Да будет им стыдно!
СЛЕПЫЕ
Скупы строки официального документа:
«Я, начальник следственного отдела прокуратуры города Ленинграда, ознакомившись с поступившими в мое распоряжение материалами о нарушении гражданином Маховицким законодательства о религиозных культах, постановил возбудить по указанному выше поводу уголовное дело. Поручить производство предварительного следствия старшему следователю Григоровичу».
Декретом, принятым в самые первые месяцы советской власти, церковь у нас в стране отделена от государства. Каждый гражданин может исповедовать любую религию или же не исповедовать никакой. Верить в бога или не верить — личное дело каждого. Подавляющее большинство советских людей — атеисты. Им, воспитанным в духе коммунистической идеологии, глубоко чуждо реакционное мировоззрение церковников. Однако некоторые люди, не только старые, но и молодые, верят в бога, ходят в церковь, выполняют религиозные обряды.
Государством разработаны определенные законодательства о религиозных культах. Если религиозные обряды нарушают общественный порядок или же сопровождаются посягательством на права граждан, государственные органы имеют право их запретить. Если создалось новое религиозное общество, оно может приступить к своей деятельности лишь после регистрации в местном Совете. Запрещается совершать какие-либо религиозные обряды за пределами молитвенных домов. Религиозные шествия, а также религиозные обряды под открытым небом допускаются только с разрешения местных органов власти.
Из материалов, поступивших в прокуратуру, следовало, что Маховицкий допустил не одно, а целый ряд нарушений. Он создал незарегистрированную общину евангельских христиан-баптистов, устраивал без разрешения местных органов власти молитвенные собрания, нарушавшие общественный порядок, вел пропаганду, которая выходила за рамки религиозной деятельности. Никакие официальные предупреждения на Маховицкого не действовали: он продолжал игнорировать советское законодательство.
Так возникло уголовное дело.
Старшему следователю Григоровичу, прежде чем предъявить Маховицкому обвинение, необходимо было провести подробное расследование, ознакомиться с деятельностью новоявленной общины, составить о ней ясное и полное представление.
В руках следствия пока не было каких-либо надежных нитей, которые позволили бы с легкостью размотать клубок. Разоблачить антиобщественный характер деятельности Маховицкого было непросто. Многое зависело от того, что расскажут участники общины. Но было бы по меньшей мере наивно сидеть и ждать, что члены секты сами станут рассказывать следователю что-либо, компрометирующее Маховицкого.
На столе у Бориса Сергеевича Григоровича появились Библия, Евангелие, печатные и рукописные тексты сектантских молитв, обращений, гимнов. Не любопытства ради знакомился он с ними, а для того, чтобы не «плавать» во время допросов членов общины, чувствовать себя подготовленным к беседам с ними.
Григорович разработал план действий. Прежде всего он запросил характеристики на Федора Маховицкого. Из них он узнал, что когда-то Маховицкий состоял в зарегистрированной общине евангельских христиан-баптистов, был усердным посетителем молитвенного дома на Поклонной горе.
Следователь знал, что с некоторых пор пути-дороги одних баптистов разошлись с путями-дорогами других. Несмотря на призывы к любви и смирению — в молитвенном доме на стене даже сделана надпись: «Бог есть любовь», — руководители евангельских христиан-баптистов не смогли ужиться друг с другом в мире.
Между баптистами началась грызня. Они затеяли яростный спор, который сводился к выяснению, кто из них «истинные» и кто «неистинные» дети божьи. Кончилось тем, что довольно большая группа баптистов перестала посещать официальные молитвенные дома, образовав свои незарегистрированные общины. В Ленинграде во главе одной такой общины и встал Маховицкий, взявший на себя роль ее руководителя — пресвитера.
В конечном счете грызня баптистов друг с другом — их сугубо внутреннее дело. Но, помимо того, что возникли незарегистрированные общины, совет церкви евангельских христиан-баптистов, так называемый СЦЕХБ, объединявший большинство незарегистрированных общин и также существовавший на нелегальном положении, занялся еще одним незаконным делом — он стал распространять различные документы, в которых призывал верующих не подчиняться законодательствам о религиозных культах. «Закон бога не позволяет нам признавать человеческие законы» — такую мысль проводили авторы обращений и писем. По существу, это были призывы к нарушению советского законодательства.
