Расследование преступлений, совершенных отцом и сыном, поручили следователю Аринштейну. В его распоряжение были переданы десятки прекращенных в свое время уголовных дел о кражах колхозного, государственного и личного имущества. Только теперь стало ясно, кто совершал эти многочисленные кражи.

Прежде чем начать допрос «лесных людей», следователь решил поговорить с женой Иванова. Он сообщил пожилой, уже совсем седой женщине, что ее муж и сын обнаружены.

— Неужели они до сих пор живы? — спросила она с удивлением.

— Да, живы, — ответил следователь. — Только если б вы их увидели несколько дней назад, ни за что бы не узнали. Вот как они выглядели — полулюди, полузвери, — и следователь показал фотокарточки, на которых отец и сын Ивановы были засняты в том виде, в каком их обнаружили в лесу. — Пришлось затратить немало труда, чтобы вернуть им нормальный человеческий вид. Их как следует вымыли, подстригли, побрили, — сказал он. — Вот как они выглядят теперь…

Женщина узнала на фотокарточках своих близких. Она убедилась, что они находятся в руках Советской власти и что ничего не остается, как рассказать об их прошлом всю правду.

И она поведала следователю о том, как ее мужа фашисты сделали волостным старшиной, как стал он предателем, как, боясь народной мести, оставил семью, родную деревню и скрылся — перешел на нелегальное положение.

Рассказала она и о сыне. Он был ранен в бою под городом Велижем Смоленской области, получил отпуск, приехал домой. Здесь он встретился с отцом, который тайком приходил в деревню. Иванов сумел убедить сына дезертировать, не возвращаться после выздоровления в армию. Сын согласился. Но если Терентий Иванов приложил все силы, чтобы уговорить сына стать дезертиром из ненависти к Советской власти, то Владимир сделал это из трусости. Больше всего он боялся, чтобы его не убили на фронте, и готов был скрыться куда угодно, только бы не возвращаться в часть. Так он и поступил, остался с отцом.

Следователю удалось установить, что несколько первых недель отец с сыном прожили на хуторе, принадлежавшем Софье Жаворонковой, скрываясь под полом и на чердаке. Нелегкая это была жизнь. Приходилось бояться всего, ко всему прислушиваться: к стуку калитки, к лаю собаки, к шороху листьев, к завыванию ветра. Как только к хутору кто-нибудь приближался, Терентий и Владимир мигом залезали в тайники. Время от времени сюда приходила жена Терентия Иванова. Она приносила мужу и сыну кое-что из одежды, еды.

Аринштейн поинтересовался и Жаворонковой. Что она представляет собой? Кто эта женщина, которая устроила у себя в доме пристанище для людей с более чем темной репутацией? Выяснилось, что Жаворонкова сделала это не случайно. Ее сын Василий после изгнания из Великих Лук оккупантов, как и Владимир Иванов, подлежал призыву в Советскую Армию. Он числился нестроевым, но и нестроевые нужны были армии в ту суровую годину. Однако Василий Жаворонков уклонился от выполнения воинской обязанности, не явился в военкомат и сделал это тоже под влиянием скрывавшегося в их доме бывшего волостного старшины Терентия Иванова. Василий стал прятаться вместе с Ивановыми. Софья Жаворонкова распространяла слух, будто ее сын служит в армии где-то в тылу, под Архангельском. А на самом деле он вместе с Ивановым сидел в тайнике.

Жить на хуторе, куда в любой момент мог зайти посторонний, было небезопасно. Поэтому все трое решили уйти в лес. Сперва поселились в шалаше, питались тем, что им приносили женщины — Анастасия Иванова и Софья Жаворонкова, — а также грибами и ягодами, которые сами собирали. К зиме стали готовить более теплое жилье: построили землянку. Софья Жаворонкова доставила сюда жернова, на которых они могли бы размалывать зерно. А зерно они должны были промышлять сами.

Похолодало. А там и морозы грянули. Запасти достаточное количество продуктов на первую зиму беглецы не смогли. Воровать в то время было почти нечего — все разорили немцы, а жизнь в районе еще не наладилась. Не имея продуктов, обитатели лесной землянки голодали. Когда выпал снег, запорошил дороги и тропинки, они совсем перестали навещать хутор, боясь, что следы на снегу могут привести в лес, к землянке, нежелательных им гостей.

