Волк застыл на месте, кто-то пытается взять контроль над ним на себя. Он чувствует, как команда высшего уровня штурмует его файервол, и через мгновение в голове шумит заклинание, и черный дух приказывает ему повиноваться. Волк идет на зов, глаза его остекленели, тело расслаблено, только густая кровь стекает из пасти, но он не в силах сплюнуть ее, продолжая чувствовать мерзкий вкус.
Из-за приоткрытых ворот выходит инспектор второго уровня, его сразу видно по погонам. Волк ждал его, определив как высшего киборга, но это к тому же, еще и мутант. Волк видит, как черный дух клокочет в этом жалком теле, как ликует и жаждет мщения. Он подходит к инспектору и ждет команды, ни позой, ни взглядом не выдавая себя. Жалкие мутанты, их так легко обмануть. Он не знает, что в волке живет другой дух, что он тоже мутант, но свободный, с собственной волей, разделенной между киборгом и духом, объединив в одно целое. Дух еле сдерживается, чтобы не пошутить, не выдать себя, и только опытный кибернизированный организм сдерживает его, надо выяснить, чего хочет этот мутант, перед тем, как разгрызть его тонкую шею. Наверное, он его сожрет. Пускай и противно, но он должен это сделать.
— Ты опоздал, ее здесь нет, — инспектор самодовольно усмехнулся. — Это я заманил тебя, и ты поможешь мне. Я хочу, чтобы ты нашел ее и помог бежать, а она найдет белую ведьму. Вот тебе координаты.
Волк не сдержался и оскалился, получив координаты лагеря, куда отправили Юлю. Он бы и так нашел ее по запаху, но так будет быстрее, а главное он вспомнил ее имя — Юля, похоже на правду, от этого инспектора немного пахнет ею. Внутри волка закипает ярость, дух рвется наружу, требуя мщения за нее. Инспектор отшатывается и хватается за пистолет. Волк откусывает кисть вместе с жалким оружием и валит его.
— Стой, стой! Ты должен мне подчиняться! — инспектор дико кричит, волк замирает на минуту, прижав лапой его грудь к полу, ребра начинают трещать, а инспектор кричать от боли. Волк считывает его имплант, врывается в долгосрочную память. Нет, он ее не насиловал, струсил.
— Ты никогда не вернешься домой! Ты останешься здесь навсегда! И она сдохнет здесь
Черный дух вырывается из тела киборга, пытаясь атаковать волка. Он влетает в его тело и вырывается наружу, разорванный на десятки лохмотьев. Дух внутри волка говорит, сначала тихо, волк с трудом разбирает слова. Черный дух кружится над ним, в бессильной злобе, а острый коготь старательно выводит на бетонном полу слова: «Вернись в свой мир, где жизни, смерти нет. Пусть пепел скроет память о тебе».
Последнее слово еще не дописано, а буквы уже разгораются, вырываясь из бетона. Последняя буква замыкает цепь заклинания, и оно огненным смерчем забирает черный дух в дальний угол. Взрыв, до волка долетает огненная стена, бьющееся в агонии тело киборга загорается, начинает вонять жареным мясом. Волк открывает глаза и смотрит на горящее тело под его лапой. «Medium rare», — думает волк, изобразив гаденькую усмешку.
Через час он был на тюремной аллее, так назывался этот безликий коридор с глухими камерами предварительного заключения разных категорий и несколько пыточных блоков. Он точно знал, где она была, и он знал, что ее здесь нет. Скаченная база инспектора и его ключи доступа открывали почти все двери, волка никто и не пытался остановить, люди снимали его на телефон и смеялись. «Как дети, глупые и беззащитные», — думал волк, пробегая мимо, сканируя каждого на память, просто так, чтобы было чем заполнить опустевший резервуар души.
— Ее здесь нет, ты, наверное, знаешь об этом, — к волку подошла девушка с невообразимой прической. Волк долго смотрел на нее, подбирая эпитет, но ничего кроме взрыва не выходило. — Вот, здесь она сидела.
Она открыла камеру, волк зарычал от гнева. Он видел, как живут другие, и эта убогость разъярила его, киборг еле сдержался, не разрешая духу внутри него разорвать и разломать все, что было в камере. Вещи не виноваты в жестокости людей.
— Когда найдешь ее, передай привет от Марты, — она грустно улыбнулась и с тоской посмотрела вдаль, будто бы перед ней был не безликий и бесконечный коридор, а бескрайняя и живая степь. — Меня и Розу скоро разжалуют в гномы, но мы не жалеем. Нас выселят из полиса в поселения ссыльных. Скажи ей, что мы больше не хотим никого сторожить, и верни ее домой.
