– Нет. Я просто немного прибрался. Я хотел, чтобы все было симпатично.

– Симпатично?

– Да.

– А это ты раньше видел, Говард? – Я показал ему детские трусики в полиэтиленовом пакете. – Их нашли в твоей бельевой корзине.

Его голос напрягся.

– Они принадлежат одной моей племяннице. Они постоянно у меня останавливаются – племянницы и племянники…

– Они остаются ночевать?

– В комнате для гостей.

– А Микки когда-нибудь была в твоей комнате для гостей?

– Да… Нет… Может быть.

– Ты хорошо знаешь миссис Карлайл?

– Просто здороваюсь, встретив ее на лестнице.

– Она хорошая мать?

– Пожалуй.

– Привлекательная женщина.

– Не в моем вкусе.

– Почему?

– Она немного резкая, понимаете, не очень приветливая. Не говорите ей, что я так сказал, я не хочу задевать ее чувства.

– А ты предпочитаешь?…

– Мм, понимаете, дело тут не в сексе. Не знаю, право. Трудно сказать.

– У тебя есть подружка, Говард?

– Сейчас нет.

Он сказал это так, как будто утром за кофе она у него была.

– Расскажи мне о Даниэлле.

– Я не знаю никакой Даниэллы.

– У тебя в компьютере хранятся фотографии девочки по имени Даниэлла. На ней трусики от бикини.

Он моргнул – раз, два, три.

– Это дочь моей бывшей девушки.

– На ней не надет топ. Сколько ей?

– Одиннадцать.

– Еще на одной фотографии есть девочка, с полотенцем на голове, она лежит на кровати. На ней только шорты. Кто она?

Он помедлил:

– Микки и Сара играли. Они разыгрывали пьесу. Это была просто забава.

– Да, так я и думал, – успокоительно улыбнулся я.

Волосы Говарда прилипли ко лбу, капли пота то и дело стекали ему в глаза, отчего он моргал. Открыв большой желтый конверт, я вытащил из него пачку фотографий и стал выкладывать их рядами на стол, одну за другой. Это все были снимки Микки – двести семьдесят штук: вот она загорает с Сарой в саду, вот они играют со шлангом, едят мороженое, борются на его кушетке.

– Это просто фотографии, – защищаясь, сказал он. – Она была очень фотогеничной.

– Ты сказал «была», Говард. То есть ты не думаешь, что она жива.

– Я не это хотел сказать… то есть… вы… вы пытаетесь придумать, что я… я…

– Ты же фотографируешь, Говард, это очевидно. Некоторые из снимков очень хороши. А еще поешь в церковном хоре и работаешь мальчиком в алтаре.

– Служителем.

– И преподаешь в воскресной школе.

– Я просто помогаю.

– Возишь детей на экскурсии – на пляж или в зоопарк.

– Да.

Я заставил его повнимательнее взглянуть на фотографию.

– Кажется, ей не очень-то нравится позировать в бикини? – Я выложил перед ним еще одну фотографию… и еще одну.

– Это была просто забава.

– Где она переодевалась?

– В комнате для гостей.

– Ты фотографировал, как она переодевалась?

– Нет.

– Микки оставалась у тебя на ночь?

– Нет.

– Ты оставлял ее одну в квартире?

– Нет.

– И не уводил ее из дома без разрешения?

– Нет.

– Ты не водил ее в зоопарк или на экскурсии?

Он покачал головой.

– Это хорошо. То есть я о том, что было бы безответственно оставить без присмотра такого маленького ребенка или разрешить ей играть с химикатами и острыми инструментами, так?

Он кивнул.

– А если бы она порезалась, тебе пришлось объясняться с ее матерью. Уверен, миссис Карлайл поняла бы. Несчастные случаи иногда происходят. Но, с другой стороны, ты не захотел бы, чтобы она рассердилась и запретила Микки встречаться с тобой. Значит, возможно, ты и не сказал бы, а сохранил бы это в тайне.

– Нет, я ей сказал бы.

– Конечно сказал бы. Если бы Микки поранилась, тебе пришлось бы сообщить об этом ее матери.

– Да.

Взяв синюю папку, я извлек из нее лист бумаги, пробежал глазами по строчкам и постучал по нужной указательным пальцем.

