Юля села, не сводя глаз со зверя. Нет, определено это непростая собака, размер слишком большой, а еще этот блеск в глазах и шерсть слишком похожа на броню. Боковым зрением она видела, как выходят из ящиков другие заключенные и, повинуясь немой команде, строятся в шеренгу. Кто-то идет с трудом, ему помогают, поддерживают, а за ними наблюдает точно такая же собака.
— У меня нет импланта, — для наглядности Юля постучала себя по лбу, если бы не толстая шапка, звук получился звонкий, не хуже медной кастрюли, так шутил Максим, демонстрируя на себе.
— Я так и понял, поэтому и подошел, — низким вежливым голосом произнесла собака. — Все уже получили первичные инструкции прямо на имплант, вам же придется запоминать. Для начала встаньте, сидеть на бетоне вредно для вас.
— Хорошо, я готова слушать, — она встала и расправила штаны и куртку, без них бы она бы точно стала мороженым мясом, сапоги стали деревянными и не гнулись никак, больно врезаясь в голень. — Вы киборг, верно?
— Да, вам должны были рассказать, куда вас направляют. К сожалению, часто бывает, что людям без импланта ничего не передают. Моя модель Беовульф 2222, не самая последняя, но для целей лагеря хватает. Мы контролируем территорию, также осуществляем работу надзирателя. Сразу скажу, что бежать некуда, вы находитесь на острове, и до ближайшего берега более ста двадцати километров. Температура воды ниже нуля, поэтому вы не сможете проплыть сотой доли пути.
— Понятно. Я так и поняла, что бежать бесполезно. Что я должна делать?
— Вставайте в общую шеренгу и следуйте за всеми. Старайтесь идти шаг в шаг, так все сэкономят силы. К сожалению, по уставу транспорт до лагеря не предусмотрен, поэтому придется пройти шесть километров пешком. Дорога расчищена ото льда, правила это не запрещают.
— Могу предположить, что эти правила написаны сотни лет назад, — усмехнулась Юля и поправила мешок за спиной, очень хотелось достать оттуда что-нибудь пожевать. — Скажите, а часто попадаются люди без имплантов?
— Чаще, чем хотелось бы. Без импланта трудно выжить в лагере, и такие как вы долго не могут прожить здесь. Большинство пытается сбежать, но об этом я уже говорил. Мы не останавливаем, не отлавливаем, лишь предупреждаем об опасности. У каждого есть право на смерть, и мы исполняем все законы и соблюдаем все права заключенных.
— Интересно, а что это за право на смерть? — заинтересовано спросила Юля, что-то во взгляде этого Беовульфа ее насторожило.
— Я запомнил ваш запрос. Мы поговорим с вами об этом позже, когда вы освоитесь в лагере и выйдете на работу. Раз в месяц заключенный может задавать вопросы начальнику лагеря, ваш запрос я зафиксировал, ждите, я не забуду, — Беовульф скривил пасть в подобие улыбки, и не понятно было, он усмехается или пытается выглядеть доброжелательным. Юля поежилась от его улыбки, выглядело довольно жутко, особенно от понимания, что эта пасть легко перекусит ее ногу.
— Следите за другими, учитесь, но, мой вам совет, старайтесь меньше задавать вопросов. И второй совет: никому не верьте из людей, здесь можно верить только роботам. У них программа, она жесткая и не меняется вот уже пятьдесят лет, я работаю больше ста лет. Люди опасны, не забывайте об этом, особенно для вас, ведь у вас нет импланта.
— Да-да, я понимаю. Я слепа и глуха по сравнению с ними, — Юля пристально посмотрела в глаза Беовульфу, он кивнул. — Спасибо за советы. Я должна сказать главное — я ни в чем не виновата.
— Виновность и невиновность определяют законы, принятые в нашем государстве. Раз вы попали сюда, значит виновны. Справедливость верна лишь в той мере и в том качестве, в каком объеме и тех характеристиках, в которых определяет их государство для себя в отношении всех остальных. Мы выполняем приказы и исполняем функцию. Я был бы рад, если бы моя работа закончилась, и здесь не осталось ни одного заключенного.
— И где вы тогда будете, на пенсии?
