***

Мне было известно больше других. С рождения я знал то, что оставалось неведомо многим до самой смерти. Таковы правила, таков этот мир: одним дано всё от начала, другие не получат ничего. Мы не равны.

Я верил в это и верю. Рершер был существом иного плана, не биологически, и даже не по мысли. Он родился среди рабочих и должен был всю жизнь отдавать долг Империи, не думая даже о том, что находится за пределами стен и скал вокруг него, но в нём ли дело, в обстоятельствах, в солдате, рухнувшем с неба?

Сейчас меня поражает то, что я успел сказать ему, попросить. Хичкимсэ бредил, и не думаю, что полностью понимал слова мои. Он был солдатом чужого мира, чужих правил и законов. Даже говоря в полном здравии и на одном языке, мы бы не поняли друг друга. Впрочем, и с Рершером, и с кем-либо ещё, полного понимания мне было не достичь. Сейчас я думаю: возможно ли понять хоть кого-то в этой Вселенной? Смогут ли те, кто увидит послания мои, понять, о чём думал я?

Желания мои и попытки привели к одному: всё кончилось. Сам я боялся поведать Рершеру о Фронтовой дуге, о правилах мира, в котором мы живём. Каждая планета в Империи ограничена своими правилами и скованна ими, и любой житель её способен лишь отдавать свой долг. Для имперцев моего статуса это смешно, но многие, особенно на колониях, не знают даже ориентации своей системы. Ниривин делится на тридцать шесть гигантских секторов — сеньрин, каждый из которых тянется на тысячи световых, и в каждом из них миллионы планет. Многим имперцам неведомы их названия, расположение и то, какие сеньрины касаются Фронтовой дуги.

Иронией можно назвать то, что Хичкимсэ знал об этом. Ему было ведомо, в какой части галактики он оказался и как далеко от центральных миров находился. В сеньрине Римсиф его войскам искать было нечего, лишь разрушать города Империи, убивая войска и прорываясь дальше, вглубь, на другой край галактики, к столице. Простой солдат и тот мог думать о подобном, просчитать ход союзников своих. Гражданским же, что живут день ото дня лишь своим долгом, и не стоит думать о таком. В незнании их благо.

Представить не могу, что чувствовал Рершер, когда в последний раз говорил со своим «пленником». Сознание Хичкимсэ затуманилось ещё до второго землетрясения, а после — от солдата осталась лишь оболочка да куски памяти.

Мой старый друг, ты столкнулся с объяснениями безумца. Едва там осталось что-то от воина, от семиолойда вражеской стороны. Ты видел лишь тело, что издавало звуки умирающего разума.

Но большего я предложить не смел. Я дал Рершеру информацию, помощь, дал шанс уйти.

После тех толчков, что город размололи в прах, мне встретился уникальный пациент. Он корректировал скважины, ведущие к поверхности. Такие быстро заделывались, дабы сохранять фильтрованный воздух в городских глубинах. Токсичные испарения поверхности всегда были врагами столь же страшными, сколь и Сашфириш с одним из Трёх во главе.

Тот низкорослый человек, скрючившийся, горбатый, помню его как сейчас. В отплату за спасение жизни его он предложил чем-то помочь, отблагодарить. Удивительно, что просьба моя о личном доступе к новым скважинам, рождённым минувшей катастрофой, сработала. Я получил шанс подобраться к путям, что вели к вершине мира. И конечно, доступ этот передал ему.

Рершер, мой давний, первый друг. Возможно, именно потому я столь сильно помогал ему. Потому вновь нарушил клятву, сделав выбор между двумя жизнями. Я пренебрёг Хичкимсэ. Сейчас, думаю, его можно было спасти, но жизнь его угрожала бы мне и тем, кто втянут был в прошедшее. Ему оставалось только умирать от полученных ран, отдав всё, что он мог. Сказав то, что знал. И я надеюсь, что слова его в последние дни жизни, какими бы пустыми не сделались, были честны. Что они смогли помочь другу моему с женой его.

Всю жизнь Рершера пытались спасти от самого себя. Я — доктор, и долг мой, как и предков моих, спасать других. И я делал всё, чтобы помочь ему. Продвигал вперёд. Не думаю, что мог защитить тех двоих от грёз их, но пытался уберечь от чего-то иного. От того, чего сам ещё не понимаю.

