К сожалению, на этот раз вблизи никого не оказалось. Поэтому, когда выяснилось, что трамваи уже не ходят и Лене надо идти пешком, тип увязался за ней под тем предлогом, что покажет ей дорогу.
Вблизи шоссе Революции он повел девушку через пустырь, уверив ее, что так ближе, а сам, возле свалки мусора и зарослей старого, засохшего бурьяна, неожиданно напал на нее. Негодяй, пользуясь безлюдьем, рассчитывал ее изнасиловать. Другая на месте Лены, быть может, растерялась, начала бы плакать, молить о пощаде, но Лена не стала этого делать. Она решила сама постоять за себя, показать бандиту, что он не на такую напал. Воскликнув с негодованием: «А, вот ты, оказывается, какой!» — девушка вступила с ним в борьбу. Исцарапала его. Укусила в щеку. Отбивалась отчаянно и смело. Встретивший сопротивление бандит пришел в ярость и принялся наотмашь, кулаками и ногами бить Лену. Бил главным образом по голове. Девушка дважды на короткий миг теряла сознание. Бандит нанес своей жертве тяжелые травмы. Но Лена не сдавалась, и ему самому, в свою очередь, досталось изрядно. Так он ничего и не добился, несмотря на свое явное превосходство в силе. Лене удалось вырваться. Оставив на пустыре пальто, туфли, она убежала от насильника.
Лена назвала следователю его приметы:
— Не очень высокий, во всяком случае, поскольку я в тот вечер была в туфлях на каблуках, мы были с ним одинакового роста. Нос у него острый, удлиненной формы. Одет в темное ворсистое пальто, шарф на шее красный.
— Сумеете ли вы его опознать? — спросила Андреева.
— Конечно! — воскликнула Лена. — Его лицо стоит передо мной как живое. Особенно мне запомнились его налитые кровью глаза, наглый, циничный взгляд, взгляд человека, который считает, что ему все дозволено… Кажется, я буду помнить его всю жизнь…
Милиции не пришлось прилагать особенных усилий, чтобы отыскать преступника. Невысокого роста, с длинным острым носом, в темном ворсистом пальто, с красным шарфом? Да это же хорошо известный в районе, нигде не работающий Владимир Шашин!
С самого начала «самостоятельной жизни» Шашин зарекомендовал себя лишь с отрицательной стороны. Он не желал честно трудиться и в конце концов был уволен за прогулы из оптико-механического объединения. После этого Шашин уже никуда не устраивался. «Чего уж там работать, все равно скоро в армию», — заявлял он, и так же рассуждали его родители: отец — помощник начальника сторожевой охраны в оптико-механическом объединении, мать — работница той же фирмы. «Пусть погуляет!» — заявляли они, с умилением глядя на сыночка, а тому только это и надо было. Дни он проводил в безделье, околачиваясь чаще всего возле кинотеатра «Гигант» и на Финляндском вокзале, пьянствовал.
В тот вечер, когда Шашин совершил преступление, он был в клубе на танцах. В клуб пришел уже пьяным. Во время танцев еще несколько раз пил вино в буфете. Выпил и после танцев в подъезде, взяв для этой цели стакан из автомата с газированной водой. В пьяном виде увязался за Леной…
Шашин был арестован на другой же день. Синяки и кровоподтеки на его лице явились одной из улик, подтверждавших, что это именно он совершил нападение на Лену. В то же время они красноречиво свидетельствовали о том, что девушка себя в обиду не дала и постоять за себя сумела. Вместе с понятыми Андреева произвела осмотр пустыря. Там она нашла следы ночной борьбы. Вот здесь Шашин напал на Лену, здесь они боролись… А кот сюда преступник перетащил девушку в тот момент, когда она потеряла сознание от ударов. Андреева нашла на пустыре не только Ленины вещи — ее туфли, пальто с приставшими к нему колючками старого репейника, — но и принадлежавший Шашину окровавленный носовой платок. Его тоже приобщили к вещественным доказательствам, — экспертиза показала, что он запачкан кровью Лены.
