Хотя я никогда не признавался Вернону, я и впрямь в свое время преклонялся перед Байроном. Однажды даже выложил чуть ли не тысячу фунтов за завиток его волос.

Чтобы скрыть смущение, я потянулся за бутылкой и налил Вернону полный стакан. Затем, уже спокойней, вкратце изложил ему содержание писем: опера, приглашение на обед, подробное описание дома и домочадцев. Вернон даже бровью не повел.

– Ну, что скажете? – закончив, спросил я. – Вы должны признать, что это открытие.

Вернон ничего не ответил, и вдруг словно маска спала с его лица – я понял, что старик завидует. Он всю жизнь занимался старинными и редкими книгами, имея этот магазин, наверно мечтая о находке, подобной моей. Вместо этого он разорился и вынужден был продать свое дело. А тут невесть откуда появляется пришелец, сколотивший небольшой капиталец на грязной торговле антиквариатом, перекупает его бизнес и почти сразу же делает открытие, какого не удалось сделать ему.

– Сколько, как вы думаете, могут стоить эти письма? Я хочу услышать ваше мнение специалиста.

– Трудно сказать. – Вернон задумчиво погладил себя по жилету. – Никогда не знаешь, каких глупостей ждать от покупателя, когда речь заходит о Байроне. Возможно, и несколько тысяч, да вы лучше меня в этом разбираетесь.

Мгновение мы смотрели в глаза друг другу. Я понимал, что Вернон проверяет меня, как капризный ребенок, прикидывая, насколько далеко он может зайти, прежде чем я выйду из себя.

– Вернон, – мягко сказал я, – меня не раз так и подмывало уволить вас…

Он пригубил виски. В ярком солнце, заливавшем офис, его лицо выглядело еще более сухим и морщинистым, чем обычно, похожим на лист бумаги, который в ярости скомкали, а потом, пожалев о своей вспышке, пытались разгладить, но безрезультатно.

– Теперь вы тут хозяин, мистер Вулдридж. Вы вправе нанимать сотрудников по своему усмотрению.

– Но я вас не уволил, – продолжал я, – потому что предпочитаю, чтобы мы оставались друзьями. Я уважаю вашу, Вернон, эрудицию, вашу ученость…

Мои слова потонули в молчании. Солнце садилось. Вернон поднял голову и посмотрел в потолок, стекла его очков предостерегающе блеснули.

– Послушайте! – сказал я. – Я знаю, что вы думаете обо мне. Вы считаете меня обыкновенным дельцом, и никем больше, чем-то вроде бездушного калькулятора. Но это не так, Вернон, и мне бы хотелось, чтобы вы…

Продолжать было бессмысленно. Через минуту он опустил голову, свет мерк в его очках.

– Мы с вами, мистер Вулдридж, всегда по-разному будем смотреть на вещи. Мы принадлежим разным мирам. Лучшее, что мы можем сделать, это найти способ совместного сосуществования.

С этими словами заносчивый дурень со стуком поставил стакан и стал с трудом подниматься со стула. Меня душила злость. На сей раз он зашел слишком далеко. Но, прежде чем сказать, что он уволен, я решил немного его помучить.

– Вернон, в этих письмах есть кое-что еще, о чем я вам не сказал.

– В самом деле? И что бы это могло быть?

Не говоря ни слова, я протянул ему третью страницу, усеянную таинственными значками. Вернон снова сел и мгновение смотрел на них. Теперь он поднял-таки, и не одну, а обе брови, собрав лоб в мелкие складки. Когда он заговорил, легкая улыбка блуждала на его губах, которые, казалось, совсем не двигаются.

– Боже мой! Это… – Последнее слово осталось висеть в воздухе. Когда я было решил, что фраза так и останется недоконченной, и собрался заговорить, послышался его голос: – Это интересно…

Он снова умолк и в полной неподвижности сидел, уставясь на страницу со значками. Наблюдая за ним, я неожиданно вспомнил, с какой скоростью он решал кроссворды в «Таймс», и предпочел не мешать ему. Минут десять ничто не нарушало тишину в комнате, за исключением сосредоточенного сопения Вернона и приглушенного гула проезжавших машин. В какой-то момент я рискнул плеснуть ему еще виски. Поблагодарив меня рассеянным кивком, он то и дело прихлебывал из стакана, продолжая изучать письмо. Солнце потускнело. В воздухе больше не было искр, только плавали невесомые молекулы золота. Выжидающе смотрели штабеля книг, которые теперь, казалось, нагнетали не только тишину, но и преждевременно густеющую тьму.

Время шло, и я в любой момент ожидал, что Вернон поднимет голову и объявит, что разгадал шифр. Я боялся пошевелиться, чтобы не отвлечь его внимания.

– Шифр, похоже, довольно сложный, – наконец пробормотал он. И, словно звук собственного голоса заставил его опомниться, он неловко выпрямился на стуле и растопырил пальцы. – Слишком оригинальный… почти как в священных текстах. В байроновских письмах есть зашифрованные места?

– Да. И, между прочим, более длинные, чем это.

– Потрясающе! – Он взглянул на меня. – Послушайте… ах, Клод… мне хочется поблагодарить вас.

– За что это?

– За то, что показали мне это. Многие на вашем месте утаили бы находку.

– Пустяки.

– Поймите меня. В этом магазине вся моя жизнь. Будучи вынужден…

– А, забудьте. Главное, как нам взломать проклятый шифр?

– О, это мне по силам… но потребуется время. Дайте мне парочку этих писем, и вечером я попытаю счастья. – Его слезящиеся глаза снова вернулись к странице, словно ему невыносимо было расставание с ней. – В войну это было моей работой, – сказал он загадочно. – Разгадывать шифры.

Тут мне пришло в голову, что, возможно, я судил о нем слишком предвзято, так же как он обо мне.

– Расскажите о себе, Вернон, – попросил я, наливая ему.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, женаты ли вы, например?

Вернон нежно положил письмо на стол и вздохнул старчески и печально.

– Если не возражаете, Клод, я бы лучше…

– Мистер Вулдридж?

Мы оба оглянулись. В дверях стояла Кэролайн.

– Да?

– Могу я идти домой? Уже двадцать минут шестого.

– Господи, неужели так поздно? Конечно, бегите.

Но, вместо того чтобы бежать домой, Кэролайн привстала на цыпочки и заглядывала в уже полутемную комнату, явно умирая от желания узнать, чем мы тут занимаемся.

– Если будете хорошо вести себя, Кэролайн, – сказал я, – завтра утром все вам расскажем. А теперь бегите.

Когда она ушла, Вернон с задумчивым видом допил свое виски.

– Я, пожалуй, тоже пойду, Клод, если не возражаете. Староват я становлюсь для подобных волнений.

– А вас это взволновало, Вернон? Что-то я по вам этого не заметил.

– Люблю надевать маску, – ответил Вернон странным голосом. Затем улыбнулся довольно печально. – Я, видите ли, старая гвардия. Бывший рыцарь плаща и кинжала.

С этими словами он с трудом поднялся. Я отдал ему все письма за исключением тех, что напрямую касались Байрона, с которыми бы ни за что не расстался.

Вернон сосредоточенно упрятал бумаги во внутренний карман и раза три-четыре похлопал себя по пиджаку, чтобы убедиться, что они действительно там. Потом побрел к двери, двигаясь осторожней, чем всегда. Только когда он добрел до лестничной площадки и слегка покачнулся, словно голова у него закружилась, я понял, что Вернон пьян.

Когда он ушел, я снова перечитал письма, в которых говорилось о Байроне, и едва не вывихнул мозги, пытаясь понять, что скрывает шифр.

Обычная любовная связь Амелии и Гилберта не требовала подобной конспирации. Если англичанин оказался вовлеченным в хитросплетения итальянской политики того времени – как был вовлечен Байрон, – тогда для чего было писать об этом Амелии? Разве только само имя «Амелия» не означает нечто иное…

Измученный, я встал и подошел к окну. Уже смеркалось, оранжево мерцали уличные фонари. Внизу я увидел Вернона, медлительного, как всегда, который еще только выходил из магазина. Я смотрел, как он плетется, словно за гробом, по темной улице, внезапно вновь ставший незнакомцем: сутулящийся старый человек в бежевом пальто, возвращающийся в жизнь, о которой я ничего не знал, но наверняка, я это чувствовал, цепеняще-одинокую.

После двух месяцев горечи и взаимных упреков мы с Верноном наконец стали настоящими партнерами. Я с новым чувством привязанности смотрел, как он появляется в конце улицы, в то же время с необъяснимым вниманием следя за его движениями, словно они могли что-то поведать о нем. Я тогда понял, что Вернон сам – тайна, с его сдержанностью, аккуратностью в одежде и острым умом, еще один шифр, ожидающий, чтобы к нему подобрали ключ.