– Что это у вас? Карта Неаполя? Вы же не собираетесь отправиться туда прежде, чем мы получим от Джорджа результаты экспертизы?

– Нет, не беспокойтесь, я все действия буду согласовывать с вами. Однако должен признаться, что я готов отправиться в Венецию: тот историк сообщил мне кое-что интересное.

Вернон сплел пальцы, выставив домиком сложенные указательные.

– В самом деле?

– Гилберт был отцом Амелии.

Мгновение Вернон молчал, постукивая указательными пальцами себя по подбородку. Затем улыбнулся.

– Умно придумано.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что наши друзья приложили немало усилий, чтобы заставить нас пойти по нужному им следу. Мошенники и впрямь разработали прекрасный план, продумали все детали. – Он поднял поблескивавшие очки к потолку. – Найти юную самоубийцу той эпохи, затем сочинить зашифрованные письма от ее отца! Удивительная изобретательность! Сработано почти как произведение искусства!

– Вернон, неужели вам хотя бы на миг не приходила мысль, что письма могут быть подлинными?

– Всерьез – нет. По крайней мере с того момента, как мы расшифровали письмо, в котором сообщалось о мемуарах. Это было слишком очевидно.

– Знаете, как поступил бы я, если бы собрался подделать мемуары Байрона? Очень просто. Изготовил бы их, потом предлагал бы всем, пока не нашел бы покупателя. Если бы продать не получилось, я бы предложил их газетам и издательствам.

– И все кончилось бы тем, что вы не получили бы и пенса, потому что никто бы вам и на секунду не поверил. Неужели вы не понимаете, Клод? Мемуары Байрона должны быть одной из самых гениальных литературных подделок. Может, уровня неизвестной пьесы Шекспира.

– Эдакой вечнозеленой липой?

– Ха-ха, – сухо сказал Вернон, – очень смешно, Клод. Если бы я рискнул подделать мемуары, я бы тщательно выбрал, кому сбыть их, после чего крепко подумал, как одурачить его еще до того, как он их увидит. Понимаете, все верят, и совершенно обоснованно, что Мюррей сжег единственный существовавший экземпляр рукописи. Первая задача мошенника – это заставить свою жертву поверить в противоположное. Ну а затем показать путь к рукописи. Письма, которые мы нашли, с умом, очень ловко выполнили обе эти задачи. Вы, к примеру, уже верите, что женщина по фамилии Апулья украла мемуары Байрона или какую-то их часть.

Я молчал, глядя на карту Неаполя и чувствуя внезапный страх, что Вернон может оказаться прав. В таком случае, билась мысль в голове, моя дальнейшая жизнь потеряет всякий смысл. Когда Вернон снова заговорил, казалось, это сама тишина комнаты говорит его голосом.

– Скажите мне правду, Клод. Вы верите, что мемуары существуют, так ведь?

– Да, верю.

– Если бы не я, не мой авторитет, вы, вероятно, уже отправились бы в Неаполь, я прав?

– Почти наверняка отправился бы.

– Вот, вы сами видите. – Его голос понизился чуть ли не до шепота. – Письма выполнили свою задачу.

– Так или иначе, какой смысл спорить об этом. Ваш друг в Британском музее установит их подлинность раз и навсегда.

– Джордж в силах обнаружить подделку только в том случае, если мошенники допустят ошибку. Уверен, вы, как антиквар, на собственном опыте знаете, что настоящий мастер всегда может обмануть экспертов. Можно с уверенностью сказать только одно, что вещь – подделка. А вот ее подлинность всегда оставляет некоторое сомнение.

– Раз так, то, наверно, следует полагаться на интуицию.

– На нее полагаются не слишком, когда на кону огромные деньги.

– Гм. Сколько времени займет у этого Джорджа экспертиза писем?

– Не много. Возможно, он закончит уже на этой неделе.

– В таком случае просто подождем и посмотрим, что он скажет. А пока почему бы не отметить на карте эти адреса? – Я разорвал список пополам и протянул ему нижнюю часть. Пожав плечами, как бы показывая, что считает это бессмысленным, Вернон развернул карту таким образом, чтобы мы оба могли работать, и приступил к делу.