Лена говорила, что хорошо запомнила преступника, его приметы. И действительно, как только она увидела в кабинете следователя приведенных для опознания трех человек, то тотчас же показала на Шашина и уверенно заявила: «Вот этот — тот самый…»
Справедливое возмездие настигло преступника: он был приговорен Ленинградским городским судом к длительному сроку лишения свободы. Но, занимаясь расследованием, проводя допросы, очные ставки, опознания, Андреева в то же время не могла оставить без внимания возмутительнее поведение людей, которые, по сути дела, тоже совершили преступление. Правда, их нельзя было привлечь к уголовной ответственности, посадить на скамью подсудимых. Они проходили по делу только как свидетели. Но хотели они или не хотели, протоколы их допросов превратились в своего рода обвинительное заключение.
Речь шла о тех людях, к которым обратилась за помощью избитая девушка.
Когда, убегая от пьяного бандита, Лена Е., школьница-девятиклассница, увидела в конце пустыря двухэтажный деревянный дом, в окнах которого, несмотря на поздний час, светились огни, она, не задумываясь, направилась к нему и постучалась в первую же попавшуюся дверь. Она не сомневалась, что найдет здесь защиту, получит помощь. Меньше всего ожидала Лена встретить недоверие, равнодушие. Но получилось так, что не теплый, приветливый огонек горел в окнах дома № 2 на улице Крюкова, а обманчивый холодный свет.
На следствии и на суде жильцы ссылались на то, что, мол, дом, в котором они живут, стоит на отшибе, — в случае чего и на помощь никого не позовешь! Но давать такое объяснение могут только самые настоящие обыватели. «Мы живем на отшибе», «Наша хата с краю», «Не мое дело» — да ведь это подлая «философия» эгоистов. Живущие в квартирах, куда безуспешно стучалась Лена, заявляли также, что они, дескать, испугались. Чего? Что кто-то причинит им хлопоты, лишит покоя, привычного комфорта, который эгоистам дороже всего…
Нормальному советскому человеку чужды, отвратительны подобные «принципы». Не случайно после того как история, происшедшая с Леной Е., была описана в «Вечернем Ленинграде» и многотиражке оптико-механического объединения, редакции получили десятки писем. Отдавая должное смелому поведению Лены, с гневом осуждая преступника, авторы писем находили резкие слова и для тех, кто отказался протянуть руку помощи пострадавшей девушке.
«Нельзя без возмущения говорить о Плотниковых, Познахирко, Федоровых, всех тех, кто по существу отвернулся от человека, попавшего в беду», — писал я редакцию врач Игумнов.
«Нет, вы не люди, Плотниковы и Познахирко», — так начала свое письмо группа работниц комбината изо-продукции. И далее, обращаясь уже непосредственно к Тамаре Плотниковой, авторы письма спрашивали: «Невозможно понять, как не появилось в вас, Плотникова, — женщине, матери, — элементарного желания скорее омыть раны девочки? Как могли вы не заставить мужа тотчас же найти машину и отвезти девочку домой, если не могли оставить ее у себя? Как вообще могли вы спать в эту ночь?!»
Группа ленинградок — Просветова, Баранова, Шилова, Левченко и другие, осуждая бездушие, эгоизм, проявленные жильцами дома № 2, вспоминали людей, которые в войну, находясь на оккупированной фашистами территории, не колеблясь, открывали дверь перед раненым, истекающим кровью советским воином, бежавшим из плена, партизаном. Эти люди прекрасно понимали, что им угрожает виселица, расстрел, но они ничего не боялись. Также не побоялась уже в наши дни совершить смелый поступок волгоградская школьница, простая советская девочка Таня Егорушкина. Проходя по улице, она услышала из парадной дома крик о помощи. Тотчас вбежала она в парадную и, увидев человека с ножом, занесенным над женщиной, повисла на его руке, не дала преступнику совершить черное дело.
А что, собственно, угрожало обитателям дома на улице Крюкова? Ровным счетом ничего. Небольшое беспокойство — и только. Людям, к которым обратилась за помощью Лена Е., не требовалось быть героями — им нужно было только проявить элементарную порядочность. А вот ее-то у них, к сожалению, и не оказалось.
Помимо телесных ран, которые нанес ей бандит, Лена Е. получила еще одну рану — душевную. Долго будет помнить она, как ее, молящую о помощи, вытолкнули ночью на улицу черствые люди.