За спиной у волка появилась вторая девушка, бледная, с недавно отстриженными волосами. Они обняли волка, не замечая запекшейся крови и смрада из его пасти, еще ощущавшей вкус и мерзость плохо прожаренного мяса. Но его не стошнило, можно привыкнуть, а потом и понравится, исходный организм робко заявлял о своих правах.
От пристани до лагеря было ровно 13562 шага. Счет помогал не сойти с ума от ужаса и жалости к себе. Довольно скоро скрылся жесткий свет пристани, и шеренга из ста двадцати трех человек погрузилась в кромешную тьму. Все, кроме Юли, шагали по счету импланта, слажено, как вымуштрованные солдаты или роботы. Кто-то уставал и начинал сбиваться, тогда весь строй притормаживал, и ближайшие подхватывали ослабевшего зека под руки, волоча дальше. Юле приходилось считать про себя, первые два километра она сбивалась, то отставая ото всех, то врезаясь в передний ряд. Но хуже всего была тишина и непроглядная тьма. Освещения по пути не было, оно и не требовалось. Под ногами хрустел песок, по звуку походивший на расколотый лед, дул противный холодный ветер, а потом наступала тягучая, давящая на уши тишина, и каждый сапог, раздавливавший песочный лед на макромолекулы, бил по ушам с такой силой, что искры из глаз сыпались, а затылок пульсировал не хуже отбойного молотка в руках молодого и веселого рабочего из Средней Азии. Юля сосредоточилась на шагах и пыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь рабочих стройки или дорожных рабочих не из Средней Азии, других, коренных, а не иммигрантов. В памяти проявилась мама, всегда пренебрежительно отзывавшаяся о людях другой национальности, и отец, поддакивающий по привычке. Вспомнился и Максим, любивший напоминать им о чарке тюркской крови в их роду, как перекашивалось лицо матери, и как она была в этот момент похожа на свою прабабку из перекрещенцев. Юля злилась, и это придавало ей сил, а еще оберег подкалывал, то обжигая, то холодя, когда она начинала плыть, уходя в автопилот, машинально передвигая онемевшие после железного ящика ноги.
Через 10282 шага они прошли первую линию ограждений, которых не было. На вышках светили ленивые прожектора, свет был рассеянным и сонным, как и заключенные. Это спасало глаза, после долгого периода темноты начинавшие постепенно привыкать к свету, но все равно первые пять минут глаза больно резало. Киборги-конвоиры не торопили, выжидая положенное по регламенту время адаптации, длившееся около получаса. Можно было присесть на холодную землю, бетонную площадку, посыпанную острым гравием, и передохнуть. Юля посидела немного и быстро встала, понимая, что может моментально уснуть даже на этой колкой и жесткой подстилке. Если бы не путанные воспоминания, старые обиды, злившие ее, она бы давно рухнула где-нибудь в черноте, наверное, навсегда бы там и осталась, замерзнув во сне.
Забора не было, только вышки каждые двадцать метров или около того, мерить шагами она не решилась, мало ли как воспримут это охранники. Заключенные расположились у ворот, которых тоже не было, но границы ощущались телом, давили на мышцы и кости, когда она подходила ближе, заставляли сердце учащенно биться. Она понимала, что с имплантом видна граница, а ей придется напрягать воображение, чтобы выстроить эту преграду для себя. Переходить за невидимую границу совершенно не хотелось, и дело было даже не в подсказках оберега, больно коловшего ее при первой же подобной мысли, хватало боли во всем теле и накатывающей паники. Были бы здесь Максим и Илья, они бы точно объяснили.
Прозвучала команда в импланте, Юля не среагировала и оказалась в середине шеренги. Так она дошагала до лагеря. По пути она насчитала еще два защитных контура, которые они прошли без остановок. Свет нарастал постепенно, в лагере света было с избытком, можно рассмотреть каждую пылинку на идеально вымытом плацу. Лагерь больше напоминал склад или сильно расширившийся гаражный кооператив, только гаражи стали шире и в десятки раз длиннее. Две или три улицы, как считать и что считать улицей, ночь, в лагере никого, кроме Беовульфов, с интересом рассматривавших новеньких. Длинные здания были одинаковыми, простые и без излишков, как и все под землей. Юля никак не могла вспомнить их название, перед глазами все время появлялся улыбающийся негр, он вроде был не так давно президентом США. Юля решила, что у нее бред от усталости. Пока заключенные, повинуясь командам, поступающим в имплант, расходились по зданиям, она оглядывалась, проверяла вещмешок, хорошо еще, что не заставили раздеваться и не шмонали вещи. Куски недочитанной книги складывались в картину неизбежности, и она ждала чего-то подобного, но киборги вели себя подчеркнуто вежливо, помогая сориентироваться тем, кто потерялся.
