Калмыков что-то крикнул Краснопевцеву, тот взял Андрея за руку и повел в застекленную кабину. Андрей обессиленно плюхнулся на табуретку. Вслед за ними вошли Калмыков и машинист.

– Притомились с непривычки? – участливо справился Калмыков. – Со сноровкой и то за день умаешься. Как, Разумов? – подмигнул он машинисту.

– Известно. Котлы наши старые. Сейчас кое-какую механизацию ввели, – закуривая, сказал Разумов. – Да и то, домой придешь, поел и – спать.

– Чуете? – благодушно спросил Калмыков. И вдруг без всякого перехода, на той же самой благодушной ноте, принялся колотить Андрея тяжелыми, как булыжники, словами. Краснопевцев только поеживался, остерегаясь, как бы свистящие вокруг удары не задели и его ненароком. Это был, как говорили на станции, «большой директорский разнос».

– …Вас расчетик привлекает, вы нам новый соус измышляете, а мы жрать, жрать хотим! Вы желаете нам маникюрчик навести, а нам бы до баньки дорваться. Мы с нашим регулятором напряжения еще десять лет спокойно поработаем. Вы бы лучше о Разумове позаботились. Почувствовали, каково кочегарам приходится? Вот для кого стараться вам положено! Чтобы у людей руки после смены не дрожали от усталости. У вас там, в заоблачных высях, ничего такого не известно. Вчера являются ко мне из одного института: «Здрасьте, мы вам разработали систему защиты от прямого удара молнии». А такой прямой удар у нас бывает раз в тысячу лет. И вот на этот случай наготовили специальных аппаратов. Серьезные люди. Кандидаты, доктора. Измышляют, чем бы поразить бедных туземцев. «Ах, как так, год назад в „Известиях Академии наук“ напечатан новый метод расчета, а вы не знаете. Варварство». А мне трижды на… на этот метод. Мне надо, чтобы Разумов вручную не вертел шибера. Но – молчи! Молчи или признавайся: виноват, мол, не читал про новый метод. Признавайся, иначе в рутинеры запишут.

Андрей сидел, потирая шею. А они трое, как судьи, стояли перед ним. Разумов покуривал, Краснопевцев непроницаемо щурился, а низенький толстый Калмыков, которого не брали ни жара, ни усталость, перекрывая шум, продолжал разделывать Андрея:

– …Высасываете из пальца дикую, никому не нужную чепуховину. Жизни не знаете. Котлы – вот что надо автоматизировать! Котлы! Кто будет ими заниматься, по-вашему?

– Вы тоже хороши, – удалось наконец несколько оправиться Андрею. – Вот у Тарасова автоматика поставлена, а что толку?

– Ага! Делитесь на «мы» и «вы». Тут-то и корень всех бед. «Мы» и «вы». А должно быть одно «мы».

Выйдя на улицу, Андрей глубоко вдохнул свежий весенний воздух. Кричали скворцы. На подсохшем асфальте девочки скакали по расчерченным «классам». Андрей вспоминал вяжущий жар котельной, потные, напряженные лица кочегаров. Хороший урок он получил сегодня. А Краснопевцева он доконает. Краснопевцев будет делать автоматику для котла. И Борисова, и Кривицкого, и Майю поставим на это дело. Ловко проучили его, ткнули носом, как щенка.

Заметив любопытные взгляды прохожих, он поднял воротник, пряча хмурую и неудержимую улыбку.

Автомат Рейнгольда был закончен на два дня раньше положенного срока. Андрей добился перевода Рейнгольда в штат лаборатории, дал ему в помощь Борисова, и сочетание получилось удачное. Рейнгольд – прирожденный изобретатель, достаточно подсказать ему идею, и она вырастала в виде готовой конструкции. Его буйное воображение следовало сдерживать, направлять, иначе он начинал изобретать все, что приходило на ум. Таким сдерживающим началом служил Борисов. Он обладал ровной, неунывающей уверенностью, великолепной памятью, много читал и трезво определял, что надо и чего не надо делать.

Предстоял заключительный этап испытания автомата на гидростанции. Туда решено было отправить вместе с Борисовым и Рейнгольдом двух лаборантов – Нину Цветкову и Сашу Заславского. Относительно командировки пришлось договариваться с техотделом. Однако Долгин, изображая суровую любезность, разъяснил, что поскольку эта работа в плане не значилась, то странно слышать о каких-то командировках.

– Как бы там ни было, работа сделана, – сказал Андрей, – автомат готов.

– Кто разрешил вам делать его?

– Мы делали его в счет будущего плана. Скоро новая тематика будет утверждаться, мы и включим туда автомат.

Тогда Долгин как бы между прочим вспомнил о ремонте приборов. Вопрос с командировками будет улажен при условии, если Лобанов возобновит прием приборов по указанию Долгина.

Предложение было сформулировано мастерски, скользкобезопасные фразы можно было застенографировать, и никто не усмотрел бы в них ничего плохого. Суть крылась в оттенках да ударениях, но за всем этим стояло главное: «Я вам командировку и прочее, а вы мне ремонтируйте приборы. Согласны?»