Софья Жаворонкова рассказала следователю, что в последний раз сын приходил на хутор поздней осенью 1943 года. Тогда — она помнит — начались заморозки, лужи на дорогах уже покрылись ледком. Василий был истощен. Он объяснил, что запасы у них в лесу небольшие и поэтому питаться приходится скудно. Мать стала уговаривать его уйти из леса, расстаться с Ивановыми, сдаться властям. Сын сперва угрюмо молчал, потом начал вроде бы колебаться. Покидая хутор, он сказал, что пойдет в лес и заберет свои вещи. Мать проводила его до опушки. «Смотри, завтра же приходи!» — напомнила она, с жалостью глядя на осунувшееся, исхудалое лицо сына. «Ладно», — ответил Василий и, с трудом сдерживая кашель, прикрывая рот рукавом, скрылся в чаще.

По напрасно ждала Софья Жаворонкова сына — он не вернулся. Что с ним стало, куда он делся, она не знала, а обратиться в милицию боялась…

— Куда делся ваш сын, я вам тоже сейчас не скажу, — промолвил следователь, завершая допрос. — Никакими сведениями о нем я пока не располагаю. Но бесследно человек не исчезает…

Следователь приступил к допросу Ивановых. К тому времени оба пообжились в новых для них условиях, снова стали похожими на людей. У Терентия Иванова левый глаз был забинтован. После того как его ранили при задержании, старик находился некоторое время в больнице. В первые дни он всего боялся, даже врачебных процедур. Каждая процедура, особенно уколы, пугала его: он думал, что его хотят уничтожить. Постепенно привык. Труднее оказалось приучиться к опрятности.

Аринштейн призвал задержанных говорить только правду. Ложь ни к чему хорошему не приводит, а искренность, правдивость всегда учитываются как на следствии, так и на суде. Первым допрашивался старший — Терентий Иванов. Он признал себя виновным в том, что из трусости пошел на службу к фашистам, а затем, боясь ответственности за предательство, бросил все, также и семью, спрятался в лесу, переманил на свою сторону сына, молодого парня, который служил в Советском Армии, и такого же молодого Василия Жаворонкова.

— Расскажите, где Василий, — потребовал следователь.

— В первую зиму нам жилось плохо, — сказал Иванов. — Мало запасли продуктов, да и в деревнях нечего было тащить. Скотные дворы и хлевы стояли почти пустыми. Зерно в закромах тоже было не всегда. С трудом удалось запасти двенадцать пудов зерна да раздобыть двух овец. Пришлось разделить все запасы на три части — по числу обитателей землянки и выдавать каждому по норме. Василию такая жизнь была не по нраву. У себя на хуторе он привык к хорошим харчам, а тут приходилось подчас потуже затягивать ремень на животе. Он начал ныть, говорил, что уйдет домой и будет скрываться в подвале — там хоть мать накормит. Боясь, что Василий и в самом деле уйдет и, чего доброго, выдаст нас, мы стали по ночам дежурить возле него. Спали по очереди. Потом придумали другое. Сделали из проволоки кольцо, надели Василию на руку и на ночь привязывали к нему веревку. Другой ее конец я или Владимир привязывали себе к ноге. Захочет Василий встать, дернет веревку — и поневоле разбудит нас.

— Неужели Василий не протестовал против такого зверского обращения? — перебил следователь.

— Как не протестовал? — ухмыльнулся Терентий. — Протестовал! Плакал, умолял его отпустить. Клялся, что не выдаст нас. Но мы не верили ему.

— Дальше! Что было дальше! — воскликнул следователь.

— Дальше? — задумчиво переспросил Терентий. — А дальше было такое дело. Раз, видим мы, попал к нам в компанию такой ненадежный парень, то чего, думаем, с ним возиться, чего мучиться и ему и нам? И решили мы от него избавиться. Это было ночью. Василий спал, перед этим наплакавшись. Я зажег лучину и стал светить, а Владимир почти в упор выстрелил Василию в голову. Так мы покончили с ним… — спокойно завершил свой рассказ фашистский наймит.