– Очень хорошо, Говард, но я вот чего не могу понять. Видишь ли, в твоей гостиной обнаружили следы крови Микки, а также у тебя в ванной и на полотенцах.

Говард открывал и закрывал рот, его голос напрягся.

– Вы думаете, я это сделал, но я не делал.

– Тогда расскажи мне, откуда взялась кровь.

– Она порезала палец. Они с Сарой мастерили телефон из консервных банок, и у одной был острый край. Я должен был проверить. Но порез был неглубоким. Я заклеил его пластырем. Она была очень смелой. Даже не плакала…

– И ты сказал ее матери?

Он смотрит вниз, на свои руки.

– Я попросил Микки не говорить. Я боялся, что миссис Карлайл прекратит наше общение, если решит, что я за ней не слежу.

– Там было слишком много крови для царапины на пальце. Ты пытался прибраться, но ковер все равно был весь в пятнах. Поэтому ты его и выбросил.

– Это была не кровь. Это была земля из цветочных горшков.

– Земля?

Он с энтузиазмом закивал.

– Ты сказал, что никогда не брал Микки на экскурсии. Но в твоем фургоне мы нашли волокна ее одежды.

– Нет. Нет.

Я позволил паузе затянуться. В глазах Говарда отражались страх и сожаление. Внезапно он удивил меня, заговорив первым.

– Вы помните миссис Касл… из школы? Она водила нас на уроки танцев.

Я ее помнил. Она была похожа на Джулию Эндрюс в «Звуках музыки»[45] (сразу после того, как она уходит из монастыря) и фигурировала в эротических снах каждого мальчика, кроме разве что Найджела Брайанта и Ричарда Койла, у которых были иные интересы.

– При чем здесь она?

– Однажды я видел ее в душе.

– Иди ты!

– Нет, правда. Она принимала душ у директора, а старый Арчи, наш физрук, послал меня в помещение руководства за стартовым пистолетом. Она вышла из душа, вытирая волосы, и заметила меня слишком поздно. Она разрешила мне посмотреть. Стояла там и позволяла наблюдать, как вытирает груди и бедра. А потом взяла с меня слово, что я никому не скажу. Я мог бы стать самым знаменитым ребенком в школе. Мне нужно было только рассказать об этом. Я избежал бы десятка побоев и всех этих издевок и подколов. Я мог бы стать легендой.

– Так почему же ты не сказал?

Он грустно посмотрел на меня.

– Потому что я был в нее влюблен. И не имело значения, что она в меня не влюблена. Я ее любил. Это была моя любовь. Я не надеюсь, что вы поймете, но это правда. Не обязательно, чтобы тебя любили. Можно любить и без этого.

– При чем здесь Микки?

– Я и Микки любил. Я никогда не причинил бы ей боль… нарочно, никогда.

Его светло-зеленые глаза наполнились слезами. Когда он больше не мог смаргивать их, он принялся вытирать их руками. Я чувствовал жалость к нему. Я всегда ее чувствовал.

– Говард, теперь ты должен меня выслушать. Ты сможешь высказаться позже. – Я придвинул стул ближе, так, что наши колени соприкоснулись. – Ты человек средних лет, ты никогда не был женат, живешь один, проводишь все свободное время с детьми, фотографируешь их, покупаешь им мороженое, вывозишь их на прогулки…

Его щеки еще больше покраснели, но сжатые губы оставались бледными.

– У меня есть племянники и племянницы. Я их тоже фотографирую. В этом нет ничего плохого.

– И ты собираешь детские журналы и каталоги детской одежды?

– Это законно. Они не порнографические. Я хочу стать фотографом, детским фотографом…

Я встал со стула и переместился так, чтобы оказаться у него за спиной.

– Говард, я только одного не понимаю. Что ты находишь в маленьких девочках? Ни бедер, ни груди, ни опыта. Они же плоские вдоль и поперек. Нет, я понимаю: «из конфет и пирожных и сластей всевозможных»[43], и все дела – девочки пахнут лучше, чем мальчишки, но у Микки не было даже намека на какие-то формы. Добрая фея отрочества еще не посыпала волшебным порошком ее глаза, отчего у нее затрепетали бы веки, а тело стало бы развиваться. Что ты находишь в маленьких девочках?