Отказ Андрея был внимательно выслушан и взвешен где-то за ширмой этого плоского неподвижного лица.

– Однако ж нигде не сказано, что вашу тематику утвердят, – сказал Долгин.

Андрей уверенно махнул рукой:

– К тому времени мы выложим результаты. Победителей не судят.

Долгин задумчиво записал что-то в блокноте.

– Странная у вас какая-то позиция, товарищ Лобанов. Повсюду вам чудится борьба – победители, побежденные… Вместо дружной работы… Борисов у вас тоже, очевидно, идет на поводу.

– Может быть, мы вернемся к делу? – сдержанно сказал Андрей. Он снова пытался вразумить Долгина. Как бы там ни было, факт остается фактом. Прибор готов – его надо испытать.

Долгин встал, оперся кулаками о стол. В такой позе он обычно открывал собрания.

– Что касается прибора этого Рейнгольда, техническому совету предстоит разобраться, следовало ли вообще его делать. А пока я вынужден вам напомнить установку наших партийных органов. – Металл зазвенел в его голосе. – Основой нашей деятельности служит план. Нарушение его – преступление против государственной дисциплины. План – это закон…

– Закон, да не самый главный, – тоже вставая, сказал Андрей.

– Вы скверно знаете установку вышестоящих организаций.

– А вы скверно изучаете политэкономию, – сказал Андрей ошеломленному Долгину.

Но это служило слабым утешением. Как бы там ни было, прибор надо испытать. Андрей решил отправить бригаду Рейнгольда под свою ответственность. Семь бед – один ответ.

Спустя два дня после отъезда бригады его вызвал Потапенко. За последнее время все дела с лабораторией техотдел вел через Долгина; Виктор дал понять Андрею, что, во избежание всяких толков, так будет удобнее, поэтому сегодняшний вызов встревожил Андрея.

Виктор молча поздоровался и протянул напечатанную на машинке бумагу.

В докладной записке на имя главного инженера сообщалось о резком ухудшении работы электролаборатории. Младший персонал предоставлен самому себе, инженеры во время работы читают литературу… («Информация налажена! А вот какую литературу читают – не написали».) Упала труддисциплина, о чем свидетельствует увеличение числа выговоров и взысканий. («Так ведь требовательность возросла! Морозову вкатили выговор за опоздание – сами комсомольцы потребовали. Эх, разве можно так перевернуть все вверх ногами!..») Закупаются ненужные приборы. Нелегально был изготовлен автомат Рейнгольда. Самовольно послана бригада на ГЭС. Руководитель в лаборатории бывает мало…

Докладная была солидно оснащена цифрами и выглядела весьма убедительно. Основной удар направлялся против Лобанова – человек, может быть, и знающий, но абсолютно неспособный руководить.

Откинувшись на спинку кресла, Виктор изучал лицо Андрея. Он знал заранее, что произойдет: Андрей сейчас рассвирепеет, «полезет в бутылку» и начнет опровергать пункт за пунктом.

С того момента как Андрей подал в техотдел проект новой тематики лаборатории, Виктор понял, что пришла пора решить дальнейшую судьбу Андрея. Он честно оттягивал эту неприятную минуту. Совесть его была спокойна, он сделал все, чтобы предотвратить увольнение Андрея. Несмотря на нашептывания Долгина, он и виду не подал, что его затронула история с генератором. Натянутые отношения Лобанова с начальством рикошетом задевали Виктора. «Ваш друг…» – спешили сообщить ему какую-нибудь новость о лаборатории. Виктор слушал с кислой улыбкой. Бесполезно было что-нибудь советовать Андрею – он делал по-своему. Мало того, он выступал с критикой техотдела: почему не занимаются перспективами развития системы, телеуправлением, новой аппаратурой. Лаборатория постепенно выходила из-под влияния Виктора. Лобанов давал понять, что он не нуждается в указаниях. Его самостоятельность наносила прямой ущерб авторитету начальника техотдела. Так произошло с автоматом Рейнгольда. В свое время Виктор решил, чтобы этот неудачник сам довел до конца свою затею, с какой стати вмешиваться в это сомнительное мероприятие! В подобных делах следовало придерживаться мудрого правила: не будь первым, чтобы испытать новое, а также не последним, чтобы отбросить старое. Лобанов же делал демонстративный жест: полюбуйтесь, техотдел отверг, а мы, люди науки, оценили, пригрели. Следовательно, выходит, что в техотделе сидят консерваторы? Перестраховщики? Еще хуже получилось с планом. Встречная, новая тематика противоречила всей прежней политике Виктора, она как бы объявляла неверными все его прошлые планы. Объективно план Лобанова «лил воду на мельницу» оппозиции внутри техотдела. Этот план подрывал репутацию Виктора как руководителя. Да и, кроме того, почему он должен брать на себя ответственность за фантазии Лобанова, на которых можно в два счета сломать себе шею.