Егор заставлял себя, зная, как надо выживать после взрыва, когда от контузии мозги не то, что не на месте, а вывернуты наизнанку, и хочется сжаться в комок и исчезнуть. Он медленно шел на свет, держа в одной руке пистолет, в другой фонарь. Воздух в коридоре был обычный, без непонятных черных сгустков или нечто, ползущего, схватившего его. Он до сих пор чувствовал, что часть этого нечто осталась внутри него, как ни странно, оно придавало ему сил, злости и уверенности в своей правоте.

Первым желанием было стрелять, и только остатки разума и опыт остановили палец на половине хода курка. В помещении никого не было, никого живого, и оружие было ни к чему, но он не опускал руку, держа пистолет и себя в напряжении, бросив фонарь, отбросив все лишнее. Глаза видели, мозг запоминал, не разрешая чувствам расходиться, овладеть им. Сейчас он был готов драться на смерть и неважно с кем, но противника не было. Перед ним было вычищенное до блеска помещение бомбоубежища, которое когда-то обозначалось как склад, на стенах оставались крепления стеллажей. Стены блестели свежей краской, ослепительно белой, до рези в глазах, яркая лампа под потолком, новая, открытая вентиляция, из которой задувал ветер с улицы, чистый, крашеный лаком для бетона пол, напоминавший пол нового цеха слесарной мастерской, не хватало станков и стеллажей с инструментами и материалом.

Но это был не цех, а алтарь. Сомнений в этом не было, даже не особо понимая в культах и сектах, любой, даже самый тупой человек понял бы все с первого взгляда. На массивном куске гранита, черного, как ночь и блестящего, как луна, висело два тела. Первое, судя по разложению и малому остатку плоти, принадлежало девушке, хотя по почти истлевшей голове, с обнаженными костями черепа и зверской улыбке, было сложно сходу определить пол. Зная материалы дела, он сделал предположение и не ошибся, позже это подтвердит судмедэкспертиза — это была Сабина, точнее малая часть того, что когда-то было ей. И опять эта сложная и ужасающая своей точностью инсталляция, когда кости скелета висели в воздухе, поддерживаемые ржавыми прутьями, изогнутыми с невероятным усилием и красотой. Да, именно красота ужаса так поразила Егора, но мозг боролся с этим наваждением, с желанием встать на колени и поклоняться БОГУ! Это рвалось из него, заставляя дрожать руки и ноги, рвалось из живота, груди, переходя в сдавленный крик. И тут, как прозрение, он увидел, как из тела бедной девушки, еще живой, вырвалось нечто, оставившее здесь свой дух, своего стража, осевшего внутри него, желающее поработить его разум, сделать его своим.

Егор ударил себя в живот пистолетом, от боли стало легче, наваждение притупилось, но не ушло, ожидая своего часа. Он рассматривал второе тело, без раздумий узнав Илью. Бедный парень висел в невозможной позе, будто бы хотел нанести сокрушительный удар, сжимая в облезлых до костей пальцах правой руки что-то потерянное, что-то тяжелое. Он боролся, но вывернутое нутро, лишенное внутренностей, словно кто-то вычистил его или сожрал изнутри, смеялось над всеми, хохотало над ужасом Егора, понимавшего, что и из него вышло другое, что-то другое, но такое же, как и из бедной девушки. Ребра парня были вывернуты наружу, с ним обошлись гораздо страшнее, чем с Сабиной. Егору хотелось верить, что она не почувствовала боли, но скалящийся череп девушки беззвучно смеялся над его наивностью. Смотреть здесь было больше нечего, остальные двери были заварены наглухо, а разглядывать гниющую плоть, два страшных мертвых тела с обнаженными костями, не было смысла. Тем более наваждение усиливалось с каждой минутой, и он уже почти склонился перед телом парня в покорном поклоне, готовый стать новым хранителем. Егор поднял себя с колен и выбежал, чудом не запнувшись об труп. Вернувшись за фонарем, он долго всматривался в лицо мужчины. Посреди лба была ровная дырка от его пули, другая часть головы не сохранилась, но это было не важно. Он узнал в нем того красавца, которого прислала Мэй. Но теперь это был старик, исхудавший, сломанный, с непониманием и умиротворением на лице, после смерти сбросившим уродливую маску. Он был хранителем, но человек не смог бы сотворить такое. И не потому, что девушку и парня подвергли ужасной смерти, в это-то как раз Егор верил, не сомневаясь в человеческих возможностях, но притащить эти камни, изогнуть так арматуру человек никогда бы не смог. И пневмоклещи или экзопротезы с портативными манипуляторами или другой ручной инструмент здесь не помогут, слишком искусно и слишком хладнокровно, с силой бесстрастной машины творил этот художник.