***

В 2437 году на одной из планет Ниривин опробовали особую бомбу. Увидевшие её застыли, ослепленные белым сиянием. Кто-то бежал, прятался, иные замирали, не зная, как быть. Едва свет её исчез, все выдохнули, но вспышки вновь разнеслись над головами, окидывая небо огненными всполохами. Они начали разрастаться, пожирая и поглощая всё вокруг: воду и горы, дороги и города, технику и армии. И лишь гул нарастающего взрыва разносился по целому материку.

Технология рейтонных двигателей, запрещённая в Ниривин за пару десятков лет до того случая, была похищена Сашфириш. И рейтонные частицы, известные лишь своей разрушительной силой, местные учёные использовали единственно верным путём — они создали страшнейшее оружие, что видела Вселенная после планетарных разрушителей.

Эти факты врезались Рершеру в мозг и звенели головной болью.

— Зачем ты всё это рассказал?

Хичкимсэ лежал перед ним. Глаза его потемнели и закатились, рот без конца висел приоткрытым.

— Солдат, почему? Что ты хотел…

— Знаешь, почему в Ниривин над гербом одна дуга, а у нас — две? — он пролежал некоторое время, выжидая ответа. — Мы желаем свободы, всем. Обе галактики должны процветать. Ниривин хотят держать всё в своих руках, контролировать. Одна дуга, один мир и одна Империя. Вас же так воспитывали?

— Нам никогда не говорили о подобном.

— Что?

— Про герб. Он просто есть, и трактовали его по-разному.

— О чём ты? — Хичкимсэ смотрел в пустоту ночной комнаты.

— А ты, что ты несёшь? Ответь, зачем ты начал говорить про оружие?

— Бомбы, точно, — за механическим голосом переводчика шуршала утомлённая речь семолоида. — Да. Рершер. Здесь ты. Ты хочешь подняться в тот мир, который наверху, да? Туда, где я провёл жизнь. Хочешь туда? Забрать туда и себя, и свою жену?

— Я всё делаю ради этого.

— Какая глупость! Ты рвёшься туда, где правят сильнейшие этого мира, где воля таких как я не стоит ничего, а твоя жизнь — меньше чем пыль. Ты готов остаться среди вечных разрушений, в вечной войне, в космосе, где властвуют планетарные разрушители?

— Мы можем погибнуть и здесь. Любой момент наших жизней — наш риск. Но я хочу умереть под настоящим небом, а не под завалами. И я возьму Звеифель с собой, пусть там будут хоть крейсера, хоть армии, хоть рейтонные бомбы.

— Глупец, — солдат отвёл усталый взгляд. — Бойся их. Бойся бомб этих. И Трёх.

— Я знаю о них, изначально Шестеро, но сейчас трое из них — за Сашфириш.

— Ошибаешься. Люди, вы боитесь говорить о них. Твой голос не дрожит. Тебе неведома их сила, то, чего боялись все Императоры и с чем никакое оружие нашей мысли не сравнится! Лишь с их воли можно использовать рейтонные бомбы. Лишь они могут словом уничтожать планеты. И один из них рядом, где-то. Где-то. Его шаги разносятся в тени. И гром гремит ночами. Он скалится, злится. И идёт, всё ближе. Никто и не заметит как он подойдёт совсем рядом и ударит. Таким неведома жалость, они иные, — блеснувший страхом взгляд впился в Рершера. Хичкимсе рванулся, кашлянул и протянул худые руки к человеку. — Они — не люди! И встреча с ними несёт лишь гибель, даже тем, кто следует за ними. Рершер, если ты отрёкся от прошлого, отрёкся от своей жизни, запомни правило Двух Империй! Беги от Трёх, по чью бы сторону ты ни был. И молния в ясный день — знак. Увидишь её, тогда лишь прощайся со Звеифель.

— Неужели ты так их боишься? — прежде стоявший, Рершер присел возле раненного.

— Бесстрашных нет. Видел бы то, что мы — не остался бы равнодушен.

— Я видел другое, много.

— Смерти от обрушений? Природные трагедии? Не думай даже, — кривой рот оголил острые зубы. — Это — лишь мелочи, в сравнении с ужасами дуги. Она меняет всех. Даже семиолоидов.

— Я понимаю, что верхний мир намного опаснее. Но не могу остаться. Мы не сможем тут жить.

— Тогда вам придётся выживать. Снаружи только война.