— На утилизации. Поверьте, нет ничего желаннее для киборга, живущего столько лет, как право на утилизацию.
— На смерть?
— Смерть понятие живого организма, а мы находимся между вами и роботами, — Беовульф грустно посмотрел на Юлю. — Моя живая часть вам очень сочувствует. Вы молоды и не должны здесь гибнуть. Все, что я могу для вас сделать, так это защитить ваши права, остальное придется делать вам.
— У меня есть шанс освободиться?
— Или достойно умереть, — Беовульф хитро посмотрел на нее и кивнул на шеренгу. — Стройся!
Юле захотелось его погладить, но этого делать было нельзя. Если бы Арнольд мог говорить, то, скорее всего, был бы очень похож на этого киборга. Ну, нет, не хватало еще, чтобы собаки разговаривали, от людей спасу нет, а они начнут командовать и кусать, если сделал не так. Юля пошла в строй, идя как на ходулях. Ноги болели, спину ломило, руки не слушались, и еще она постоянно зевала,
все-таки ночь на дворе.
38. Художница
— Нравится? На что это похоже? — Айна игриво прищурилась и ущипнула Альфиру.
— Это очень круто, — медленно ответила Альфира, застыв перед куском жести с рваными краями, на котором девочка нарисовала картину. — Не понимаю, как ты можешь так остро чувствовать цвета.
Айна довольно хмыкнула и взглядом мастера посмотрела на жестяной холст. В ее картинах каждый видел что-то свое, воспринимая хаотичные мазки и брызги красок, переходящие в огромные цветовые пятна, как проекцию своих чувств. Айна тщательно готовила холст, вытравливая его до черноты, в этом помогал дед, не разрешая внучке работать с едкими веществами. Потом она грунтовала холст ослепительно яркой белой краской, которую использовали для кузовов машин, работавших в зоне высоких температур. Краска отражала почти весь свет, и смотреть на холст при хорошем освещении без защитных очков было больно. Айна работала в полной темноте, и это были ощущения зрячего, девочка видела иначе. Во время работы Айна не ела и не пила, и обессилевшую девочку дед уносил домой, а она слабо дралась и царапалась. К вечеру она просыпалась и бежала работать, запираясь и баррикадируясь. Со стороны казалось, что она наобум машет кистью, смешивает краски наугад, как рука решит, но ни капли мимо, и она никогда не была испачкана ни краской, ни одной каплей растворителя. Мало кому удавалось не измазаться даже при покраске заборов или стен бытовок. Айну ценили и уважали, выделив целый ангар под ее выставку, в котором освещение было рассчитано так, чтобы отраженный свет не ослеплял зрителя. Айна активно участвовала в проектировании освещения, рассчитывая параметры, устно передавая их роботу, такому же старому и доброму, как ее дедушка. Робот больше напоминал древние контролеры или терминалы, с программой автоматического проектирования и блоками контроля и световыми приборами. Айна легко рассказывала об этом, а у Максима голова шла кругом, умножая его статус инженера на ноль. Альфира даже не пыталась ничего понять, ее интересовали картины.
В новой картине на первый взгляд не было ничего примечательного, сложное нагромождение красочных пятен, разрезанных полосами, как бы пульсирующими в тумане цветовых брызг. И вдруг картина оживала, зритель столбенел, чувствуя, как ускоряется кровь, как тяжелеет голова, а из груди рвется наружу новое чувство или скорее затаенное старое. У Альфиры слезы текли ручьем, она испытывала глубокую, ранящую сердце грусть и чистую радость, переходящую в экстаз, чтобы потом все резко кончилось, и осталась одна пустота, в которой просыпался мозг, освобожденный от натиска чувств и действия гормонов. Секундное просветление, наверное, так и снисходило слово божье на древних людей. Альфира ничего не поняла, что ей хотел сказать древний бог, но, как это бывало очень часто, запомнила, чтобы обдумать потом. И вдруг картина выключилась, как по щелчку, и непонятный, красочный и колющий глаза мир померк, осталась мастерская со слабым освещением, жестяной холст и улыбающаяся Айна, танцующая несложный танец, отмечая сильные доли мелодии хлопками.