Осмотревшись, он пошел к выходу. Каждую комнату, каждое помещение он лично осмотрит, дойдет до метро, войдет в зону научного центра, пускай спецслужбисты подключаются — это и их косяк, как они допустили у себя под боком, рядом с секретным институтом такое?! Откуда могли притащить эти гранитные осколки? Сверху не могли, и в метро такое было бы невозможно, значит, все нити уходят в институт. У него заболела голова, сердце кололо так, что трудно было дышать. Поднявшись наверх, он убрал пистолет, который все еще держал во взведенном состоянии, как и себя. Карим похлопал его по плечу, что-то говорил, но Егор не слышал. Он оглох, в голове давило, пульсировала черная масса, которую он старался выдавить из себя, но не мог. В подъезд заходили бойцы с автоматами, за ними шли судмедэксперты. Старший подошел к Егору, и он попытался объяснить, не слыша своего голоса, пытался уберечь молодых девушек из ночной смены, чтобы он не пускал их туда. Старший понял и побежал в подъезд. Карим посадил Егора в карету скорой. Егор отключился, продолжая в одной руке сжимать включенный фонарь, а другая сжимала кобуру, готовая в одну секунду выхватить оружие.

Дом оцепили, все окна горели, люди высовывались из окон, разбуженные взрывом, воем сирен и работой спецмашин. Всех заставили убрать машины из двора, из подъездов выпускали только тех, кто должен был ехать на работу. Полицейские обходили квартиры и настоятельно просили всех не выходить из дома. Утром началась рутина, и десант дознавателей и младших следователей обходили жильцов, осторожно опрашивая жильцов, ни словом, ни намеком не давая понять, что случилось на самом деле. В чате дома обсуждались террористы, подпольный притон, кто-то во всем винил ресторан Мэй, обвиняя ее во всем, начиная с поедания собак, в районе же стали пропадать собаки, и заканчивая обвинениями в людоедстве. Куратор чата все сохранял, передавая следствию все, пока людям давали выговориться, найти виновного, а, значит, и успокоиться, главное же в том, что виновный найден или определен, не имеет значения.

33. Аврора

— Я смотрю, ты все-таки нашел себе милую старушку, — Аврора ехидно усмехнулась, с вызовом смотря в глаза Сергею. Он поморщился, но промолчал, ни спорить, ни ругаться не хотелось, зная характер Авроры и ее мастерство организатора скандалов, самым верным решением было просто помолчать и ждать, пока она отравится собственным ядом. — На самом деле, я даже рада. Правда, можешь мне не верить, мне, если честно, плевать, веришь ты мне или нет. Но помнишь, как я тебе говорила, что ты скоро устанешь от молодого мяса и найдешь себе мамулю

— Ой, вот только не начинай опять про Эдипов комплекс, — закатил глаза Сергей. — Даже я знаю, что эта теория устарела и не состоятельна.

— Но не в твоем случае. Уверена, что вы еще не переспали ни разу! — Аврора торжествующе посмотрела на него, поймав вынужденный кивок. После препарата Сергей мог сидеть, кивать и изредка подавать голос, как послушный пес, не громко и не долго: «Тяф-тяф».

— Хотя какая половая жизнь, что это я. Это только в фильмах и глупых романах все и всегда готовы, а ты, как бык-производитель, выпадаешь минимум на полгода. А, нет, полечишься годика три. Так и быть, я тебе скидку дам — 20%.

— Сам справлюсь.

— Сам не справишься, если только старушка Мэй не поможет, но кто поможет ей — вот это большой вопрос.

— Она не старушка, не надо быть такой злой.