Следователь узнал, что получал подпольную литературу и Маховицкий. Ему передавал ее некий Хорев, осуществлявший роль связного между советом церкви евангельских христиан-баптистов и незарегистрированными общинами.
И еще узнал следователь, что Маховицкий — человек отнюдь не преклонного возраста, как можно было предположить, судя по его преданности религии, а еще молодой. Ему нет и тридцати пяти лет. Он работает на заводе, и работает неплохо. Зато, выйдя из проходной, Маховицкий полностью преображается: он становится «отцом Федором», и его гладко выбритое, суховатое лицо приобретает жесткое выражение замкнутости, глубокой сосредоточенности. Даже такой опытный психолог, как следователь, не мог сразу определить, чего здесь больше — искренней наивной убежденности в своей «святости» или расчетливой ханжеской игры, идущей от желания властвовать над людьми.
Свою недавно полученную от завода квартиру на улице Подводника Кузьмина Маховицкий приспособил под молитвенные собрания. Сама обстановка этой квартиры свидетельствовала об отрешенности живущих в ней от всего земного. Ни радио, ни телевизора — этих «бесовских» атрибутов, придуманных только для того, чтобы «вводить в искушение праведников». На стенах, на наволочках и полотенцах — молитвы, тексты из «священного писания». Почти кладбищенская тишина, хотя в семье много детей. Им не разрешалось ни бегать, ни смеяться, ни даже громко разговаривать. В соответствии с разработанными баптистами «Правилами поведения детей», все семеро сыновей и дочерей Маховицкого, старшая из которых — Люба — ходила в то время в четвертый класс, должны были молиться на коленях, с закрытыми глазами, скрестив руки на груди, не меньше трех раз в день, молиться перед принятием пищи и после нее, дружить только с детьми, любящими господа, и не участвовать в «мирских» играх. Отступление от этих правил строго наказывалось: детей били, заставляли «замаливать грех» удвоенным числом молитв.
Сюда, в этот дом, приходили те, кто выбрал Маховицкого своим пресвитером. Он открывал собрания, потом все опускались на колени и начинали молиться, — молиться до исступления, до изнеможения, вслух каясь в своих «грехах», в «мирских вожделениях», а в заключение хозяин квартиры произносил проповедь. Трудно было в этот момент узнать в нем того исполнительного, чуть простоватого слесаря-ремонтника, каким он был в дневные часы на заводе.
Это было настоящее театральное представление. Гордо вскинутая голова, чуть глуховатый, с трагическими нотками голос, в котором звучат то страсть, то гнев, выразительные жесты — все это производило довольно сильное впечатление на присутствовавших, главным образом истеричных, болезненных девиц и стареющих, не удовлетворенных личной жизнью женщин.
А в летние и осенние дни сектанты собирались под открытым небом, где-нибудь на окраине города, в поле или на лужайке, окруженной кустарником и деревьями. Издали сборище можно было принять за пикник, тем более что среди собравшихся обычно присутствовало несколько человек с мандолинами и гитарами. И только подойдя поближе, можно было увидеть, что это отнюдь не воскресная оздоровительная вылазка на лоно природы, а молитвенное собрание и что гитары используются совсем не для аккомпанемента к цыганским романсам: игрой на них сопровождалось пение религиозных гимнов.
Однако энергичный Маховицкий не ограничивал свою деятельность только этим. Он жаждал настоящего размаха, стремился собрать вокруг себя как можно больше приверженцев «истинной» веры. Увы, ряды не умножались. Тогда по указанию своего пресвитера некоторые члены незарегистрированной общины стали действовать в открытую. Однажды группа баптистов, развернув ноты, начала петь «божественные» песни в поезде, следовавшем в Ленинград из Сестрорецка. Пассажиры потребовали прекратить пение, не нарушать тишину в вагоне.
