крутую зыбь, нос «Смоленска» захлестывали волны. В бархатнотемной чаше неба полыхали и падали звезды, чертя сверкающий след до горизонта. Еще одна ночь — и мы на Камчатке! Кажется, самый долгий путь — до Петропавловска, а там уже недалеко и Москва…
Заглянув в радиорубку, я отправил две телеграммы. Сообщил командованию камчатских пограничников, что везу более тридцати статей челюскинцев для газеты и прошу, если позволит погода, выслать навстречу легкий самолет-амфибию либо моторный катер. Другая телеграмма была адресована камчатским связистам; меня беспокоило, справится ли петропавловская радиостанция с таким обилием корреспонденции. Начальник рации ответил немедленно: связь с Хабаровском поддерживается несколькими аппаратами, гарантирована быстрая передача пятидесяти тысяч слов.
Погода разрушила мои надежды — океан не утихал, и на самолет нечего было рассчитывать. «Смоленск» приближался к Петропавловску. Там пачками взлетали зеленые, красные, белые ракеты. Мы замедлили ход и невдалеке от обрывистого берега стали на якорь в бухте.
До города, скрытого за скалой, полторы-две мили. В порт мы войдем лишь утром. Неужели и катер не пришлют?.. Одиннадцатый час, палуба опустела. Утесы принимают причудливые формы, всплески моря напоминают шум мотора… Еще четверть часа… Ждать больше нечего. С досадливым чувством поплелся я в твиндек…
— Эй, на «Смоленске»! — слышится глухой голос за бортом.
Не веря своим ушам, подбегаю:
— Катер? Пограничники?
— А вы кто? — спрашивает тот же голос.
— Корреспондент газеты…
— За вами и прибыли.
Стучусь в каюту Копусова. Он выходит вместе с механиком Колесниченко. За борт перекинут легкий веревочный трап, пограничники на катере придерживают его нижний конец. Сунув глубже под бушлат пакет с материалами, лезу через борт, нащупываю ногой скользкую перекладину трапа. Он раскачивается, деревяшки так и норовят выскочить из-под сапог — неприятный спуск! Сильные руки подхватывают меня:
— Здравствуйте, товарищ!
Укутав шею теплым шарфом, спускается Копусов.
— Ну и трусил же я, что доктор зачалит! — улыбается Иван Александрович.
Через полминуты к нам присоединяется Колесниченко.
Аппаратная петропавловской радиостанции ярко освещена. «У вас только двенадцать тысяч слов? — разочарованы связисты. — Да это нам на один зубок! Утром добавите? Добро!»
Первой уходит наша с Копусовым радиограмма о прибытии «Смоленска» в Петропавловск. За ней — выдержки из дневника Маркова. До рассвета надо продиктовать машинисткам еще пять-шесть статей… В Москве сейчас три часа дня, значит, в завтрашней газете читатели увидят начало марковского дневника…
Теплое, солнечное утро. Из-за сопок появилась эскадрилья самолетов. Навстречу «Смоленску» вышла флотилия кораблей, пестро расцвеченных флагами. Население Петропавловска высыпало на берег.
Мне вручают радиограмму из редакции: корреспонденции получены, дневник Маркова начали печатать, Копусову — благодарность за активную работу для «Правды». Спустя два часа — новая «молния»: по заданию редакции завтра из Хабаровска в Петропавловск стартует летающая лодка «С-55»; надо подготовить все материалы и вручить их командиру машины.
Днем, когда в городском театре шло торжественное заседание, в порту ошвартовался «Красин». Вскоре в фойе появился средних лет человек в надетой набекрень фуражке морского летчика и в светло-коричневой кожанке. Поравнявшись со мной, он вежливо козырнул и, поглаживая коротко подстриженные усики, спросил баском:
— Вы москвич?.. Не знаете ли, Виктор Львович Галышев здесь?
— Он в президиуме, на сцене.
Не трудно было догадаться, что это Маврикий Слепнев.
— Выступления не окончились? Отлично. Успею. Впечатлений масса! Вы фотограф, кинооператор, журналист? Простите, ваша фамилия? Значит, плывем вместе! Ну, я пошел… Как это в «Онегине»? «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал…»
Словоохотливый и общительный летчик направился в зал. Оттуда послышались аплодисменты.
В фойе стремглав влетел Розенфельд:
— Опять встретились! Третий раз в этом месяце.
— Как сходили на Аляску?
— Погоди, все расскажу. Сейчас был на радиостанции. Сюда идет «Сучан», везет почту из Владивостока, московские газеты…
Миша сыпал новостями, перескакивая с темы на тему. Красноречиво описал поход на Аляску. Несколькими штрихами метко охарактеризовал Слепнева. Мимоходом вспомнил об индейце Эли, с которым познакомился в Номе, и о старике греке, по фамилии Грамматика, просившем, чтобы его «за любую плату» доставили в Европу.
— Интересно на Аляске? — спросил я.
Мой приятель скорчил гримасу:
— Я-то воображал: Ном, Ном!.. Маленький провинциальный городок. Зеленая скука. Рай для сплетников: в Номе каждая собака знает, что получила на обед соседская кошка…
Появился Борис Изаков.
— Завтра лечу в Москву, — сказал он.
— Как? С кем?
— Очень просто — самолетами. Переходя с одной машины на другую, я рассчитываю попасть из Хабаровска в Москву за пять суток.
— А как же до Хабаровска? — ревниво допрашивал Розенфельд.
— На летающей лодке «С-55».
— Вот удача! Совершить перелет Камчатка — Москва! Будет о чем написать…
От окраины Петропавловска по склону сопки черной змейкой вилась тропа, теряясь на вершине среди пятен побуревшего снега. В долине по-весеннему журчал ручей. У подножия сопки он вливался в бурный поток, с гулом стремившийся к бухте. Ветер гнал густые клубы тумана… Каково сейчас над холодным Охотским морем? Где хабаровская летающая лодка? Прибудет ли она сегодня?..
Поднялись на вершину. Михаил Сергеевич Бабушкин, запрятав ладони в широкие рукава кожанки, уселся на почерневшем пне. Сощурив глаза, он подставил обнаженную голову солнечным лучам.
Бабушкин восхищался открывающимися видами и искал в них сходство с живописными уголками родного Подмосковья, вспоминал о своих странствиях, с нежностью говорил о семье. По стоило мне заикнуться о полетах в Арктике, как летчик погрустнел:
