Прошло полчаса. Веселье в квартире у Васильевых продолжалось. Вдруг появились П. и Ф. Оба были взволнованы, хмель у них явно пропал. По лицу Ф. текла кровь. Они рассказали, что на Гончарной улице к ним пристали два незнакомых парня. Слово за слово — разгорелась перебранка, за ней началась и драка. Пыпина под аркой дома сбили с ног, Ф. ранили ножом в щеку, а П. — в спину.

Будь хозяева и все гости потрезвее, они бы, возможно, не отнеслись столь безучастно к этому сообщению. Наверное, они бы моментально побежали на улицу, узнали, что с Пыпиным, постарались разыскать и задержать тех двух парней, которые затеяли драку. Но в том-то и дело, что все находившиеся в квартире были сами изрядно пьяны. Они остались сидеть за столом. Женщины домашними средствами оказали П. и Ф. медицинскую помощь, благо ранения у них были не опасные, мужчины же утешили пострадавших тем, что до свадьбы-де все заживет, и налили им по этому случаю еще по рюмке водки.

А между тем дело обстояло гораздо серьезнее, чем можно было предполагать. Пыпин был ранен ножом в голову. Когда его обнаружили под аркой в бессознательном состоянии, шляпы на нем уже не было, не оказалось на руке и часов. Зато неподалеку от места происшествия нашли две кепки-«лондонки», считавшиеся у некоторых молодых людей в те годы модным головным убором. Думая, что одна из них принадлежит Пыпину, прохожие вручили ее санитарам, отвозившим пострадавшего в больницу, другую же сдали в отделение милиции.

В милиции из-за спешки и множества дел не успели как следует выяснить, чьи это кепки, не стали уточнять также, куда делись вещи Пыпина. Сотрудник милиции, производивший самое первоначальное расследование, так называемый дознаватель, подошел к делу предельно просто: раз с Пыпиным были П. и Ф., значит, они и убили его. П., как якобы зачинщик драки, был арестован сразу же, та же участь ожидала и Ф.

В действиях дознавателя не было злого умысла. Вся беда заключалась в том, что он только начинал службу в милиции и полагал, что в дознании самое главное — оперативность. Но за оперативность он принимал торопливость, а это, как известно, отнюдь не одно и то же.

Короче, старшему следователю прокуратуры Снисаренко предстояло либо подтвердить правильность выводов, сделанных дознавателем, либо сказать, что П. и Ф. ни в чем не виноваты, что они просто-напросто жертвы ошибки и необходимо найти истинных виновников преступления.

Конечно, на первый взгляд поведение П. и Ф. действительно не могло не вызвать подозрения. Они сами предложили проводить Пыпина до трамвайной остановки, — уж не для того ли, чтобы напасть на него и ограбить: взять часы, кое-какие другие вещи? Подозрительным могло показаться и то, что они бросили Пыпина в беде, не помогли ему, оставили истекающего кровью человека. Разве так поступают порядочные люди? П. и Ф. заявляли, что Пыпина ранили двое неизвестных. Не выдумка ли это?

Молодые люди объяснили дознавателю, почему они не помогли Пыпину: прежде всего потому, что сами были ранены, затем — не хотели связываться с хулиганами. Наконец, они не знали, что Пыпин ранен, да к тому же серьезно. Думали, что он просто упал, так как был сильно пьян.

Такое объяснение не было лишено логики. Конечно, П. и Ф. виноваты уже хотя бы потому, что убежали, оставили Пыпина, не поинтересовались, что с ним. Но есть ли основание обвинять их, и только их, в более тяжком преступлении? Нет, такого основания нет. Слишком мало против них настоящих улик.

Если П. и Ф. упорно твердили, что на них и на Пыпина напали два пьяных хулигана, почему же дознаватель не принял мер к тому, чтобы этих хулиганов отыскать и задержать? Почему не поинтересовался, куда делись часы и шляпа Пыпина? Почему, наконец, не обратил внимания на такую действительно существенную улику, как кепки, найденные на месте преступления?

Много еще всяких «почему» задавал сам себе Снисаренко, пока не убедился, что дознаватель, поторопившись зачислить П. и Ф. в преступники, совершил серьезный просчет: вопреки мудрому изречению о том, что улики бывают нередко «о двух концах», он увлекся лишь одной версией.

Было в деле еще одно обстоятельство, которое казалось очень и очень странным. На всех первых допросах в милиции П. и Ф. заявляли, что во всем виноваты те два парня, которые встретились им на Гончарной улице, а в дальнейшем почему-то отказались от этих показаний и стали говорить дознавателю, что никаких парней не было, что они все выдумали. Дескать, выйдя от Васильевых на улицу, они затеяли с Пыпиным ссору, Пыпин, разозлившись, порезал их, а они, в свою очередь, нанесли Пыпину удар ножом в голову.

Но когда же в таком случае подозреваемые говорили правду? Тогда, когда рассказывали о событиях под свежим, непосредственным впечатлением, или же на последующих допросах, когда признали себя убийцами? Для чего им надо было путать следствие? Для того чтобы, как говорил Тургенев, «оставить жало сомнения и упрека в умах своих судей»? Но — какой смысл? Нет, тут было что-то другое! Но что?

Да, П. и Ф. признались, но ведь признание еще не является доказательством виновности. Есть юридическое понятие: «презумпция невиновности». Из нее и исходят советские юристы. Они говорят: чтобы предъявить человеку обвинение, надо сперва доказать, что он действительно виновен, доказать со всей убедительностью, не упуская ни одной мелочи. Только в этом случае следствие будет гарантировано от ошибки.

П. находился в тюрьме. Снисаренко поехал к нему, обо всем подробно побеседовал. Сидя перед следователем и в который раз объясняя, как все происходило в тот злополучный вечер, П. горько плакал. Много слез видит следователь. Нередко это притворные, фальшивые слезы. Но в данном случае — и следователь чувствовал это каким-то шестым чувством — слезы, лившиеся из глаз молодого парня, были искренними, непритворными. Обстоятельства сложились так, что парню нечем было доказать свою непричастность к убийству. Все улики, казалось, были против него…

— Клянусь вам, я не ударял Пыпина ножом, не брал его вещей! — повторял П.

— Почему же в таком случае вы признали свою вину, хотя прежде говорили совсем другое? — спросил следователь.

— А что мне еще оставалось? — тяжело вздохнул П. — Это все дознаватель. Он говорил, что тех парней, которые на самом деле убили Пыпина, все равно не найти, что за убийство придется отвечать мне и Ф., — ведь все улики оборачиваются против нас. Если мы станем все отрицать, нам же будет хуже, и, наоборот, чистосердечное раскаяние смягчит нашу участь. Я задумался над этими словами. Получался заколдованный круг. Тому, о чем я говорю, не верят, и я ничем не могу доказать, что я не верблюд. И я сказал дознавателю: ладно, пусть я буду виновен. То же сделал и Ф.

Налицо было явное нарушение принципа «презумпции невиновности». Но дознаватель сделал это, как мы уже сказали, не из злого умысла. Просто ему лично показалось все настолько доказанным, «разложенным по полочкам», что он не считал нужным заниматься дальнейшей проверкой.

А ведь кое-какие кончики нитей, из которых состоял этот запутанный клубок, сами лезли в руки. Надо было только увидеть их опытным, «криминалистическим» глазом.

Снисаренко почувствовал, что одной из существенных улик могут стать «лондонки», найденные на месте происшествия. П. и Ф. утверждали, что эти пестроклетчатые, с узеньким, по тогдашней моде, козырьком головные уборы были на тех парнях, что затеяли с ними драку. И вот во имя установления истины Снисаренко взялся за, казалось бы, непосильную задачу. Он решил узнать, кто же потерял эти кепки. Для этого необходимо было выяснить, в каких квартирах на Гончарной и на прилегающих улицах справляли в тот вечер праздник, кто присутствовал в гостях, кто и когда уходил, у всех ли сохранились головные уборы.

Это можно сделать, да и то не всегда, если на улице — два-три небольших дома. Ну, а если на ней десятки домов, и в каждом из них, по крайней мере, полсотни квартир! И почти в каждой справляли праздник? Сколько же домов должен был обойти Снисаренко, скольких человек опросить?