Апулья жили по всему Неаполю. Разыскивая их адреса с флуоресцентным маркером наготове, я поймал себя на том, что думаю, каким город окажется в действительности. Хотя в молодые годы я побывал в Италии и даже изучал язык, то было на севере страны. Неаполь по-прежнему оставался для меня местом экзотическим и таинственным. Я видел изображения его тенистых площадей размером не больше почтовой марки, его зданий, в архитектуре которых очень заметны мавританские черты. Тот изгиб, половинка синего пляжного мяча, – это один из самых знаменитых заливов в мире. Прямо за плечом Вернона, возвышаясь над грудами книг, мне мерещились громадные очертания Везувия – колени, поднятые под простыней.

– Как я понимаю, там, внизу, был ваш сын?

– Что вы говорите? – рассеянно переспросил я, в этот момент бродя по воображаемым улицам. – А, да.

– Есть некоторое сходство.

Я искоса взглянул на Вернона, не уверенный, что он имеет в виду.

– Люди тоже так говорят. А как у вас, Вернон? Есть дети?

Вернон притворился, что не услышал вопроса, и продолжал с сосредоточенным видом шарить по карте, отыскивая последнюю улицу в своем списке.

– Ага! Вот она! – Подавшись вперед, он обвел аккуратным кружочком точку на карте и покачал головой. – И вы действительно верите, что мемуары спрятаны в этом самом месте, что вот сейчас они могут находиться там?

Однако от меня не так-то легко было отделаться. Во мне пробудился старый интерес к частной жизни Вернона. Отложив маркер, я откинулся в скрипучем кресле.

– Так как, есть или нет?

– Что?

– Дети.

За все время нашего знакомства я впервые видел, чтобы Вернон выглядел таким растерянным.

– Нет, Клод. – Он вызывающим жестом одернул жилет на животе. – Нет у меня детей.

– То есть вы не были женаты?

– О, я был женат. Кажется, сто лет назад. В сороковые годы. Жена ушла от меня.

Он замолчал, и я напрасно ждал, что он добавит еще что-нибудь.

– И почему она ушла?

– Узнала о моей измене.

От изумления я не сразу нашелся, что сказать. На улице по-прежнему было ветрено, небо открывалось и закрывалось, как огромное медленное око маяка, погружая все в дремотное состояние.

– Ну и ну, Вернон! – проговорил я наконец. – Кто б мог подумать?! Значит, была другая женщина?

– Да, – выдохнул Вернон, не сводя с меня глаз, – но не женщина.

Это был миг прозрения, подобный тому, когда я предположил, что в деле Гилберта имел место инцест. Так и тут все вдруг обрело смысл и предстало в новом свете: франтоватость Вернона, его мягкий голос, аккуратные движения, печать одиночества. Мне вспомнился день, когда появилась коробка с книгами. Увидев курьера на мотоцикле, с грохотом промчавшегося мимо магазина, Вернон пробормотал, глядя в окно, что-то о варваре, которого древние приняли бы за бога. Я ошибочно расценил эти слова, как неприятие стариком современного мира. Я не услышал в них тоски, восхищения юностью и мужской силой.

– Надеюсь, я не разочаровал вас, Клод.

– Нет-нет, Вернон, ничуть! Простите меня. Я просто задумался… – Я сидел, постукивая кончиком маркера по карте. – Вы гей…

– Никогда не считал это слово подходящим. Для нового поколения оно, может, и подходит. Но в мое время наше состояние имело мало чего общего с веселостью.[6]

Я сочувственно кивнул, но подумал, что нынешние гомосексуалисты точно так же возразили бы против его терминологии. Это и впрямь больше нельзя было характеризовать как «состояние». Я мысленно повторял слово «гей», словно оно имело некий скрытый смысл.

– Боже милостивый!

– Что такое, Клод?

Не отвечая, я бросился шарить в ящиках стола.

– Где она, где? Знаю, она должна быть где-то здесь. Ах да, вот она! Ну-ка, взгляните. Что вы скажете об этом лице?

Увидев открытку, которую я протянул ему, Вернон улыбнулся.

– Оно уже столько раз было описано. Чаще всего его характеризовали как детское или ангельское.